Готамерон. Часть I (СИ) - Цепляев Андрей Вадимович. Страница 71

— Где Дольф? — спросил Верф, облокотившись на бочку. — Я думал, вас обоих запихнули сюда.

— Так и было. Потом Торакс послал его в долину на виноградники. Поторопись, брат мой. Если управимся до первого удара колокола, мастер обогатит наш паек парой вафельных трубочек с джемом, — и, заметив безразличие на его лице, добавил: — Мой отец всегда говорит работникам: «Кто таскает кирпичи — получает калачи».

— Мне бы такого хозяина в свое время, — проворчал он, перевернув ближайшую бочку. — У нас на фермах к труду относились пристрастнее. Все благодаря отцу. Старик частенько твердил: «Кто не сеет и не пашет — из того мы сварим кашу».

Вдвоем они стали работать быстрее и камера вскоре опустела. По расчетам Уотта, примерно в это же время должны были ударить в колокол. Ворчащий от голода живот еще ни разу его не обманывал. Перекатывая последний бочонок, Верф наконец позволил себе расслабиться. Мысли унесли его прочь от мрачных стен к самому ценному, что у него было — к друзьям.

Последний раз он видел своих любимых три дня назад, благодаря Уотту. Знакомство с суетливым толстячком приносило большую выгоду. Первое время добросердечный Уотт его побаивался, считая грубым деревенщиной, но потом привык и стал делиться мыслями. Остальные прислушники не горели желанием заводить дружбу с чудаковатым всезнайкой, чьим дядей, ко всему прочему, был известный всем островитянам седовласый исповедник Тамадан. Старый нисмант проводил большую часть времени за пределами обители в своей ротонде, врачуя жителей острова или читая проповеди. Именно Тамадан, по просьбам Уотта, организовывал для Верфа вылазки за стены его священной тюрьмы.

Получая в распоряжение несколько часов, они собирались вместе у алтаря, слушая проповеди старика. Потом все дружно забирались на скалы и устраивали местечковый пир из яств, которые приносила с собой Кассия, и мяса вкусных птиц, которых специально для таких дней бил Гримбальд. Иногда ему даже удавалось напроситься гонцом в город или на виноградники к мастеру Янусу. В таких случаях до темноты в кеновии его могли не ждать. Вечером, правда, приходилось много лгать, но дружба для него была важнее всего, важнее даже милости Нисмасса и воли родителя.

Верф вздрогнул, вспомнив своего отца — сурового фермера Юкара. Старик был крупным городским арендатором, управлявшим сразу двумя хозяйствами на юге острова. Отец хотел, чтобы он выучился на счетовода, и каждый вергин вместе с другими крестьянскими детьми отправлял его в кеновийскую школу, а он — хитрый сынок — в итоге подложил родителю свинью, оставшись там навсегда. В том не было ничего удивительного, ведь обитель славилась не только безопасностью, но и комфортом, коего не доставало большинству людей на Миркхолде. Только здесь выдавали сытные пайки, бесплатно лечили болезни и даже позволяли практиковаться в магии. Какой крестьянин откажется от подобных благ? Он мало учился и много думал о том, как задержаться в обители подольше и в итоге нашел лазейку. Жаль только пришлось заплатить за это высокую цену.

Первую неделю после инициации он провел в тесной келье один на один со своим горем, не решаясь показаться кому-либо на глаза. Нисманты считали это актом истовой веры, а он — плодами глупости, своей и отца, ибо в день посвящения он сам того не подозревая лишился родителей. Вернувшись на ферму, Верф рассказал о своем решении стать нисмантом и о клятве, которую принес в базилике под взором великого демиурга, наивно полагая, что отец и мать его поддержат. Мастера внушили ему, что каждый сам волен выбирать дорогу в жизни, но Юкар назвал его эгоистом, разрушителем надежд и выставил из дома с тюком за спиной. Фригольда поначалу была против, но и она со временем, кажется, охладела к нему. Больше он их не видел. Слышал только, что вскоре после его ухода у них родилась дочь Райми, которую он уже четыре года тщетно мечтал навестить.

Об этом ребенке на южных пастбищах ходило много историй. Отец не прогадал, назвав дочь в честь магорской чудотворницы, отличавшейся неземной красотой и особым цветом глаз. От рождения очи малышки были цвета морской волны, а через два года она вновь удивила всех пепельными локонами, какие когда-то в молодости носила ее святая тёска. Не удивительно, что Райми обитатели южных пастбищ считали воплощением этой целительницы, почившей четыреста лет назад. Верф пытался найти способ быстро попасть на ферму отца и повидаться с сестрой, но так и не смог ничего придумать. Юкар с семьей жил на юге острова высоко в горах, где был практически недосягаем. Даже прямой путь к ним через ущелья и пастбища Рольфа мог занять до двух дней. Ему оставалось только надеяться, что Райми однажды приведут в кеновию на исповедь или на осмотр к аббату, для которого объявление ребенка святым не могло быть пустым звуком.

Так или иначе, лишившись семьи, он исполнил заветную мечту, а друзья в тот год его поддержали. Только с их помощью ему удалось попасть в кеновию. Рекомендательное письмо от отца подделала Кассия, а овцу помогли украсть с фермы Орвальда…

— О-о-овца, — неожиданно для себя протянул Верф, вспомнив пушистый комок шерсти, который пустили под нож на следующий же день после его инициации.

— Что? — переспросил Уотт, толкая перед собой бочку.

Парень вошел следом и подкатил сосуд с нектаром к стене.

— Жизель в порядке.

— Причем тут она? — едва не рявкнул на него Верф, обхватив ворчавший от голода живот.

— Мы же тебе говорили, — спокойно ответил Уотт, переворачивая дубовый сосуд. — Такую красавицу зарежет только последний негодяй. Дольф для нее розовую ленточку достал. Повяжем вокруг шеи, и будет мила, как сахарный кренделек.

Неуклюже переваливаясь, сопя от усталости, Уотт вышел. С такой нежностью парень мог говорить лишь об одном существе — о любимой овце, которую Дольф привез с Эквитании. Белая как снег шкурка и печальные глаза выделяли ее из серого стада. Для Дольфа и Уотта она была чем-то вроде домашнего питомца. Оба считали, что ее бережет сам Нисмасс, ведь эквитанские овцы считались лучшими в Магории, а Торакс, привыкший по праздникам баловать аббата нежным мясом, почему-то до сих пор не пустил ее на котлеты.

Однако он вспомнил овцу не потому, что два прислушника сюсюкались с одной из них. Кто-то помог ему украсть животное с фермы. Но кто? Как ни старался, Верф не мог вспомнить имя человека, отважившегося на подобную авантюру. Должно быть, это был кто-то очень сильный, не боявшийся гнева барона.

Он коснулся груди, нащупав на полуробе то место, где был зашит деревянный талисман. Прислушникам запрещалось иметь при себе амулеты, обереги и символы иной веры кроме лепестков огнецвета, поэтому ему пришлось спрятать его под правую перевязь.

— Колокол! — донесся из соседней камеры крик Уотта. — Остались еще два бочонка. Поспешим, Верф!

Как раз в это время к ним спустился Торакс. Тучный мастер с большими кулачищами по обыкновению уткнул руки в бока и оценил проделанную работу. Дождавшись, пока они закатят последние бочки, келарь проводил их наверх, напоследок пообещав вместо дополнения к пайку большую порцию бараньего жаркого на ужин.

В полдень солнце целиком освещало древнее ущелье, вытеснив мрак даже из самых глухих уголков и двориков. Привычная для пашен и долин картина продолжалась не больше часа. Полумрак возвращался сразу после трапезы, когда сытые прислушники выходили во двор с тяжелыми животами и спокойными лицами.

Уотт и Верф добрались до столовой бегом, вымыв руки в серебряной лохани у входа. Здесь, как и повсюду, царила неизменная строгость и прагматизм. Составные дубовые столы и голые скамьи стояли в центре длинного зала. Стены были обложены кирпичом и обшиты досками, чтобы сохранить тепло, идущее из кухни. Через арочные проемы подавали пищу. Смешанные лучи света пронзали узкие витражные окна, наполняя столовую волшебным сиянием.

Тут им вновь пришлось расстаться, поскольку во время трапезы братья вкушали пищу только в обществе сожителей по келье. Заняв привычное место подле Дольфа, Верф с интересом посмотрел на паренька. Загоревшее лицо молодого южанина, освещенное разноцветными лучами, выражало умиротворение. Скорее всего, по дороге на виноградники он успел заскочить в Черный уключник и пропустить кружку-другую.