Страж (СИ) - Татар Анастасия. Страница 49

Очнулась я уже вечером, почувствовав, как с лица убирают прядь волос, и долго не могла понять, кто я, где нахожусь и который час. Лежала на животе, засунув одну руку под подушку, пока одеяло сползло опасно низко. Мои органы жались друг к другу, намекая, что ситуация очень неловкая, а полотенце бессовестно сползло. Я притихла, напряглась и вовсе прекратила дышать.

— Подтяни, пожалуйста, одеяло, — взглотнув, попросила я.

Ранзес послушно это сделала, но больно сильно меня такой расклад не спасал. Мужчина лежал рядом, хмуро сверля меня взглядом, так же запустив одну руку под подушку. Сердце пропустило удар. Расстояние между нами порядком напрягало: всего, может, треть метра…

Он ждет объяснения, а у меня едва ли язык поворачивается и дышать тяжело, от нервов зевать постоянно хочется. Черт… за что мне все это? Где я так нагрешила?

— Ректор видел метку, — коротко выдаю, напряженно вжимаясь в кровать.

Поджимает губы. Как это понимать?

— Я знаю.

От испуга что-то внутри натягивается. Нервы…

— Он тебе сказал?

— Нет. Я видел тебя ночью у Дамирия и видел, что он с тобой сделал.

Я задохнулась.

— Ты… что? Что значит видел?!

— Василиса сказала мне, что пятый курс отправили вместо третьего по приказу Бэата. Собирался тебе сообщить, но в комнате тебя не было. Решил проверить у Дамирия, увидел какие-то тряпки на полу, — его глаза сердито блеснули, челюсти напряглись. — А потом дошло, что это, оказывается, остатки твоей формы… и куча крови вокруг… особенно на твоей спине. И следы потока Эванса.

Мне хотелось куда-нибудь спрятаться, хоть бы под это же одеяло. Стало мучительно стыдно и, отчасти, страшно. Ненавижу, когда из-за меня он злится. Ненавижу разочаровывать тех, кто возлагает на меня надежды. Ненавижу себя. Как-то гадко на душе… слезы опять наворачиваются. Странно. Раньше было проще ушами зашевелить, чем хоть слезу пустить.

Может, просто не было того, ради чего стоит плакать?

— У меня есть хранитель, — пытаясь не смотреть ему в глаза, добавляю. — И он помог связать Цэрлину и Дамира клятвой. Они знают обо всем и обещали помогать.

— О боже… — он перевернулся на спину, мучительно взвыв, и устало потер глаза руками. Мне стало до одури страшно. — Алиссу своему ты тоже сказала?

Сердце рухнуло в пятки. Перед глазами, как страшный сон, пронеслось все, что я сегодня увидела. Да я к нему больше и на пушечный выстрел не подойду!

— С ума сошел? Ты думаешь, я бы стала доверять парню, которого знаю всего пару дней? Особенно, когда мне говорят держаться от него подальше?

— Я уже не знаю, что думать!

Меня как будто лопатой огрели. Нащупав под одеялом полотенце и прижав то к груди, я рванула с кровати, по пути им нормально обматываясь. Черт подери! Разве не видно, что мне и так совестно? Да какой совестно, меня грызет чувство вины и презрение к самой себе! Паршиво наши дела, Надя… хоть бери пистолет да стреляйся.

Я молча ушла, кусая губы, не забыв напоследок хлопнуть дверью. В который раз иду босая и полуголая… хорошо, что никто по пути не встретился, иначе от обиды бы просто врезала и все. А так пришла к себе, включила неприятный желтый свет, в который раз расплакавшись, и бросилась готовиться ко сну.

Тогда-то я и обнаружила неприятный сюрприз.

Короче говоря, одно слово — столько боли… ко мне неожиданно постучались в двери гости из Краснодара. Я взвыла.

Не приехали, а приплыли. В море неприятностей. Панически бросившись к полотенцу, я принялась осматривать его на наличие красных пятен. Все чисто, значит, кровать чужую я не испачкала… надеюсь, найти меня по кровавым следам не получится. Тьфу ты! Ну что за день! Хорошо хоть, болеть не будет и средства для женской гигиены есть… но что с эмоциональной нестабильностью делать? Это, конечно, страшный шаг через женскую гордость, но раз в месяц я становлюсь особенно неадекватной. В моем мире разговаривала с телевизором, как известный житель Таганрога, обжиралась всякой всячиной, впадала в депрессию, начиная замечать свои вроде как несуществующие комплексы. Здесь же, за те три раза, что уже пришлось страдать, проявлялось это иногда повышенной агрессией, иногда унынием и слезами, иногда страхом и — неожиданно — здравым смыслом.

Пока я просто реву. Заперев дверь на ключ, и уже в темноте ковыляя к окну, взбираюсь на подоконник, едва умещаясь там, прижав ноги к груди. Хорошо, что я выбросила весь ненужный хлам и наконец-то привела комнату в порядок. Места, конечно, мало, но когда осталась кровать, шкаф, стульчик, да секретер, заменяющий стол, стало легче. Вещей у меня и так не много.

Стекло холодит кожу, не совсем приятно и зябко, но я думаю, что это пойдет только на пользу. Опрокидываю голову, смотря на далекие огни в небе, крошечные, медленно двигающиеся точки: фары машин. И впервые за все время моего пребывания здесь просто позволяю слезам стекать по щекам, потому что знаю их настоящую причину. Знаю, что во всем виновата только я.

Душило отчаяние, страх, ощущение одиночества. Неужели понадобилось столько времени, чтобы осознать, где я и кто я? Вот где-то там, далеко, существует Земля, на которой никто и примерно не догадывается, что за огромная махина повисла над ней на стыке миров. Йордан невозможно увидеть, заметить или же врезаться в него ракетой, запущенной в космос, неправильно находящийся под его землей. Неожиданно старый мир показался мне привлекательно простым и огромным: приложи усилия, и чего-то да добьешься, найдешь тех, кто бы полюбил или кого полюбил бы ты, поймешь, где именно затерялся комфорт, уют и настоящее счастье. И я могла это сделать, если бы набралась терпения, вылезла из депрессии, поверила, что мир не ограничивается квартирой и серым — потому что я успела увидеть его только с такой стороны — городом. Реализовать себя на Земле было сложно, но возможно, даже если ты совершенно обычный человек, без семьи, без рода. Там не было тех, кто мог бы решить твою судьбу сразу и бесповоротно, как это делают в Йордане, если ты по какому-то признаку не подходишь королевству. У нас все решали деньги, и сейчас я даже немного скучала по этому, как ни глупо.

Отвратительно.

И я совершенно не понимаю, что мне делать, потому что ужасно надоело просто жить в ожидании чего-то. Тренироваться, учиться, быть вроде частью чего-то, но на скамейке запасных. А с этой проклятой меткой так вообще тем игроком, которого решили не выпускать на поле из-за неожиданно подвернувшейся травмы.

Самое глупое, что только может быть — считать себя одиноким, когда ты на самом деле не одинок.

Соскользнув с холодного подоконника, я укуталась в не более теплое одеяло, подмяв под себя подушку и просто уставившись куда-то вперед себя заплаканными глазами. Может, все дело в перепадах настроения. Может, в том, что на вереницах сознания по прежнему крутился образ девушки с дырой в груди и уничтоженным сердцем. «Это ты виновата, ты», — шепчет она, прожигая пустыми глазницами.

По спине пробежались мурашки. Полностью скрывшись под одеялом с дурным, душным запахом, я немного согрелась и наконец-то уснула, чтобы ощутить, как тело проваливается в воду.

Меня будто вытолкнуло в иллюзию, которую я сначала приняла за реальность. Это была не вода, а темная, вязкая, коричневатая жидкость. Кровь… целая ванная старой крови, выцеженной до последней капли явно не их одного и не десятерых некогда живых тел.

Все было мрачным и темным, в помещении царила ночь и горела всего пара свечей. Темнота стекала с меня реками, и когда я смотрела на свои черные пальцы, казалось, что они двигаются и неестественно вытягиваются, в то время как я пытаюсь ими наоборот не шевелить. Чувствую, что сердце в груди бьется так, словно увеличилось в несколько раз и вот-вот рванет атомной бомбой. Взорвусь.

Ванная в полу. Глубокая, широкая, темная, почти как небольшой бассейн. Из неё вылезает черное, как мои руки, существо, в котором я тут же узнаю Алесса. Поднимается на ноги и подходит ко мне, на целую голову меньше него, смотря свысока красными, будто бы демоническими глазами.