Страж (СИ) - Татар Анастасия. Страница 48

Нарыв свой серый спортивный костюм, купленный вместе со всем на деньги куратора, я сначала натянула белье и носки, потом штаны, обулась, а напоследок оставила верх. Хорошо, что все это дело теплое и не нужно париться еще и колготками… как и планировала, закусила полотенце и усилием воли влезла в толстовку. Ура! Ура! Ауч! Больно! Ура! Я смогла! Ес! Куртку надевать не буду, и не просите! Шапку тоже! Вот если бы у меня была шапка-невидимка, тогда бы еще подумала… но никак иначе.

На комбат я все-таки опоздала. Причем, едва оказавшись на полигоне, потеряла дар речи, чувствуя, как леденеет тело.

Это конец.

Мне конец.

Цэр конец.

Сначала я увидела Алисса: его белые волосы в толпе было просто невозможно не заметить. Тем более что держался пятикурсник особняком, рассматривая какой-то ножик. Чудесно. Оружие. Потом точно так же обнаружила Василису и Ранзеса, как раз, когда ко мне подоспела Цэрлина. Она пришла даже позже меня? Серьезно? Это вообще возможно?

— Это фиаско, братан, — взглотнула я, разглядывая смесь пятого и третьего курса. Вот черт… вижу три облезлые головы… эту патлатую зелень, похожу на траву, даже слепой бы завидел.

— Что за… почему тут пятый курс? — не меньше моего впала в осадок Цэрлина.

— Все. С тобой было весело, я рада, что мы друг друга узнали получше и нашли общий язык, но жаль, что длилось это недолго…

У меня в голове заиграл похоронный марш. Видимо, собрались решать, чьи подопечные лучше: десницы Фарданир или десницы Тавинн? Все дело в том, что на усмотрение правительства иногда выбирался самый одаренный набор студентов, к которому прикрепляли одну из десниц. Это одновременно было и практикой, и способом вышколить учащихся как верных королевских псов. Ответственности за нас кураторы не несли, но они занимались нашей боевой физической и магической подготовкой. Правда, уроком я это назвать не могла… как будто тут руководствуются одним принципом: опыт — лучший учитель.

— Да ладно тебе! Хотя… подожди… взаимно, короче… и вообще, им не кажется, что несправедливо ставить третий курс против пятого? — возмутилась Цэр, скрестив руки на груди. Меня заметил Ранзес, нахмурился и поджал губы. Не нравится мне это выражение лица. Ничего хорошего не предвещает.

— Видимо, нет… — я поморщилась от вновь накативших болезненных ощущений. Что-то меня мутит… как будто я на голодный желудок тренировалась, что глаза даже болят. — Вот черт!

Ругательство слетело с языка, когда в нашу сторону стремительно двинулась удачно воспользовавшаяся отравленными шампунями насолившая нам троица. Выглядели девушки, скажем так, недружелюбно. Это мягко говоря. Я напряглась, готовясь дать отпор, но вдруг поняла, что что-то не так… дар меня не слушается, это как пытаться стенку с места сдвинуть. По коже прошелся мороз, только затрудняя мое положение. Цэрлина рядом включила себя старую, отвечая откровенной ненавистью и готовясь напасть.

Воздух накалился. Пять метров. Четыре. Три…

Что-то вспыхнуло. В руке одной из них, похоже, главной, невесть откуда материализировалось копье, напоминающее молнии Зевса: сплошное скопление яркого света ростом с неё, потрескивающее, с красными побегами. Её восточные черты и позеленевшие, торчащие во все стороны волосы почти что засияли в его свете. Как будто ведьмовское, лицо перекосило гримасой отвращения и злости, рука дернулась, пока я застыла, не чувствуя тело, а потом что-то пошло не так.

Снова какая-то вспышка. Длинные белые волосы, мелькнувшие в поле моего зрения, Алисс за спиной ведьмы и странные, на миг ставшие абсолютно черными с красной радужкой глаза. Ноги подкосились и меня чуть не скрутило прямиком в траву.

Все стихло.

В один миг.

Точно так, как ректор еще две недели назад, он был в одних штанах и даже босой. Синие руны-татуировки, укрывающие торс под самую шею, заставили судорожно искать в его лице черты Эванса, но это были совершенно разные люди. Точно так же, как он отличался от того доброго молодого человека, с которым я проводила со среды все свое свободное время.

Я забыла, как дышать. Вздрогнула. Сделала шаг назад. Понадобилось какое-то время, чтобы осознать, что я вся в крови, и эта самая кровь стекает вниз по моему лицу, скапливается на губах и капает на траву.

Кап. Кап. Кап.

Ведьма была близко. Всего в полуметре от меня. Под толстовкой что-то невыносимо горело, и вокруг плясали багряные мошки. А я все не могла отвести взгляд от руки Алисса, руки, которая предлагала мне сердце.

Человеческое, вырванное сердце на руке, торчащей из чужой грудь. Затем сжал его, раздавил, уничтожил и скинул с себя тело, уставившись на меня каким-то совершенно незнакомым, черным, злым взглядом уже нормальных, серых глаз.

Я бросилась бежать. Сначала неуклюже отступала назад, не отрываясь от дыры в груди и чувствуя, как сжимается желудок. Пыталась закрыть глаза, вдохнуть, но что-то не получалось, словно легкие прекратили работать, горло сдавили, и даже боль от увечий отошла на второй план. Просто мир вокруг дико пульсировал, кровь текла вниз по подбородку, попадала в рот, срываясь с губ, ноги не слушались. Потом удалось развернуться, ускориться, но у выхода из полигона меня все-таки скрутило.

Кто-то двигался за мной, и от того я панически начинала бежать еще быстрее, забывая о боли, забывая, как сильно устала. Ноги несли в жилой корпус, пока перед глазами все стояло то самое выражение растерянности на лице девушки, будто бы она никак не ожидала встретить там свою смерть, и в то же время сердце от ужаса колотилось, намереваясь разорвать мне грудь. Потому что прогнать из головы чудовищное лицо Алисса никак не получалось.

Не знаю, как я открыла дверь, но получилось войти в комнату куратора, и вот я уже в ванной, закрывшись от всего мира. Пальцы одеревенели, ими едва получилось повернуть ключ в замочной скважине. Я скинула с себя вещи, бинты, прислушиваясь, как кто-то вошел в комнату следом, залезла в ванную и врубила воду. Та стекала по телу вниз, смешивалась с кровью, заполняя поддон красным, заставляя меня дрожать и судорожно царапать кожу. Из горла рвались всхлипы и все никак не получалось остановить слезы. Мне вспоминался первый день в этом мире и то, как я убила Паултома. Убила… стучит в голове. Едва ли получается вдохнуть.

Раздается стук в дверь.

— Надя?

— Оставь меня! — кричу в ответ.

Кричу, но понимаю, что больше всего на свете не хочу, чтобы он это делал. Ранзес молчал. Кажется, так и остался под дверью, хотя мог легко её открыть и войти, только почему-то этого не делал. Хорошо… слава богу, что он не уходит. Пусть бы и так.

А потом накатила пустота. Я просто стояла под струей, наблюдая, как окровавленная вода медленно стекает в водовороте куда-то в трубу. Сердце забилось в разы медленнее и, кажется, стала четче ощущаться боль в спине, но она не приносила страданий, просто существовала где-то на фоне, пока меня уносило вместе с водой далеко-далеко…

Животный страх, который охватил меня при столкновении с Алиссом, исчез. Не знаю, что тогда напугало больше: то, что он отобрал жизнь или то, как легко это сделал. По щекам стекали слезы смешиваясь с водой, но существуя словно отдельно от меня. Странно, но когда плачешь, внутри почему-то тепло. Сделать глубокий выдох, застыть, а потом так же глубоко выдохнуть. Слезы не прекращаются и мне почему-то больно изнутри.

Выключив воду, я тихо вылезла из ванной, забила вещи в стиральную машинку, залила порошком, побольше, лишь бы отстирать кровь. Нашлось большое банное полотенце и, обмотавшись им, я уставилась на свое отражение в зеркале, все еще шмыгая носом. Глаза красные и опухшие, да и в целом вид жалкий. Я сбежала с поля боя, ха-ха… господи, не представляю, что теперь будет, что вообще делать. А ведь меня предупреждали! Обо всем… А я подвела…

Только собралась с духом все рассказать, как услышала, что Ранзес ушел. Ну точно, сейчас у него есть более важные проблемы, чем нарушенная психика какой-то студентки. На часах всего полвторого… плевать. Залезла под одеяло, в чем была, укуталась на манер гусеницы, но как только закрыла глаза, откуда-то из закоулков вылезли страхи и вновь хлынули слезы. Вот черт… что не суббота, то какая-то дрянь происходит, после которой я в себя часами не могу прийти. Вся подушка уже мокрая, но я согрелась, даже физическая боль растворилась.