Страж (СИ) - Татар Анастасия. Страница 64

Глупое тело (душа?) помнит, когда ему запрещают считать себя пусть не особенным, но чем-то, кем-то, способным говорить о себе в первом лице. Будто это «я», «у меня», «мне», «мое», «мною» — страшное преступление.

Просто мечты всегда невообразимо далеки от реальности, чтобы нам было, к чему двигаться, чтобы мы понимали, к чем готовиться. Или, возможно, чтобы как следует усвоили урок: даже если ты гражданин Вселенной в этом времени, в прошлом ты совершенно естественно мог оказаться существом без паспорта, скитальцем, тем, у кого нет расы, национальности, религии, тем, кто отравляет мир и становится подвластным суду вне очереди.

А что будет дальше? Что случиться, если я все-таки усну и уже не проснусь в своей реальности, если сама сумею загнать себя в угол? Ведь именно так я всегда с собой и поступаю: создаю ловушки, а затем забываю о них, проваливаясь раз за разом на одном и том же месте.

Вселенная не любит меня, не любит совсем не потому, что я плохая или чем-то не угодила нашей матери. Просто она не различает черное и белое, для неё, как и для истории, существует только серое или цвет, которому человечество еще не дало имя. Вселенная не любит меня, потому что так уж у нас, людей, заведено: если кто-то не обращает на тебя внимание как на центр своей реальности, ты обязательно решишь, что он тебя не любит.

А люблю ли я свою Вселенную?

Понимаю ли, что только я одна могу решать, по какой полосе сейчас двигаюсь: черной или белой?

— Надя! — она зарядила мне пощечину, по той же скуле, что вчера Эванс. Так как я не спала, ничего до конца так и не зажило. В этот момент мозги встали на место, и я вскочила, зайдясь в истерике. Все произошедшее, давящее до этого, словно бетонная плита, напомнило о себе, явилось совсем в другом свете и вскоре отчаяние сменилось немой яростью.

Я не сломаюсь. Не позволю кому-то решать свою судьбу и считать, что он одержал надо мной верх. Сейчас пойду к Дамиру, вымоюсь, приведу себя в порядок, выпью две порции кофе без сахара и справлюсь со всем сама.

Он еще пожалеет обо всем, что сделал.

21

— Ты на кого похожа, Надя? Это что такое? Что это за вид, а?

Дамир встретил меня с явными признаками похмелья: вот они и синяки под глазами, и лицо опухшее, и взгляд мутный, и старый добрый запах перегара, от которого я нахмурилась и чуть отступилась. Когда вошла в его подобие квартиры, пятикурсник уже сидел на диване с мрачным и побитым видом, потягивая из графина воду. Понятно, чем он был занят, когда меня вчера таскали за волосы по всех этажах.

— Похожа на себя. Что такое — жизнь. Вид самый что ни есть обычный, — спокойно ответила я, мельком отмечая, что голос у меня какой-то уж совсем бесчувственный и лицо совершенно каменное, холодное.

— Не понял, — он притормозил меня за плечи, рассматривая последствия вчерашнего наезда. — Это кровь? Чья? Откуда? Куда ты вчера пропала? Откуда эти синяки?

— Не важно, — брякнула я и попыталась вырваться, но Дамир упорно, будто баран, не отпускал и мешал пройти. — Тем более вы меня, вроде, не очень-то искали.

— Фарданир сказал, что нам не стоит… — на его лице отразилось понимание.

О, нет! Что он себе уже надумал? Неужели решил, что во всем виноват куратор? Впрочем… в этом действительно есть и его вина. Но теперь мне далеко не так хочется во всем разобраться, как вчера. Вообще-то, просто кажется, что если увижу его, снова прорвет на тот негатив, что ночью. С учетом того, что я не спала, не было того ощущения, будто день ушел и что-то во мне изменилось. Скорее, от этого напряжение только больше скапливалось, заставляя по праву считать, что у меня была сумасшедшая ночь, худшая из пока попадавшихся в этом мире, — потому что было задето кое-что выше простой гордости.

— Вот сукин сын! — мягко оттолкнув меня, Дамир двинулся в коридор.

Ну что за гадство? За что мне все это?

— Дамир, нет! Стой!

Но он упорно не обращал на меня внимания, решительно направляясь в комнату куратора. Я мельком глянула на стену, где еще вчера сломала Эвансу руку: кровь, кровь, кровь… как же мерзко и досадно! Не хватало еще, чтобы этот буйный придурок начал разборки с утра пораньше и на крики сбежался весь этаж!

— Хватит, Дамир! Я говорю тебе, все нормально!

— Ничего не нормально. Отойди по-хорошему.

— Ладно! — гаркнула я, в конце концов не выдержав.

Он забарабанил дверь, и пока я устало терла глаза, игнорируя попадающие в поле зрения пятна крови на груди, белье, халате и волосах, сходу начал звать его, но вдруг неожиданно запнулся, когда дверь открыли. Если точнее, она открылась сама, почти впечатавшись в стенку.

— Вот чем ты занят? Просто сидишь и пьешь?

У меня не было выбора. Что-то дернуло показаться из-за спины Дамира, лишь бы рассмотреть, насколько сильно разнятся наши «последствия», и даже хотелось сказать хоть что-то, посмотреть ему точно в глаза после вчерашнего, но дальше порога не продвинулась. Создалось впечатление, будто я со всей дури врезалась в невидимую прочную стенку. При виде меня сидящий напротив входа Ранзес едва вздрогнул и посмотрел таким болезненным взглядом, что я поджала губы и чуть не заплакала.

Что за?…

Вид у него был совсем дерьмовым. Рядом бутылка виски, а куратор, прислонившись к стене, еще во вчерашней, как обычно черной одежде, задумчиво рассматривает нас, чуть откинув голову. В одной руке пистолет, в другой — нож. Кажется, у меня внутри все стянулось в тугой комок и волосы стали дыбом.

— А что мне еще делать? — он отчаянно засмеялся, шутливо наставляя на нас дуло пистолета. Я снова попыталась войти, но по-прежнему наткнулась только на незримую преграду. — Прости, Надя… он запер меня в этой проклятой клетке… а я слишком поздно понял, что мог достать его хотя бы пулей…

— Кого достать? — зло спросил Дамир, требовательно переводя взгляд с куратора на меня.

— То есть ты… ты просто…

Я прикусила губу, с последних сил борясь с желанием сдаться и послать все к чертовой матери, но все, на что меня хватало, это только открывать и закрывать рот, будто рыба. Выводы напрашивались сами собой. Вроде как, я полночи пыталась убедить себя в том, что ненавижу его, прокручивала в голове произошедшее, и только сейчас осознала, что он действительно стоял каменным изваянием за порогом, как будто не мог его переступить. Значит, просто не мог? Значит, ему не безразлично?

— Да кто-нибудь вообще объяснит, что произошло?! — не выдержал Дамир, заметно повышая тон.

Я вздрогнула.

Слишком много шума! Моя раскаленная болью голова не выдерживает столько шума!

— Не кричи на неё, — ощетинился куратор, поднимаясь на ноги.

— А то что? Не смог защитить вчера, так думаешь, сейчас все получится?

— Нет! — воспротивилась я, зарываясь пальцами в волосы. — Хватит! Как вы мне все дороги! Буду учиться защищаться сама!

Дверью в ванную я хлопнула во всех сердцах. Сначала ходила туда-сюда босыми ногами, терла глаза. Поднесла ко рту запястье и с силой себя укусила.

Господи, да придешь ты в себя или нет, истеричка?

Я замерла. Дамир, видимо, остался дальше грызться с куратором, и в квартирке в целом было тихо, почти до странного писка в голове, как это бывает от усталости. Три глубоких вдоха и выдоха расправили легкие, едва оживляя мозг, и вот я уже скидываю с себя в стиральную машинку халат и белье. В душе по привычке поворачиваю кран влево (как у Ранзеса), за что получаю дозу адреналина от ледяной воды. Аргх!‼ Ну что за!..

А впрочем, это как раз то, что мне нужно. Моюсь я быстро, практически царапая кожу в попытках стереть с себя омерзительную кровь ректора, и к концу уже привыкаю к жидкому льду, текущему из-под крана. На одной из полок нахожу свой оставленный на всякий случай шампунь и бальзам для волос, надеясь реанимировать их после вчерашнего, а потом просто встаю под струю и начинаю почти медитировать. Глубокий вдох носом, затем выдох ртом, сначала с дрожью из-за температуры и параноидального страха захлебнуться водой, затем все спокойнее и спокойнее, пока мозг не прочищается.