Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав. Страница 122

Раньше всех в ЦКБ перебрался со своими людьми Владимир Михайлович Петляков. Петлякова арестовали через неделю после ареста Туполева, и в конце мая 1940 года Военная коллегия Верховного суда заочно определила ему десять лет лагерей, пятилетнее поражение в правах и конфискацию всего имущества. Однако после вынесения этого приговора заключенным Петляков числился меньше двух месяцев.

Дело было так. Петляков и его группа начала работать над двухмоторным высотным, скоростным истребителем-перехватчиком. Очень быстро такой истребитель был создан, и в апреле 1940 года летчик-испытатель Петр Стефановский уже летал на нем, а 1 мая проект 100 – «сотка» – так называлась новая машина – уже участвовала в Первомайском параде на Красной площади. Стефановский сделал эффектную горку над мавзолеем, впопыхах забыв убрать шасси. Если бы створки шасси не выдержали воздушного напора, оторвались и спланировали на Красную площадь, и Стефановского, и Петлякова, думаю, расстреляли бы в тот же день: трудно было бы вообразить более очевидное покушение на вождя. Но створки выдержали! Пронесло!

Однако тут выяснилось, что истребитель, хоть и неплох и сделан в рекордно короткий срок, но армии не очень-то и нужен, поскольку функции его может выполнить МиГ-3, первый вариант которого тоже полетел в апреле 1940 года. К августу его испытания были закончены, новый истребитель участвовал в авиационном празднике в Тушине и очень понравился Сталину. Сразу было принято решение о его серийном выпуске. Но и до полета в Тушине всем было ясно, что «сотка» не нужна. Подобно сказочной царевне, которую царь-самодур замучивает невыполнимыми поручениями, и Петляков, как в сказке, получил новое, поистине невероятное задание: за полтора месяца переделать истребитель в бомбардировщик. И переделал! И, что самое удивительное, получилась очень неплохая машина – всем известный Пе-2 – один из основных наших бомбардировщиков во время войны. Серийное производство его началось уже 23 июня 1940 года, а 25 июля Петляков был освобожден вместе с группой своих помощников, среди которых были известные авиационные специалисты: Николай Некрасов, Курт Минкнер, Борис Кондорский, Николай Петров, Амик Егинбарян и другие.

Дальше судьба-индейка распорядилась так. В 1941 году Петляков получает за бомбардировщик Сталинскую премию, а после начала войны работает в Казани, организует массовый выпуск своих самолетов. В январе 1942 года его вызвали в Москву. Он полетел на одном из Пе-2, который перегоняли на фронт. Под Арзамасом самолет загорелся и упал. Так нелепо погиб действительно в самом расцвете сил этот талантливый авиаконструктор.

Когда Королева привезли на улицу Радио, «первый выпуск» состоялся – Петляков и его товарищи работали в ЦКБ-29 уже «вольняшками», ночевать ездили домой. Вместе с Петляковым был, непонятно почему (к Пе-2 он никакого отношения не имел), освобожден и Владимир Михайлович Мясищев – «Вольдемар», как звал его Туполев, «Боярин» – такое прозвище было у него в шараге. Мясищев возглавлял второе КБ, которое проектировало дальний, высотный бомбардировщик – проект 102. К нему и был определен Королев. Работа шла уже полным ходом, что-то еще чертили, а что-то уже строили. Королеву Мясищев поручил сделать бомбовые люки. Сделал быстро и хорошо: створки уходили во внутрь, не портили аэродинамику. Но потом работа разладилась. Мясищев был человек не легкий. В отличие от добродушной грубости Туполева, «Боярин» иногда резко язвил, мог поранить больно, обидно. Королев – сам не сахар, да и от тюремной жизни еще не отошел. Они сцепились. Королев перешел в КБ Туполева.

Почти все люди, находившиеся в то время рядом с Королевым, отмечают его постоянную угрюмость, глубокую подавленность и предельно пессимистический взгляд в будущее. «Хлопнут нас всех, братцы, без некролога» – вот фраза, наиболее характерная для Королева 1940 года.

Многим авиационникам срок дали уже в ЦКБ – приехал чекист, вызывал по одному, предъявлял постановление и велел расписаться. Все получали «по стандарту» – десять лет и пять лет поражения в правах. Исключение составляли Туполев, которому дали 15 лет, и вооруженец Борис Сергеевич Вахмистров, получивший, непонятно почему, 5 лет. (Опять эти порочные поиски логики!) Чекист забрал расписки и уехал, жизнь пошла своим чередом, абсолютно ничего не изменилось – что был приговор, что не было его.

Существует шуточное определение, что пессимист – это хорошо информированный оптимист. На фоне своих товарищей по несчастью Королев выглядел (и был!) пессимистом потому, что он гораздо лучше был осведомлен о лагерном бытие. Многие зеки ЦКБ вообще не знали, что такое этап, лагерь. Королев никак не мог прийти в себя после второго приговора, в «рай» ЦКБ он не верил, был убежден, что сладкое это бытие продлится недолго, а когда слышал, что «вот сделают самолет и всех отпустят», – криво улыбаясь, наставлял розовых оптимистов:

– Поймите, никто не застрахован от разных qui pro quo 87 Фемиды. Глаза-то у нее завязаны, возьмет и ошибется, сегодня решаешь дифференциальные уравнения, а завтра Колыма...

Мысль о неотвратимости Колымы преследовала его постоянно.

Вообще в шараге существовало довольно четкое деление на пессимистов и оптимистов. Кроме Королева, к пессимистам относился, например, физик Карл Сциллард. Периоды спокойной работы сменялись у него ни с того ни с сего вспышками мадьярского гнева, он не находил себе места, метался и, наконец, дождавшись отбоя, затихал, уткнувшись лицом в подушку. Он был убежден, что все изменения их существования могут происходить только в худшую сторону.

Воинственно мрачным был и Петр Александрович Вальтер, тоже туполевский аэродинамик, член-корреспондент Академии наук. Сухонький, маленький этот человек в старомодном пенсне, задрав кверху бородку, все время атаковал молодежь, которая наградила его за агрессивность прозвищем «тигромедведя», хотя Вальтер категорически не был похож на тигра, а на медведя – тем более. Судьба этого выдающегося ученого трагична. Милость Берия по причинам непонятным постоянно обходила его во время разных локальных амнистий, и Петр Александрович так и умер в тюрьме – в Таганрогской шараге – уже после войны.

Напротив, безусловным оптимистом был, например, Александр Васильевич Надашкевич – едва ли не лучший в стране специалист по авиационному вооружению, бонвиван, сердцеед, жизнелюбия которого не могла поколебать ни КБ «Внутренняя тюрьма» в 1929 году, ни ЦКБ-29 в 1939 году.

– Уверяю вас, ничего с нами не будет, – убеждал он маловеров. – Мы умеем делать хорошие самолеты, а самолеты им нужны, и никто нас не расстреляет.

Надашкевич ошибался. Очень многих ответственных работников авиационной промышленности расстреляли в 1938 году еще до организации шарашек. Среди них Николай Михайлович Харламов, начальник ЦАГИ; Василий Иванович Чекалов, начальник 8-го отдела ЦАГИ, Евгений Михайлович Фурманов, заместитель начальника отдела подготовки кадров ЦАГИ; Кирилл Александрович Инюшин, заместитель начальника планово-технического отдела завода № 156; Израиль Эммануилович Марьямов, директор завода № 24; Георгий Никитович Королев, директор завода № 26; Андрей Макарович Метло, начальник 2-го отдела 1-го Главного управления НКОП, и другие ни в чем не повинные люди, которые умели делать хорошие самолеты.

Наверное, было бы неправильно объяснять пессимизм Королева только неожиданно свалившимся на него новым приговором. Мне кажется, есть и другие причины, и одна из них – жажда ясности. Биография Сергея Павловича постоянно демонстрирует эту острейшую его потребность. Он любил знать. С той поры, когда в нежинском доме бабушки он спрашивал молоденькую учительницу, Лидочку Гринфельд, которая читала ему басни Крылова: «А что значит вещуньина?» – с тех младых лет крепло в нем постоянное желание разобраться во всем окружающем, понять ход событий, ясно представлять себе продолжение своей жизни. Он всегда знал, что надо делать, и смело планировал свое будущее. Тюрьма лишила его не только движения в пространстве, но и движения во времени. Неопределенность существования угнетала не меньше, чем условия этого существования. И раскрыть эту неопределенность он не мог, ибо не понимал ее механизма. Королев много размышлял над тюремными правилами шараги. Многие из них, какими бы дикими они не казались заранее, он все-таки мог объяснить. Ну, скажем, запрещалось иметь часы. Вообще нигде никаких часов не было. Дико? Но все-таки можно объяснить: нельзя согласовать время побега. Есть приемы, которые позволяют использовать часы как компас (что особенно актуально в Москве!). Тут хоть видимость какой-то работы мысли. Или замена фамилий конструкторов во всей технической документации личными номерами. И это можно понять. Номер вместо фамилии – давнее тюремное правило. Сталин всегда боролся с человеческой личностью, иметь свои лица разрешалось нескольким десяткам людей в стране – тоненькой пенке из писателей, музыкантов, актеров, летчиков, ученых, ударников, спортсменов, – прикрывавшей огромную безликую массу народа. Один человек должен отличаться от другого не больше, чем друг от друга отличаются цифры, – это понятно, поскольку соответствует духу режима. Но существовали вопросы, которые Королев, равно как и другие зеки, часто задавали себе и ответы на которые не находили. Почему, например, Берия вообще возродил шараги? Надашкевич прав: нужны хорошие самолеты, которые будут защищать существующий строй. И другое есть объяснение: Берия требуется доказать эффективность своей системы.