Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав. Страница 127

Впрочем, камерой место их обитания можно назвать достаточно условно. Если бы не решетки на окнах, забор, окружающий «зону» – двухэтажный каменный дом, двор с дощатым сортиром и умывальником, – то все это вполне могло сойти за рабочее общежитие.

Да так, очевидно, и намечалось до приезда зеков. Рядом с заводом-новостройкой существовал рабочий поселок имени 10-летия Октября – несколько небольших кирпичных двухэтажных домиков. Два из них и были экспроприированы НКВД. На первом этаже размещались вертухаи и столовая, на втором – жили зеки. В зависимости от размеров комнаты, жили втроем, вчетвером, впятером, но не больше. Отдельные апартаменты – восьмиметровую комнатушку – занимал в доме только Александр Иванович Некрасов.

Некрасов был выдающимся механиком, членом-корреспондентом Академии наук, заместителем начальника ЦАГИ. В 1937 году обрушились на него несчастья: находясь в США, попал он в жестокую автомобильную аварию, сильно искалечился, а когда вернулся на Родину, его арестовали как американского шпиона. На следствии его заставили подписать все, что требуется, но потом он заявил, что от показаний своих отказывается «как от вымышленных в результате извращенных методов следствия», что, впрочем, не помешало приговорить его к «стандартным» для туполевской шараги десяти годам. В списке многочисленных «вредительств», которые приписывались Александру Ивановичу, было одно, ставшее неиссякаемым источником всевозможных шуточных обсуждений и комментариев его молодых коллег по шарашке. Ему инкриминировалась продажа части Поволжья какому-то американскому миллиардеру. Меня всегда восхищала блестящая фантазия Габриеля Гарсиа Маркеса, у которого в романе «Осень патриарха» диктатор продает американцам море, но, как выяснилось, Маркес вторичен. Зеки все время приставали к Некрасову с просьбой уточнить границы проданной территории, выдвигали многочисленные предложения по организации на ней суверенного независимого государства и составляли проекты его конституции. Одинокого, не излечившегося от шока, страдающего провалами памяти, Александра Ивановича зеки, несмотря на шутки, опекали, по-сыновьи о нем заботились – Некрасову было 58 лет, но все считали его стариком, наверное, потому, что он был старше Туполева, а все, кто был старше Туполева, причислялись к старикам. Некрасов на завод не ходил, а писал в своей комнатушке большой труд по теории волн, коротая время с Капитолиной – беспородной кошкой, которую он нежно любил. Вечерами он выходил во двор и прогуливал Капитолину. По весне она сбежала, а потом принесла ему четырех котят, которых он наотрез отказался топить, выхаживал их в коробке с ватой, а когда они подросли, разрешил подарить заводским вольняшкам, но при условии, что они попадут «только в хорошие семьи». Когда во вторую волну «помилования» в 1943 году Некрасова освободили, он стал просить оставить его в тюрьме, объясняя это тем, что он человек одинокий, как ему теперь питаться, совершенно не представляет, «и к тому же у меня ведь Капочка», сказал он генералу НКВД. Генерал был шокирован. Узнав, что речь идет о кошке, разрешил амнистировать и кошку. Некрасова с Капитолиной забрал к себе Туполев, и некоторое время он жил в семье Андрея Николаевича 90.

Рядом с некрасовской «одиночкой» была большая комната, в которой разместился Королев, горьковчане Иванов и Геллер, математик Крутков и инженер Шекунов 91. О горьковчанах я рассказывал, но и два других соседа Королева были людьми замечательными.

Юрий Александрович Крутков, старший в этой компании – ему шел 52 год, – еще до революции окончил Петербургский университет, с которым он никогда бы не расстался, если бы его не переквалифицировали из профессоров математики в уборщики барака уголовников в одном из Канских лагерей. Крутков был блестящим механиком, Туполев знал его работы по гироскопам и теории упругости, вытащил его в шарашку и поместил в расчетный отдел. Юрий Александрович был зачислен Андреем Николаевичем в своеобразный «интеллектуальный резерв главного командования» – он призывался тогда, когда разобраться уже никто не мог, как реббе в синагоге, примирял спорщиков и изрекал истину.

Крутков был человек ироничный, даже едкий, Кербер говорил о нем «наш Вольтер». Эрудит, энциклопедист, Юрий Александрович свободно говорил по-немецки, был блестящим рассказчиком и помнил бесконечное количество веселых и нравоучительных историй, приключавшихся с известными учеными: Карпинским, Ольденбургом, Крыловым, Иоффе, которых хорошо знал.

Ирония Круткова уравновешивалась постоянным ровным оптимизмом и добродушием Евграфа Порфирьевича Шекунова, бывшего главного инженера большого московского авиазавода. Призванный в армию накануне первой мировой войны, он служил механиком на аэродроме и на всю жизнь влюбился в самолеты. Человек сугубо штатский, по военной стезе он не пошел – в армии даже в офицерских погонах вид имел жалко-неуклюжий. Однажды на аэродром приехал Врангель, Шекунов бросился рапортовать, но один сапог застрял в глине и козырял он генералу «частично обутым».

– А это что за идиот? – рассеянно спросил Врангель, навеки пресекая ратную карьеру Евграфа Порфирьевича,

Веселый нрав чуть не сыграл с Шекуновым в шарашке злую шутку. Чтобы отвязаться от техника, который приставал к нему с вопросами о номере какого-то узла на чертеже, Шекунов небрежно бросил:

– Я не помню номера. Пиши «гордиев узел».

Тот написал. «Гордиев узел» долго гулял по ЦКБ, попал в копии, был обнаружен «руководством», которое очень всполошилось, посчитав эту выходку актом саботажа, продиктованную вредительским намерением запутать техническую документацию и сорвать тем самым сроки проектирования боевой машины. Серьезность положения усугублялась тем, что «руководству» требовалось объяснить, что такое «гордиев узел», поскольку древняя мифология находилась вне пределов их эрудиции. Короче, Шекунов еле отвертелся.

Как у всех веселых людей, редкие вспышки гнева его были сильны и опасны. Некоторые из местных вольняшек в разговорах между собой называли московских зеков «самураями». Однажды в цехе один инженер позволил себе обратиться так к Шекунову. Евграф Порфирьевич побелел и так рявкнул: «Вон отсюда!» – что окна зазвенели.

Вот в такой любопытной компании оказался в Омске Сергей Павлович. Но общаться с этими людьми Королеву приходилось очень мало – практически они не жили вместе, а только спали в одной комнате, а жили – на заводе.

После завтрака (кормили день ото дня все хуже) к восьми часам в сопровождении «попки» уходили на завод. У Королева на заводе был персональный «попка», очень его раздражавший, поскольку он действительно преследовал его как тень. Работы было много и ежедневно видеть перед собой постоянно праздного, да еще делающего тебе замечания человека было действительно тяжело.

Сталин приказал выпустить первый бомбардировщик в декабре и в дальнейшем выпускать одну машину в день. Даже если бы туполевцев эвакуировали на хороший, большой авиазавод с отлаженным производством, это была бы задача невыполнимая – ведь технологически новый бомбардировщик был совсем сырым, никакой оснастки не существовало. А здесь вообще не было завода – ни большого, ни маленького, никакого. Собрать несколько машин из частей, изготовленных в Москве, – это еще не производство. Ни круглосуточная работа, ни угроза чекистов, ни их же обещания свободы – ничего изменить не могли.

Однако, несмотря на предельную загруженность, когда никакого свободного времени физически не существовало, Королев не забыл разговора в теплушке о радиоуправляемой ракете. Он ходил с этим предложением к Кутепову, Балашову, писал им докладные записки и, в конце концов, добился, что ему выделили комнату, двенадцать вольнонаемных, в основном девчонок-чертежниц, и ракету эту они втроем начали делать, но, увы, работа продолжалась недолго. Коренева перевели в Куломзино к Томашевичу, а Термена отозвали в радиошарашку в Свердловск. Союз распался. Королев еще больше помрачнел.