20 000 лет подо льдом (Забытая палеонтологическая фантастика. Т. XXIII) - Йокаи Мор. Страница 20

Второй желудок находился в непосредственной связи с печенью. Отдельного желчного пузыря нет у кашалота.

Третий желудок представляет из себя настоящую двигательную силу.

Он самый маленький из всех. Его круглые стенки сплошь усажены живыми, подвижными шероховатыми связками и чашечками. Эти приспособления вполне перерабатывают предоставленные им пищевые вещества до тех пор, пока они не будут окончательно превращены в кашицу.

Просунув голову в третий желудок, я немедленно с испугом отдернул ее назад…

И вообще-то атмосфера в этом чудовище была не из особенно приятных, но из этого отделения несло таким резким аптечным запахом, да вдобавок еще смешанным с обыкновенным зловонием от разных отбросов, что я не в состоянии был войти в него.

Пришлось удовольствоваться освещением его снаружи, чтобы, по крайней мере, рассмотреть все хорошенько.

Этот желудок, по-видимому, продолжал еще жить и работать: бесчисленные нервные пучки двигались, и всасывающий аппарат еще обрабатывал находившуюся в нем большую бесформенную массу.

Распоров подряд все желудочные мешки, я вытащил через пасть эту массу и узнал в ней огромного полипа, способного задушить и человека своими гигантскими, усаженными неисчислимым множеством сосков разветвлениями, которых у него восемь. Но каков кашалот? Значит, он в состоянии проглотить даже такое почти неуязвимое чудовище!

Положим, проглотить полипа еще можно, но переварить его в себе очень трудно, потому что в нем находятся очень твердые составные части, не поддающиеся никакому желудочному соку.

(От этого-то непереварившегося полипа и происходило, главным образом, страшное зловоние).

Я наполнил третий желудок камнями и опустил его на дно, и тогда можно было продолжать работу.

Но затем я побросал в воду сердце и селезенку, которые никуда не годились.

Почки же я оставил; они имели форму виноградных кистей и были очень вкусны. Печень я тоже оставил.

Почки я нашел в четвертом желудке в конце «двенадцатиперстной» кишки.

Моя взрывчатая острога проникла как раз сюда, в четвертый желудок, и причинила смерть разрушением части главной артерии.

Четвертый желудок самый поместительный. Его стенки чисты и гладки; здесь пункт распределения химической сортировки; отсюда идут к местам своего назначения пищевая кашица, вода, отбросы и твердые части.

В желудке кашалота производится еще одно вещество, которое не принадлежит ни к одной из вышеперечисленных категорий.

Я говорю об амбре, являющейся только в желудке кашалота. Это — самое ценное благовоние и вместе с тем врачебное средство; унция его продается в Англии по восьми фунтов стерлингов.

Я нашел в желудке кашалота кусок этого вещества фунтов в 50! Оно приросло к стенке желудка и было обтянуто тонкой пленкой.

Я предположил, что амбра производится желудком кашалота из остатков каракатиц, тоже не вполне перевариваемых им. Это мое мнение подтверждалось тяжелым запахом, свойственным амбре в сыром состоянии и напоминающим запах именно каракатиц. Превосходный аромат приобретается амброй лишь в сухом виде.

Я вытащил слиток амбры ценой в шесть тысяч фунтов стерлингов и положил его на берег для просушки.

Из отпоротых желудков я устроил вместилища для масла. Необыкновенно длинные и толстые кишки вполне могли служить для той же цели. Мышцы я думал употребить для выделки веревок.

Совершенно вычистив внутренность кашалота, я освободил громадное пустое пространство.

Все описанные мной действия заняли много часов. О днях я уже не говорю: время делилось единственно на часы работы и отдыха. Обыкновенно я работал подряд шесть часов, а отдыхал два часа.

Пока я возился с кашалотом, моя «коровушка» все продолжала являться в определенные промежутки для кормежки своего «дитяти».

Работа, производимая мной над ее страшным врагом, нимало не смущала китиху. Это объясняется очень просто тем, что киты видят плохо, слышат еще хуже, а обоняния у них совершенно нет никакого.

Я перестал пользоваться магниевым освещением, вследствие чего китиха и не могла ничего видеть. О том же, что у нее в этой пещере происходила битва со страшным врагом, она, кажется, совершенно забыла. Память у китов тоже весьма слабая. Мозг в их громадной голове не более коровьего.

Поэтому я совершенно спокойно мог черпать из костяных коробок головы кашалота драгоценное масло. Источник этого вещества казался неистощимым. Вычерпаешь все до последней капельки, глядишь — через шесть часов все коробки опять полнехоньки.

Причина этого на первый взгляд странного обстоятельства заключается в том, что спермацет вырабатывается из каждого атома этого гигантского тела. Из головы до самого хвоста идет нерв в виде толстого рукава, разветвляющегося во все части тела. По этому рукаву масло и доставляется в коробки черепа.

Из головы мне понадобились еще глаза. Они у кашалота больше, чем у обыкновенного кита, и равняются величиной шестифунтовому пушечному ядру. Они имеют продолговатый зрачок и снежно-белую сосудистую оболочку с зелеными и синими жилками.

Эти глаза могут служить чашами, завидными даже для богача.

Кроме того, я достал из воды и челюсти. Они представляли собой прекрасную лестницу в двадцать четыре ступени, которой хватало как раз до верха узкого отвесного ущелья, сообщавшегося с кристалловым гротом.

Почти во все время моих работ Бэби пировала.

Она оставляла свою лакомую добычу единственно для того, чтобы попить. Наглотается свежей холодной струи, бившей из скалы, и снова за еду.

Кашалота хватило бы ей на целый год, если бы только он оставался на месте. Но по мере исчезновения слоя жира он все глубже погружался в озеро, чем я был очень доволен ввиду того, что он начал уже распространять смрадный запах.

В одну прекрасную минуту тяжелый труп весь исчез под поверхностью. Это чрезвычайно огорчило Бэби, которая никак не ожидала, что так внезапно лишится своего запаса.

Ну, да она лакомилась им в течение целого месяца, и в ней за это время прибыло центнера два весу!

Я теперь на вечные времена был обеспечен осветительным материалом. Спермацета, почерпнутого мной из головы кашалота, было двенадцать кварт. Вместе же с растопленным жиром набралось столько, что я мог бы наполнить сорок бочек.

К сожалению, у меня не было достаточно вместилищ для всей этой массы. Да и растапливать такое громадное количество жира не в чем было.

Но нужда делает людей изобретательными.

Я отыскал на берегу углубление, сообщавшееся узеньким желобком с озером.

В этом углублении я положил ломти жира крестообразными слоями, в виде костра, и разложил под ними огонь из тонко нарезанных кусков шкуры.

Вскоре весь костер разгорелся гигантским пламенем.

К счастью, дыму был полный простор в обширной и высокой пещере, а то бы я неминуемо задохся.

Вот была иллюминация! Пламя поднималось до самого свода пещеры; там снова разгорался столб дыма, и таким образом создавалось огненное море.

Растопленный жир ручьем лился в озеро.

Я был настолько благоразумен, что не трогал его в горячем состоянии. Зная, что он тут не пропадет, я спокойно давал ему остыть на поверхности воды.

Из сложенной вшестеро кашалотовой шкуры я устроил себе плот, на котором мог разъезжать по озеру и собирать остывший жир, разлившийся по всей поверхности, вследствие чего исчезла даже малейшая рябь воды.

Меня очень интересовало, как отнесется госпожа китиха ко всему этому — не испугается ли она костра и жира.

Но нет! Иллюминация нисколько не удивила ее, а разлившийся по воде жир даже прямо понравился ей. Должно быть, она приняла его за специально изготовленный для нее бульон: сама с видимым наслаждением поела его и заставила своего маленького принца отведать, а затем начала от удовольствии кувыркаться по озеру… Впрочем, виноват: кувыркаться ей при ей внушительных размерах было, конечно, не совсем удобно, и она только перевертывалась с боку на бок.

Лишив меня таким образом части жира, она вознаградила меня тем, что в следующий раз дала мне двадцать семь литров молока, из которого я приготовил сыр.