Химмельстранд - Линдквист Йон Айвиде. Страница 48

— Дарт Вейдер! Это Дарт Вейдер в черной маске.

— Да-да, конечно... Дарт Вейдер. — Майвор, к своему удивлению, почувствовала, что краснеет. — А кто тогда Чубакка?

Мальчик даже раскраснелся от смеха.

— Это... второй... пилот, — сказал он, переводя дыхание и то и дело начиная смеяться. — Это второй пилот у Хана Соло. Он такой... весь в волосах и говорит вот так, — мальчик издал звук, похожий на тихое рычание тигра, смикшированное с блеянием козы. Странно — звучание показалось знакомым, и в памяти Майвор всплыла картинка.

— Который похож на обезьяну?

Она испугалась, что вопрос может вызвать еще один взрыв смеха, но мальчик на секунду задумался и кивнул.

— Вообще-то да. На орангутана, — уточнил он.

— Ну вот видишь, — с облегчением сказала Майвор. — И что с этим Чубаккой?

— Мы с тобой играем. Ты будешь Чубаккой.

— И что, я тоже должна издавать подобные звуки?

— Само собой. Попробуй, у тебя получится.

Майвор постаралась сымитировать возглас Чубакки, и он опять захохотал — на этот раз с одобрением. Отсмеявшись, разъяснил Майвор ее роль. Они должны взорвать нечто под названием «Звезда Смерти». Но там много вражеских космических кораблей, и Чубакка не должен отходить от лазерных пушек, все время надо быть наготове.

Майвор опять издала характерное для вторых пилотов рычание — задание понятно и будет выполнено.

Давным-давно, много лет назад, она играла со своими мальчиками в подобные игры и сейчас удивилась — как быстро вернулся навык. Даже улыбнулась про себя. Преимущество взрослого человека: он может взглянуть на себя со стороны. Хотя вполне возможно, это и не преимущество вовсе, а недостаток. Вот она сидит, машет руками, заряжает лазерные пушки, рычит и хрюкает... а голова внезапно стала такой ясной, какой не была уже давно. Она уже не думает ни о Дональде, ни о булочках.

Дети разъехались, и она перестала понимать, что важно, а что не важно, и что ей делать дальше со своей жизнью. А сейчас всю эту тоску как рукой сняло — она поняла, что важно, а что не важно.

Важно победить Дарта Вейдера.

***

Стефан никогда не тешил себя нереальными планами и надеждами. Окончил гимназию с приличными баллами и начал работать в отцовском магазине IСА. Ему построили домик на участке, где он и жил, пока не исполнилось двадцать три, после чего взял кредит под родительские гарантии и купил дом в трехстах метрах от родительского.

Два года жил с Пенни, девушкой, с которой учился в гимназии. Потом в Эльвикен вернулась Карина, и через два мучительных месяца все устаканилось. Они поженились, когда им обоим было по двадцать восемь, а через пару лет отец передал магазин Стефану.

Прошла еще пара лет, прежде чем они решили родить ребенка, и еще три, пока это удалось. Эмиль родился в 2006 году. Магазин процветал, насколько может процветать продуктовая лавка в небольшом поселке, и они сделали капитальный ремонт дома.

Стефан прекрасно помнил тот случай. Это было годом позднее. Раннее солнечное утро в начале июня. Стефан с удовольствием предвкушал день на работе — лучшее время года. Покупателей много, никаких оснований для экономического беспокойства, — но не толпы, которые повалят через пару недель, когда не успеваешь выпить чашку кофе.

Напевая «Хей-хей, Моника», он встал с постели, умылся и пошел на первый этаж завтракать. Спустился на три ступеньки по винтовой лестнице — и остановился как вкопанный. Отсюда было хорошо видно, что происходит в кухне.

Деревянный пол и лоскутные коврики залиты мягким утренним светом. Запах кофе, свежеиспеченного хлеба. Эмиль делает первые шаги — Карина придерживает его поднятые руки, а он поставил ножки на ее ступни и заливисто смеется, пытаясь сохранить равновесие. Его светлые, легкие как пушок волосы почти прозрачны. Карина наклонилась, поцеловала в макушку. И потерлась носом.

Стефан замер.

Это мгновение... запомни его. Сохрани его.

Точка совершенства. Теперь у него было все, о чем он мечтал. Если истинная нирвана подразумевает свободу от всех желаний, то в эту секунду он ее достиг. Достиг — и все же нет. Не совсем. Он свободен от всех желаний, кроме одного: пусть это никогда не кончится. Пусть так будет всю жизнь.

Он положил руку на перила и впитывал в себя свет, запахи, звонкое бормотание Эмиля на понятном только ему языке, золотящаяся в солнечном луче прядь, упавшая на щеку Карины, газон под окном, трясогузка на перилах веранды.

Он простоял незамеченным секунд десять, не больше. Карина увидела его и улыбнулась.

— Доброе утро. Кофе готов.

— Кафи! — радостно завопил Эмиль, и это стало его первым осмысленным словом.

Наверное, в этом нет ничего необычного. В счастливые минуты такая мысль приходит в голову если не каждому, то почти каждому. А может, и каждому. Остановись, мгновенье, ты прекрасно.

Сохрани... Запомни...

И, в отличие от огромного большинства, Стефану удалось.

Он запомнил.

Конечно, это потребовало усилий, не то чтобы вот так — взял и запомнил. Но Стефан был упрям, и если ставил перед собой цель, умел ее добиваться. И хотя речь шла всего о каких-то десяти секундах его жизни, он приступил к работе — систематически и настойчиво.

Все последующие дни он старался как можно чаще вызывать в памяти эту картинку, вспоминал и добавлял подзабытые детали, призывал на помощь другие органы чувств — обоняние, слух (какая-то птаха чирикала на березе)... — в конце концов эти секунды запечатлелись так, будто душистая и поющая фотография стояла у него на письменном столе и он в любую минуту мог бросить на нее взгляд.

Не то чтобы он перестал жить настоящим, нет — он продолжал наслаждаться дарованным ему счастьем, но в какие-то моменты — скажем, когда приходилось распаковывать поддон с минеральной водой, — он вспоминал каждую мельчайшую деталь того утра. Бахрома на ковриках, растопыренные пальчики на ногах у Эмиля, серебрящиеся в солнечных лучах пылинки...

Недели, месяцы, годы он едва ли не ежедневно возвращался к этой картинке, следил, чтобы в ней не угасала жизнь, рассматривал так и этак, находил все новые и новые углы зрения, пытался представить, что бы ему открылось, если бы смотрел не с лестницы, а с другого места.

Нет, Стефан не тешил себя нереальными ожиданиями. Не надо ждать никаких чудес, когда у него есть все, о чем он мечтал и мог мечтать. Может быть, не сейчас, не в эти часы. Сейчас, может, и нет, но было же, было...

И в сознании того, что было, и, конечно, в надежде на то, что будет, заключалось единственное необходимое ему утешение.

И сейчас, когда он прислушивался к доносящемуся из кемпера заливистому смеху повзрослевшего на пять лет Эмиля, в душе привычно возникла далекая картинка — пелена утешения, наброшенная на грызущую тревогу. Карина долго не возвращается, отец умирает, если уже не умер, еды почти нет... и главное — непостижимая, иррациональная среда, в которой они оказались. Она вернется, эта тревога, будет рвать душу, будет гнать с места на место, но пока — минута умиротворения.

Стефан поставил второй складной стул у передней стенки кемпера — отсюда удобнее наблюдать, не появится ли «тойота». Уселся поудобнее, надел наушники и начал перебирать фонотеку в стареньком МР-3. Вот наконец то, что ему нужно, — подборка Моники Зеттерлунд.

В тяжелые минуты ему всегда помогал собраться с силами ее голос. В ее тембре была редкостная и неподдельная интонация абсолютной искренности, можно даже сказать — интонация правды. И возникла эта доверчивая привязанность очень рано, лет в четырнадцать, когда он обнаружил «О, Моника» среди отцовских пластинок.

Нашел «Маленькие зеленые яблоки», откинулся на стульчике и закрыл глаза. Оркестр осторожно, полушепотом сыграл вступление. Несколько нот ксилофона — Стефан глубоко, судорожно вдохнул.

И зазвучал непередаваемо теплый голос: