Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович. Страница 33

которого я всегда любила отдельно, он сейчас та-а-ак Катулла переводит!

Просто с ума сойти можно, настолько здорово, хорошо. Жизнь, конечно,

смягчения климата и улучшения не обещает. Прогнозы делать трудно,

жизнь есть жизнь… Существует путь Оли Славниковой, она уехала и пи-

шет то, что нужно там. Или вот Слава Курицын: ничего хорошего он сей-

час не пишет, но тем не менее там, и классную книгу о Набокове написал.

Ю. К.: Саша Иванченко же вернулся…

М. Н.: Когда он уезжал, я ему говорю: «Саша! Вот ты-то думай!»

Потому что, если уж говорить, то Саша Иванченко – не Оля Славникова.

То есть я не то что сравниваю, но они совершенно разные люди, разный

голос…

Ю. К.: А у тебя никогда не появлялось мысли уехать?

М. Н.: Я хотела уехать только в Севастополь. В Севастополь много

лет хотела уехать… Но, Юрочка, Бог не фраер! Пока вся моя семья лежа-

ла больная…

Ю. К.: Время ушло…

М. Н.: Да, Юра… Ты не можешь себе представить, как я Богу благо-

дарна. Что бы я там делала, если б уехала к ним туда, на Украину? Я бо-

лее того скажу – все мои блистательные товарищи – горноспасатели, они

этого бы никогда не пережили. Это жуткое дело. Представить трудно, как

правительство, государство может разрабатывать план по оскорблению,

дискриминации, поливанию грязью такого героического места, как Се-

вастополь. Это что-то страшное. И то, что у них там было (называется

«третья оборона»), когда они все с лозунгами стояли: «Севастополь и

Россия»; «Утрата Севастополя – национальный позор». Там когда кораб-

ли пошли в Абхазию, в Северную Осетию, они сказали, что мы не пустим

вас назад… А там же все сделано очень по-хитрому: вот так вот бухта,

а тут выход к морю. Вот наш флот здесь, а здесь – украинский. Не вы-

пустить – запросто. Там подлости же полно. Так ведь на берегу стояли

с плакатами…

Ю. К.: Аренда 43 млрд, что ли, в год… Самая дорогая база в мире.

М. Н.: Это Борис Николаевич Ельцин.

Ю. К.: Самая дорогая база в мире. Это, во-первых, Хрущёв сначала,

а потом товарищ Ельцин.

М. Н.: Хрущёв никогда не отдавал Севастополь. Никогда! Мур-

манск, Владивосток, Севастополь и Калининград всегда были в прямом

управлении Союзом и никогда не передавались никуда. И Лужков совер-

шенно прав. У меня в пакете документы лежат изданные, что Бахчисарай

и Севастопольские места Украине никогда не принадлежали.

Ю. К.: Как получилось тогда это все?

М. Н.: Ельцин дал «добро». Кравчук… я два раза слышала, как он по

телевизору говорил, что Крым давайте нам, а то за нас не проголосуют,

и мы потеряем такого союзника. Хотя искать союзника в кравчуках – дело

пустое. И он говорит: «Я его два раза переспросил: “Как?! Вы Крым нам

отдаете?!”». Это исключительно Ельцин. Это ужасно. И то, что говорил

Лужков, которому запретили въезд в Севастополь, он говорил, что все же

документы правомочны, мы можем в Европейский суд идти. Они у меня

лежат в пакете изданные. Там был такой Третий оборонный штаб… Это

все правда: Севастополь никогда не принадлежал Украине. Если так

честно-то говорить, при нынешнем вооружении флот запереть в Черном

море!.. Да ты что!

Ю. К.: Легко…

М. Н.: Запросто. Из любой точки Турции – до Мурманска, так о чем

говорить…

Ю. К.: Но есть еще Балтийский флот. Северный флот… И никакие

украинцы там не артачатся…

100

М. Н.: Нет, было, конечно, совершенно героическое дело, когда

наши стали уводить флот оттуда, и когда там их напрягали с украинской

присягой. Жуткое дело мужики вынесли!

Ю. К.: В фильме «82 метра» моряки в море уходят – с головой…

М. Н.: Это ужас какой-то… Когда у них День флота (это праздник

номер один), все на улицу выходят, обнимаются, дарят друг другу цветы,

все эти роскошные офицеры, мальчики в формах… Последний раз я была

в Севастополе в позапрошлом году: ни одного человека в мундире в Сева-

стополе не было. Вот до чего дошли!.. Я проутюжила всю набережную…

Ни одного! Вообще, все более и более страшные времена наступают.

И никому не стыдно!

Ю. К.: Страшные в каком смысле?

М. Н.: В плане полного расчеловечивания. Просто ужас какой-то…

Ю. К.: Майя, мы остановились на уральских поэтах. Может быть,

мы продолжим? Я бы хотел об Алеше Решетове отдельно поговорить.

М. Н.: Вот про Лешу Решетова мне говорить трудно.

Ю. К.: Мы можем вместе говорить. Алешу я узнавал на твоей кухне.

И ты мне, я помню, подарила книгу «Чаша», квадратную такую.

М. Н.: Надо сказать, к нему всегда хорошо относились в Перми, его

всегда прекрасно издавали. И такой, допустим, ситуации, как у нас, с на-

шими ребятами молодыми, у него не было. А наши ребята умирали от

того, что книг их не издавали. С Лешей этого никогда не было. Они от-

носились к нему как к достойному внимания.

Ю. К.: Вот интересно, к нему и власти нормально относились, из-

давали книги.

М. Н.: Да-да-да. Вспомним, ему же в центре Перми дали большую

трехкомнатную квартиру.

Ю. К.: Это удивительно. Уникальный случай, получается.

М. Н.: Да нет, как тебе сказать… Леша, слава тебе, Господи, как вся-

кий человек истинно талантливый, политическими, идеологическими,

социальными проблемами, слава Богу, не занимался.

Ю. К.: Он писал «чистую лирику», как говорят, да?

М. Н.: Вообще, зависимость человека пишущего, хоть он прозаик,

хоть поэт, окромя журналиста, от всяких идеологий, тоталитарных режи-

мов гораздо меньше, чем нам это постоянно внушают. Гораздо меньше!

Заметьте, что во всех наших руководящих писательских инстанциях

сидели не какие-то совсем дураки, ухо-то они имели.

Ю. К.: Да-а-а… «Паровозики» нужно было писать. У Лехи были па-

ровозы? Ну, были…

101

М. Н.: Это не паровозы. Что касается темы войны или работы под

землей… А он работал в шахте!

Ю. К.: Дело святое.

М. Н.: Вот он работал в шахте, и, надо сказать, что человек, рабо-

тающий в шахте и не могущий оттуда уйти (а он ведь мог уйти, но не

ушел), человек, «удержанный» шахтой, имеет с трудом совершенно осо-

бые отношения. Помнишь, приходил к нам в литобъединение такой Коля

Жеребцев?

Ю. К.: Да.

М. Н.: Очень хорошие стихи пишет, очень хорошие… «Перепелки»

его превосходны. Я ему сказала: «Все, Коля, все! Забудь свои туристи-

ческие песни!» Он как раз институт кончил, работы нет, то-се, поехал

в Тагил, там у него всякие печали жизненные, пошел он в шахту – и что?

«Я, – говорит, – даже представить не могу, чтобы я где-то в другом месте

работал».

Ю. К.: Нет, ну мне кажется, любая работа…

М. Н.: Нет, шахтная работа совершенно особенная. Как Урал дал

истории России какое-то новое измерение, подземное, точно так же про-

исходит и с человеком. Ты в шахте был?

Ю. К.: Да. Был. Это состояние как-то связано с геологией?

М. Н.: Ну как тебе сказать, не с геологией… В шахтах до сих пор

живы все приметы, все эти обереги… Как Коля сказал, в шахте до сих пор

вагонетку называют каретой Хозяйки. И то, что Коля записал, – вот эти

все разговорчики – это нынешний фольклор. Это у нас на университет-

скую практику выходят и разговаривают с бабушками у калиток. Вы по-

советуйтесь с Павлом Петровичем Бажовым: он всегда говорил со всеми

попутчиками, может, кто разговорчивый найдется. Фольклор вполне жив,