Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович. Страница 41

го человека все получится: он может заниматься химией, математикой,

делать авиамодели и вышивать крестиком – все получится. Все, что он

делает, прекрасно. Он не стал работать по своей профессии. Получилось

это так: он поехал в Новосибирск на стажировку, ему дали какую-то зар-

плату, и он, имея эту зарплату, зашел в магазин. А тогда была эпоха друж-

бы с Китаем, и китайцы поставляли нам высокопробные вещи, не то, что

сейчас: книги, художественные альбомы, вазы. Я помню, что я покупала

китайские акварели целыми наборами. И вот Костя увидел очень краси-

вый какой-то альбом и купил его, потратив все свои деньги. Он целую

ночь на этот альбом глядел, а утром он решил прочитать, что написано

под картинкой. Купил словари, справочники. И вот таким способом он

выучил китайский. А потом на протяжении многих лет он в городе был

единственным переводчиком с китайского. Вот этим он и жил. Чем он

себе обеспечил свободный распорядок дня, что трудно было сделать. Ког-

да мне рассказывают про безумно тяжелую жизнь Бродского … Ссылка

123

в Новгородскую деревню! Никто не упоминает то, что он ни разу не зара-

батывал себе куска хлеба тем, что ему не нравится делать. Он всю жизнь

делал то, что ему нравится. Большего счастья в жизни не бывает. А Костя

нашел то, что ему нравилось. То, что он делает руками, очень красиво.

Его  деревянные  поделки  великолепны.  Помню,  как-то  Маша  с  Сашей

были  в  Швейцарии  или  Австрии  и  взяли  с  собой  несколько  Костиных

вещей. Они отнесли эти вещи в антикварный магазин, где им сказали, что

вещи прекрасные, но они продают не вещи, а имена. Человек он, конечно,

выдающегося ума. Его образ жизни свободного человека обеспечил ему

возможность делать то, что ему интересно. И надо сказать, что его книги

«Письмо и речь» и «Деревянный рай» – классные вещи.

Ю. К.: Мы тогда дали ему Бажовскую премию, да?

М. Н.: Да. Но в Екатеринбурге нет людей, которые могут это понять.

Художник и его вещь…

Ю. К.: Взаимоотношения человека и материи…

М. Н.: Да, да! У него много книг, но вот эти две…

Ю. К.: У него суждения странные. Я как-то даже с ним очень сильно

поссорился. Мы сидели у тебя в большой комнате, разговор зашел о «Ма-

леньких трагедиях» Пушкина. Я что-то сказал о том, что мне они нравят-

ся, а он ответил: «Маленькие трагедии» – это дерьмо». Не помню, что его

спасло. Может, ты была рядом.  (Смеется.)

М. Н.: Да, он относится к числу людей, которые на все имеют свою

точку зрения. Он в высшей степени самостоятельно мыслящий человек.

Но тут часто бывает такой крен: я самостоятелен в своих суждениях на-

столько, что не учитываю мнения других.

Ю. К.: Это нетерпимость.

М. Н.: Да, это нетерпимость. Но в целом то, что он пишет, очень ин-

тересно, этого никто никогда не писал и не говорил. Что касается такого

отношения к Пушкину: если он чем-то одним увлечен, он всецело на этом

сосредоточен. Но литературу он очень хорошо понимает.

Ю. К.: Может, про Андрея Петровича?

М. Н.: Андрей  Петрович  вполне  романический  герой.  Если  вста-

вить его в роман, интересный персонаж будет. Андрея Петровича я знаю

давно. Его исследование «Слова о полку Игореве» – это блистательная

работа, но здесь нет людей, которые могут ее оценить. Некоторую его ны-

нешнюю отъединенность я вот этим объясняю. Андрей Петрович отно-

сится к числу таких людей, которым нужна постоянная подпитка в виде

внятных и слышных оценок его работы. Это я всегда говорю, чтоб меня

оставили в покое, мне ни от кого ничего не надо. А для него это рабочий

режим, тонус. Я помню, как делалось это «Слово…», как они все обсуж-

124

дали. Понятно, что эта работа достойна большего. Андрей Петрович –

человек очень интересный. Отец его умер очень рано. Он был старше его

матери на 20 лет. Андрею было пять лет, когда отец умер. Он вообще во

внешней поддержке со стороны семьи, друзей очень нуждался. Это не

плохо. Когда он был молодой, он лазил в горы с альпинистами… Это для

него что-то значило. Один человек лезет в горы, а другой человек, буд-

дийский монах, мысленно там был тысячу раз. И то, что сейчас полный

упадок интереса к гуманитарной сфере, это для него очень болезненно.

Семья у него очень интересная. Надо сказать, что наши судьбы постоян-

но пересекаются. Наша дружба была обусловлена и решена, мы где-то

встречались, когда нас еще и не было.

Что касается его стихов… Ну, стихи бывают разные, вы знаете. Мне

ближе  другие  стихи,  но  его  профессиональная  честность  не  вызывает

у меня ни малейших сомнений. И еще одно: что мне очень нравится –

у него есть хороший вкус к истории и историческим событиям.

Е. Ш.: Как Вы с ним познакомились?

М. Н.: Тогда  все  со  всеми  были  знакомы.  Тогда  познакомиться

можно было с кем угодно. Даже если б испанский король шел по улице,

с ним можно было бы познакомиться. Такое было время. Но это делалось

в приличных рамках, без панибратства. А сейчас в девять часов по улице

страшно идти… Отношения были тогда очень хорошие. Максимальная

человеческая  открытость.  Помню,  мы  были  у  Бори  Марьева,  а  он  жил

тогда в бараке, и в этом бараке у него рояль стоял. Так вот за роялем Тоня

мыла голову. И это никого не смущало. Никто в ту сторону и не смотрел.

Это было нормально.

Ю. К.: А Серега Кабаков?

М. Н.: К Сереге я отношусь особо. Он абсолютно мифологический

человек. Серега относится к таким людям, которых учить нельзя, так же

как Гоголя. Серега же поступал в университет, но после того, как он мне

три месяца объяснял, как много значит щит Ахилла… Он был способен

потрясаться Гомером просто до основания…

Ю. К.: Случай один расскажу. Серега был способен увлекаться чем

угодно,  он  мог  увлечься  Карлом  Марксом!  Однажды  притащил  Сере-

га сайгака на плече. Он работал на железной дороге вместе с Андреем

Комлевым, они работали в вагоне-холодильнике, мясо возили по стране.

И  вот  принес  Серега  сайгака.  Майя  с  травой  в  котле  его  приготовила.

А Серега говорит: «Вот читаю Маркса, умнейший человек…». Майя мол-

чит, нормально отнеслась к этому. Через некоторое время я, желая пошу-

тить, говорю: «Читаю Маркса, умнейший человек…», на что Майя: «Ты

что делаешь! Не читай это!»  (Смеется.)

125

М. Н.: Как  экономист  Маркс  очень  интересный.  Я  прочла  все,

я знаю, что говорю. Но, с другой стороны, Боря-то Марьев был увлечен

Марксом не как экономистом, а его революционной практикой.

Что касается моего знакомства с Марксом – очень смешно… Помню,

приношу я в университет три бухгалтерских книги – конспекты Маркса.

И мне говорят: «Ты что, правда это читала?» Я говорю: «Ну, да».  (Смеет-

ся.) Я к тому времени экономический факультет закончила, и это сочине-

ние экономическое показалось мне интересным.

Серега был таков: кого читает, тем и пишет, тем и наполняется. Ра-

ботал он одно время в цехе холодной прокатки. Нам его строили немцы.

Пока они его строили и работали там, все прекрасно работало. Как только

немцы уехали, листы стали слипаться. Наши стали думать так: неудобно

к немцам, они только уехали, надо решать своими силами. Решили по-

ставить двух таких мужиков (для чего Серега и пригодился), чтоб они эти

листы раздирали. И Серега рвал эти листы.

Вообще ему все было интересно. Постоянно его одолевали глобаль-

ные идеи. Интересно, как он говорил, что помнит себя в полгода: мама