Кровь и почва - Старицкий Дмитрий. Страница 15

— Заметил, экселенц, — тут же ответил я. — Очень много пулеметов системы «лозе» у мятежников. Намного больше штатной численности. Это только те, что попали к нам трофеем. Тяжелые они, тикать с ними неудобно. Вот и бросают их инсургенты.

— Что ты хочешь этим сказать? Конкурента топишь?

— Ничего особого, экселенц. Просто констатирую странный факт. Как там Ремидий?

— Крепкий старик. Очнулся и первый его вопрос был о тебе. Цени.

— Ценю. Его надо домой отвезти. Там климат для выздоравливающего лучше.

— Очистим столицу от мятежников тогда сам и увезешь. Устраивает тебя так?

— Лучше всего.

— Тогда оставайся на месте. Менять командование сейчас глупое дело. У тебя и так хорошо получается. Выспись ночью, как следует, завтра тяжелый день будет.

Повесил трубку на рычаг и усмехнулся. Дело ясное, что дело темное… Темнит что-то Молас.

Посмотрел в любопытствующие глаза лейтенанта Форша и сказал.

— Батареи в телефонах поменяйте, садятся. Будут меня искать я в своей городской резиденции. Координатором на хозяйстве здесь остаетесь вы, лейтенант. Связь должна быть бесперебойной.

Вздохнул. Подумал немного и спросил.

— Что интересного записали ваши «слухачи» из телефонных разговоров?

Небо обложило тяжелыми облаками и снова сверху полетели «белые мухи», и мне показалось довольно странным, что раненая лопатка у меня всегда нестерпимо болит перед дождем и никогда перед снегопадом, хотя если вдуматься, то это явления одного порядка. Осадки. Вода с неба.

Впрочем, снег как-то приятней дождя вообще. И физически, не говоря уже об эстетике. Хотелось расслабиться и созерцать снегопад. Но расслабляться не давала фраза Моласа «о странном». Так что прежде чем попасть на место ночлега я объехал на БРЭМ посты по периметру и задал там всем караульным один и тот же вопрос «о странном». Никто ничего особо странного не узрел и наблюдениями меня не обогатил. Но совесть моя стала чиста. Поручение я выполнил.

Полюбовался на красивые речные мосты в чугунных кружевах и гранитные набережные, в шапках свежего снега. Прикинул, что именно ночью их вполне можно было взять с помощью бронетехники «на рывок», так как пушек там у мятежников не стояло. Но у командования свои тараканы по мозговым извилинам бегают и расчеты у них не только боевые, но и политические, о которых я совсем не осведомлен.

В графском особняке меня ждал остывший ужин и хозяйка с претензиями.

Хозяйка…

Здравствуй, хозяйка…

Вот уж не ждал, не гадал.

— Раз вас видеть, баронесса, — кивнул я ей, снимая куртку бронемастера (комбинезон я снял еще раньше, покидая машину) и бросая ее на руки Ягра. — Не разделите ли со мной вечернюю трапезу? Я только переоденусь к ужину с вашего позволения.

Баронесса Тортфорт в глухом темно-вишневом панбархатном платье, блеснув при свете трех газовых рожков хрустальной люстры рубинами длинных серег, кивнула в согласии, и присела за стол, ожидая меня. Эта холеная женщина очень мало напоминала мне уставшую сестру милосердия из санитарного поезда с ее огрубевшими руками. Но была также красива. И если красота моей жены ясная, чарующая и веселая, то красота баронессы несла заряд, остро будоражащий мужское половое чувство с некоторым трагическим надрывом, заставляя оборачиваться на ходу и стоять соляным столбом.

Умывшись и переодевшись в парадную форму воздухоплавателя со всеми орденами и золотым аксельбантом императорского флигель-адъютанта (оказывается, я тщеславен), вернулся в холл, где накрыли к ужину, и опустился на стул напротив хозяйки за накрытым столом.

Баронесса вскинула на меня пронзительный взгляд. Очень недовольный.

— Вы разочаровали меня, барон, — сказала она, когда слуга налил ей в бокал рубинового вина, и она сделала первый микроскопический глоток. Одобрила и отпустила слугу легким жестом руки.

— Чем же? — удивился я. — Вам нужен был герой. Разве имперский рыцарь не подходит под это определение?

Ответила она не сразу. Дождалась пока слуга совсем не вышел из комнаты. Затем сказала злыми фразами.

— Я думала, что мешаю свою старую загнившую графскую кровь со свежим народным источником, а оказалось что с таким же бароном-вырожденцем, как и мой муж. Никакого обновления крови в моем сыне не произошло. Этим я и разочарована. Зачем вы прикидывались человеком из народа? Там, в санитарном поезде?

Взгляд прями прокурорский. Обвинительный. С таким взглядом только приговор зачитывать про «десять лет без права переписки».

— Я никогда никем не прикидывался, баронесса, — ответил я, откладывая вилку. Жрать хотелось как из пушки, но я посчитал, что правильным будет сначала объясниться. — Не имею такой привычки. Бароном волей рецкого маркграфа я стал уже много после нашего нежданного свидания на гинекологическом кресле, — усмехнулся я. — А так, по жизни, до армии я был всего лишь деревенский кузнец. Крестьянин с гор, если хотите. Кстати не знал, что у меня есть еще один сын.

Действительно. Подозревал, но точно не знал. Плодись, Кобчик, и размножайся. Если только тебе эта баба не одевает один орган на уши.

— Сколько у вас сыновей? — спросила баронесса. — Кроме моего.

— Один родной и один на воспитании.

— Одно меня утешает, что вы сделали за то время, что мы не виделись, великолепную карьеру, какой мой муж не мог добиться, несмотря на всю протекцию своей многочисленной родни. Были фельдфебель, а теперь полковник. Вы, наверное, не играете в карты?

— Нет. Не люблю азартных игр. А карьерой я обязан батальонному инженеру Вахрумке.

— Вы не смотрите на меня, полковник. Ешьте. Я вижу, что вы голодный. А мы уже все поужинали, вас не дожидаясь.

— Спасибо, — я взялся за вилку. — Только я не полковник, а капитан-командор воздушного флота.

— В этом есть принципиальная разница? — улыбнулась баронесса.

Я не ответил, так как успел набить рот едой. Приготовлено было действительно вкусно.

Баронесса смотрела, как я ем с выражением простой русской бабы, любующейся на то, как ее мужик вечеряет после тяжелой работы.

— Мой дурак конфликтовал с Вахрумкой, а с ним оказывается надо было дружить, — изрекла баронесса.

— Я спас Вахрумку от плена. А он просто перевел меня в ольмюцкую армию. Кстати от преследований вашего мужа. Кто тогда знал, что простой инженер окажется молочным братом ольмюцкого кронпринца. Ныне нашего императора.

— Вы имеете выходы в эти сферы?

— Вам чем-то надо помочь?

— Помогите своему сыну, не мне. С тех пор как мой муж пропал без вести на фронте, нам перестали перечислять часть его денежного содержания по аттестату. А пенсия положена по потере кормильца, только если доказано что офицер погиб. Тортфорты отказались мне в этом помогать. Мы вообще не любим друг друга с родней мужа.

— Ваш муж, баронесса, жив. Он в плену, — сообщил я ей, стараясь, чтобы мой голос прозвучал как можно равнодушней.

— Какая жалость, — воскликнула женщина. — Я так надеялась, что он наконец-то сломал себе шею.

— О какой сумме идет речь?

Она сдвинула брови.

— Три — четыре, может пять золотых в месяц. Я понимаю, что деньги невеликие, но в нашем стесненном положении и они не лишние. Муж все промотал. И свое состояние и мое. Через несколько лет я смогу отдать сына в Пажеский корпус на казенный кошт. Тогда можно будет продать этот дом, мой родовой дом как урожденной графини Зинзельфорт, и купить себе что-либо поскромнее в пригороде, а то и в другом городе. Гоблинце к примеру. Или вообще уехать к теплым морям в отвоеванный у Винетии Риест. Я не люблю зиму. Мне постоянно хочется тепла.

— Вы покажете мне своего сына?

— Он сейчас спит. Но если вы не будете шуметь… Идемте. Его спаленка на третьем этаже, — она встала из-за стола.

Все такая же стройная, прямая, тонкая…

В маленькой комнате черноволосый ребенок спал, обняв большую мягкую игрушку. Лицом он был схож с матерью. Красавчик будет. Смерть девкам. Спал он на правом боку, мне не составило труда откинуть черную шелковистую прядь волос от левого уха и увидеть в тусклом свете ночника нашу родовую родинку. Мой сын.