Заклятые враги (СИ) - Либрем Альма. Страница 225

Но и его слабость тоже изматывала. Это было слишком — женщина устала биться о сплошную стену его бахвальства и самолюбования.

Слишком много от женщины.

Не той, которую ставят в пример всем в Эрроке.

— Знаешь, мой дорогой, если ты желаешь заслужить своё место под солнцем, — она подалась вперёд, — тебе придётся сделать так, чтобы у нас были силы. И чтобы эти силы оказались значительнее, чем то, что уже нашла я.

Бонье сжался. Казалось, это едкое, холодное замечание матери ранило его — боль отразилась во взгляде, а после смешалась с очередным оттенком самоуверенности. Он редко сдавался, и Мариссе казалось, что её сын ещё может оказаться полезным, даже если она успела в нём немного разочароваться. Никогда нельзя никого списывать со счетов, разве что Галатье, давно уже превратившегося в тень себя самого.

— Матушка, но кто будет помогать нам с твоей стороны? Ведь ты сказала, что сумела кого-то найти.

Марисса покачала головой. Всё это могло рухнуть от одного лёгкого касания, но ведь она умела бороться за свою победу и всегда получала желаемое. Даже если эта сделка всё ещё не гарантирует ей победу.

— Ты увидишь, мой дорогой, — женщина позволила себе улыбнуться, но холодно и равнодушно. — Совсем-совсем скоро вы познакомитесь.

***

Марисса не видела её много-много лет. Да, хранила письма, да, поддерживала контакт, но не смотрела в глаза все эти долгие годы. Не могла скользнуть взглядом по её чертам лица, прежде красивым и молодым.

Конечно же, возраст не мог так выпить женщину. Не мог превратить её бархатистую, прекрасную кожу в серый, помятый пергамент, не мог сделать из ярких красивых глаз угасшие болотистые омуты, тонкую ладную фигуру сделать подобной переломанному дереву.

Но это могла сделать магия, и Марисса, выдавив из себя улыбку и обняв старую знакомую, возблагодарила богов, в которых не верила никогда, что она не коснулась волшебства, такого, как его получила Самаранта.

— Ты больше не служишь верно своей королеве, если решила прибыть сюда и помочь мне выступить против родного континента?

Марисса знала: их никто не может услышать. Она выпрямилась, позволила себе вновь стать царственной, и скосила глаза на зеркало, дабы убедиться — она всё ещё привлекательна, пусть и не безумно красива, как была Самаранта в далёкой молодости.

Они были почти что одного возраста, две закадычные подруги, вот только теперь Тальмрэ — совсем уж опустевшая оболочка себя былой, или, напротив, переполненная амфора, изрисованная страшными трещинами времени, знаковыми ожогами от пламени своего колдовства.

Она говорила, что потеряла многое. Но теперь Марисса видела ещё и отчаянную усталость в глазах бывшей подруги, с которой поддерживала вежливую переписку; Самаранта не говорила, что случилось, но королеве не приходилось слишком уж сосредотачиваться на её неслышимых мыслях, чтобы понять, что дело отнюдь не в её внешности.

Да, она была в прошлом весьма красива. Но это не имело значения; она обрела силу и довольствовалась ею.

— Твой враг, — проронила она, — покинул свою страну.

Голос Самаранты тоже потерял свою мягкость и былую прелесть. Теперь он звучал рвано, будто бы она давно уже молчала, а теперь получила возможность проронить несколько слов. Да и хриплые оттенки, прежде соблазнительные, обратились во что-то острое и дикое, преисполненное ненависти и жажды власти.

Самаранта пришла в тронный зал сама. Она же отошла в сторону, отстранила Мариссу, будто бы касание подруги к плечу было для неё чем-то невообразимым, а после села — равнодушно, будто бы не видела ничего перед собой, — на самый плохой стул изо всех, которые были вокруг огромного стола.

Королева утром так отчаянно пыталась заставить своих советников придумать что-то новое, но они не смогли. Единственная её надежда — это Самаранта.

Волшебство, на которое так богата Эррока, никогда не царствовало ни на землях Торрессы, ни в королевстве Дарнаэла Второго.

— Я знаю, что он сейчас во власти королевы Лиары, — ответила Марисса, — и не уверена, что это та самая срочная новость, которую ты могла бы мне донести.

Она молчала в письмах. Она говорила, что может быть полезной, если Марисса пойдёт на сделку.

— Сейчас Элвьентой правит глупец, — голос Самаранты стал ледяным. — Существо, заслуживающее презрения. К сожалению, они пока что ему верят. Но если Дарнаэл не вернётся, это будет означать для страны скорое падение от первой же более-менее сильной армии.

Только теперь Марисса осознала, что женщина выбрала этот стул, лишь бы только повернуться к своей собеседнице спиной. Её прежде красивые, а теперь сухие, тонкие волосы спадали на плечи — кошмарно серые, хотя прежде они почти что пылали огнём, и скрывающие чёрную ткань такого же траурного платья.

Конечно же, Самаранта рассказывала о том, что отдала собственную красоту только для того, чтобы получить силу. Она теперь одна из самых могущественных у себя на родине, так она вещала в письмах, но сейчас Марисса не видела сильную союзницу. Разве эта женщина способна привести к победе целую армию, даже если она действительно сумеет вмешаться в ход битвы?

Если ещё пожелает, конечно же.

Конечно, королева Торрессы не знала, чего она ждала от гостьи. Может быть, появления в облаке молний, может быть, уничтожения по пути всех вражеских городов, а может, полезного рассказа о том, как всё происходит там, за практически невидимой границей между Эррокой и Элвьентой.

Но в Самаранте оказалось слишком много боли. И теперь единственным правильным вариантом было вытолкать её за дверь и больше никогда не пускать на порог своего государства. Марисса знала, что с таким союзником она никогда не победит, знала, что её основная сила куда-то пропала, если и вовсе была.

— От того, что Элвьентой правит кто-то незначительный, — проронила наконец-то королева, — армия не стала слабее. Даже без полководца человеческая масса способна раздавить то, что есть у меня.

— Не тогда, когда армия пойдёт с Эрроки.

Самаранта подняла голову, и её пустые — только морально, — глазницы сверкнули отчаяньем и кошмаром. Она жалела о том, что случилось, жалела о том, что рассказывает это, но Марисса не могла до конца понять, почему именно.

— Королева Лиара казнила Дарнаэла Второго сегодня на рассвете. Тэзра говорила, что всё уже предрешено, он никогда не сдастся.

— И… — Марисса запнулась. — Если Элвьента и Эррока столкнутся, им будет не до Торрессы. Но всё же, — она прищурилась, — мне казалось, что ты прибудешь не одна. Я была уверена, что у тебя есть довольно одарённая дочь.

Самаранта не отвечала довольно долго. Она всё кусала тонкие, превратившиеся в сплошную линию за долгие годы, которые женщины не видели друг друга, губы, будто бы пыталась разбить их бледность кровавыми полосами. А после — подняла голову и улыбнулась равнодушно и холодно, словно сумасшедшая.

— Это чудовище не может быть моей дочерью. Я родила обыкновенную девчонку, а не то, во что она превратилась.

Она коснулась маленькой иконки на своей груди, а после дёрнула её на себя — портрет богини упал на мраморный пол.

— Я больше не верю в неё, — проронила Самаранта, — а значит, ничто не помешает нам завоевать божественный континент, сестричка.

Марисса не отказалась бы разделить с нею эту жуткую уверенность.

***

Бонье знал, что у него, скорее всего, ничего не получится. Он — не слабый хлипкий мальчишка, конечно, которого надо толкать в пропасть подвигов, чтобы он сыграл там отменную жертву, вот только и героя с него не будет.

Когда-то давно один из его друзей сказал, что есть прирождённые воины — что-то вроде Дарнаэла Тьеррона, вечно на коне, вечно со шпагой, безумием в глазах и отчаянным желанием пристрелить врага напротив, — а есть прирождённые любовники, которым стоит только покорять женские сердца. Бонье тогда смеялся и причислял себя ко второму типу, зная, что воина с него никогда не будет, но мама видела жизнь иначе. Мама считала, что он должен вскочить на лошадь в безумной маске дикого мстителя и уничтожить весь мир за то, что они убили Марту.