Тень сумеречных крыльев (СИ) - Лепехин Александр Иннокентьевич. Страница 15

Старик поднял голову, и на невысказанный вопрос тоже пришлось ответить:

– Не переживай за внука, – пробасил Анджей и неожиданно улыбнулся. – С ним все будет хорошо. Я понесу его.

– Так а что… А куда… – Шойхет помахал обеими руками, указывая на животное и на транспорт, сквозь яростную зевоту пытаясь оформить мысль членораздельно. Взяв собеседника за локоть, Иной отвел его чуть в сторону и проникновенно разъяснил:

– А с ними посидишь ты. Не можно же, чтобы чужое имущество пропало – владелец будет огорчен.

На лице Галеви-старшего отобразилась богатая гамма переживаемых эмоций: изумление, возмущение, гнев… Понимание. Он опустил руки и присел на один из бортов телеги.

– Верно ли мне кажется, что адони не хочет открывать какие-то из своих тайн? – В голосе все же скользнула обида, словно мелкая рыбешка по тихому омуту. – Неужели кто-то из нашего рода вел себя недостойно? Или, может, сказанное и записанное под уговором секрета стало известно посторонним?

– Не пей из чаши сомнений, хранитель. – Улыбка на лице князя была горька, а сам он смотрел куда-то в сторону. – Некоторые тайны должны оставаться тайнами, не потому что так желает владеющий ими, а потому что так надо.

Он выпрямился, взгляд его помрачнел, а голос загрохотал в ночи, как гроза, пришедшая со Средиземного моря.

– Здесь я, рыбак Адир, поименованный Андреем Первозванным, а позже – князем Анджеем Илошвай, клянусь перед Тьмой, дающей нам выбор, и Светом, указующим путь: твой внук будет жить. И будет он жить долго, пережив и тебя, и меня, и многих прочих, ибо станет он как я – Иным.

Показалось или нет, но в ладонях говорящего, развернутых вперед, будто замерцало – то ли освещенная тьма, то ли затемненный свет. Кадиш, щипавший крошки с хлебной краюхи, чуть не подавился. А князь тем временем продолжал, уже гораздо тише и спокойнее:

– Но сказать тебе, как именно сие произойдет, я не могу. Надеюсь, ты меня простишь. – И он осекся, словно прощения требовало не только упомянутое. В тишине робко тинькнула какая-то ночная птица.

Шойхет застыл, как соляной столп из легенды про Лота и его жену. Потом сгорбился, весь как-то съежился, поблек. Только теперь младший Галеви осознал, насколько же состарился за эти дни его несгибаемый, твердый в своей вере, как обух ножа, бесконечно любимый дедушка. Ему даже захотелось отказаться от предложения, вернуть клятву, лишь бы никогда более не видеть старика таким… беспомощным.

Но крепкие, горячие руки Иного уже подхватили его вместе с покрывалом, и на невысказанный им вслух вопрос прозвучал еле слышный ответ:

– Делайте, что должно, адони. Уповаю и полагаюсь.

Так навсегда Кадиш и запомнил деда: сидящим с краю повозки, с какой-то тряпкой в руках, которую тот бездумно мял в пальцах. Лица не было видно – лицо было обращено вниз, и милосердные тени укрывали его, наползая из морщин и складок. Мальчик выворачивал шею, пытаясь впитать картину до мельчайшей детали, унести ее с собой в этот незнакомый, чуждый лес. Но вскоре за деревьями перестало быть видно хоть что-нибудь, и пришлось вернуться к настоящему моменту.

А момент был шикарный. И луна, и пламя костра больше не мешали, и сверху, между листьев, падали, завораживая и притягивая к себе, густые звездные недра. Вкрадчивое дыхание природы, безжалостно отнимающей и беззаботно дающей новую жизнь, обвевало в ночи как-то особенно интимно. Покачиваясь на руках когда-то ужасного, а теперь – почти родного почти незнакомца, подросток чувствовал себя словно в лодке, несомой течением; то ли к водопаду, то ли к потайному волшебному озеру.

Шел Анджей молча, видимо, и сам ощущая некую колдовскую торжественность. А может, так полагалось – Кадиш не знал. Спрашивать, естественно, не покусился, да и сил разговаривать особо не было. Головная боль вернулась дальней, назойливой и гостелюбивой родственницей, тошнота снова подкатила под дых, тело было как войлочное. Стараясь не сопеть слишком громко, он задышал чаще; порой помогало.

– Ты должен понимать, – промолвил вдруг князь, нисколько не запыхавшись от ходьбы, – что все сделанное – сделано не просто так. Конечно, я мог бы нести тебя и от самого твоего жилища. Но оставшись дома, твой дед в свою очередь мог решить, что за нами стоит проследить. А так – он поучаствовал в общем деле, а то, что кому-то надо присмотреть за чужим добром, так есть ли в том чья-то вина?

Младший Галеви нахмурился – получалось как-то нехорошо по отношению к дедушке. Иной тем временем продолжал:

– Но я нисколь не кривил душой, когда говорил о тайнах. – Он остановился на мгновение, покрутил головой, поудобнее перехватил свою «ношу» и потопал дальше, свернув чуть в сторону. – Есть разные виды знания. Некоторые из них полезны. Некоторые – не нужны и не пригодятся знающему никогда. А некоторые даже опасны и вредны. – Мужчина цокнул языком и наставительно закончил: – В своей будущей долгой и насыщенной жизни ты столкнешься со всеми возможными вариантами. Учись обращаться с ними уже сейчас.

– Адони Анджей, – решил все-таки уточнить подросток, – правильно ли я понимаю, что мы говорим о секрете превращения человека в Шонэ? Дедушка говорил, что это невозможно, если Сила уже не дремлет внутри. Ну, почти невозможно, – поправился он. – Бней Афела из низших могут обратить свою жертву, но только в себе подобного.

– Ты совершенно прав, мой юный умник, – улыбнулся Анджей. – И мы с тобой не нарушим общих принципов. Видишь ли, бескуды, как называют таких, как я, условно тоже относятся к низшим Темным. Но – очень условно. Потому что Сумрак, в определенной мере возвысив нас над прочими кровососами и людоедами, не упростил задачу… – он хмыкнул, – …размножения.

Увлеченно слушая, Кадиш и не заметил, что они уже пришли. Вернее, пришел князь – а его принесли бессильной тушкой. И прямо перед ними открывался зев укрытой от остального мира полосой кустарника пещеры. Анджей прокашлялся, а потом извиняющимся тоном изрек:

– Это сложно. И сам сейчас поймешь: я не мог сказать всего при твоем дедушке. Но… – он замялся, – для того, чтобы даровать тебе вечную жизнь, мне придется тебя убить.

* * *

– Прости, но тебе не кажется, что история начинает напоминать анекдот? – не удержался Ольгерд. – Не помню точно, но что-то вроде: «А потом мой танк взорвался, и я сгорел вместе с ним».

Бескуд смотрел на него с таким неожиданным пониманием, что все последующие колкости мигом улетучились с языка. Глава Дневного Дозора пожал плечами, пытаясь сохранить лицо, и буркнул:

– Звучит-то бредово. Бескуды никогда не считались живыми мертвецами, насколько мне известно.

– Насколько вам известно, шеф, – поддакнул Цадик смиренно. – Но ведь не будете же вы утверждать, что вам известно категорически все?

В глазах, полных национальной скорби и внезапной мудрости, взблеснули лукавые искорки. Цатогуа улыбнулся и, пока шеф приходил в себя от наглости, добавил:

– Вампиры убивают свою жертву, чтобы обратить ее в другого вампира. Оборотни – насколько я знаю, тоже. Высшие формы Иных проходят тяжелую и опасную инициацию… Но что, если мы все так или иначе расстаемся с жизнью, чтобы увидеть Мир Мертвых и вернуться оттуда, обманув смерть?

Одной из сильных сторон Ольгерда, как утверждал его бывший начальник Форкалор, было умение признавать собственные ошибки. Поэтому Темный маг потер переносицу, сам отхлебнул кофе из второй чашечки и развел руками.

– Хорошо, я тебя слушаю.

Собеседник потупился в пол между ступней, обутых в пыльные, потертые туфли, а потом вздохнул.

– Чисто технически вы, кстати, правы. На самом деле смертью это было назвать сложно…

* * *

Если бы Кадиш мог – он бы, наверное, спрыгнул и убежал. Ну, хотя бы до ближайшего дерева, чтобы залезть на него и иметь достаточно свободы маневра в последующей дискуссии. Но сейчас силы были явственно не равны, и потому пришлось мысленно цыкнуть на замолотившее от ужаса сердце, попытавшись одновременно воззвать к разуму: если бы Темный хотел причинить зло – он бы причинил и раньше. Хотя, может, ему для этого требовалась удаленность от защищающего род Галеви дома и хранящихся в нем реликвий? Сомнения, сомнения…