Тень сумеречных крыльев (СИ) - Лепехин Александр Иннокентьевич. Страница 16

Все это не укрылось от князя. Он снова улыбнулся, а потом посуровел:

– Ты ведь помнишь, что я давал клятву?

Пришлось кивнуть. Мужчина аккуратно посадил своего «пассажира» на крупный валун, а потом посмотрел на свои ладони, словно ища там правильные слова.

– Обещание, данное Иным перед Светом и Тьмой, нарушать нельзя. Это… чревато, – поморщился он, спрятав в итоге руки за спину. – Поэтому тебе не стоит бояться. Жизнь возвратится – ты и не успеешь заметить как. Идем, нам надо успеть до рассвета.

Ничего не оставалось, кроме как согласиться – и снова оказаться на руках Иного. Тот решительно направился в глубь пещеры, в паре шагов после входа прошептав что-то. В воздухе повис серебристый, ровно горящий огонек, и стало возможно различать детали. Жадные корни, тянущиеся к путникам с боков и сверху; осыпающуюся пахучими землепадами почву; бледные грибы, торчащие несвежими варениками из подгнившей листвы. Впрочем, вскоре и пол, и стены, и потолок сменились камнем, временами словно искрящимся в отраженном свете. Было жутковато, но красиво.

Шли долго, но не дольше, чем по земле. Временами пещера сужалась до лаза, в котором приходилось протискиваться боком или опускаться на корточки. Кадишу было ужасно неловко, что из-за него князю приходится так напрягаться и марать добротный, богатый контуш. Сам Анджей молчал, лишь периодически командуя: «На спину. На руки. Давай сам», – там, где спутнику предполагалось сменить способ передвижения.

Наконец они достигли цели. Грот, который раскинулся выше и шире всего, что попадалось на пути допрежь, был заполнен свисающими каменными сосульками, поблескивающими, когда волшебный огонек пролетал мимо. Где-то капала вода, было сыро и холодно. Галеви-младший поежился.

– Да, это здесь. – Иной снова опустил подростка на подходящий выступ, прошелся по свободному пространству ближе к середине грота, опустился на колени и зачем-то пощупал влажный пол. – Ну что, страшно?

Страшно было до икоты. Кадиш вдруг подумал, что зря он не взял с собой остатки хлеба – было бы что сунуть в зубы, изображая сосредоточенное жевание вместо разговора. Анджей подошел, сел перед ним на корточки и взял за запястья.

– Знаешь, и мне. Никогда такого раньше не делал. – Он неуместно хихикнул, и вот тут внук шойхета поверил: могущественный и древний Шонэ тоже боится. Почему-то от этой мысли стало легче. Мальчишка расправил плечи и, собравшись с силами и нахальством, слегка передразнил собеседника:

– Так ведь и я тоже…

Князь оторопел. Через мгновение оба они уже хохотали, легонько хлопая друг друга по плечам. Потом Анджей утер грязным большим пальцем выступившую слезу.

– А ты действительно молодец. Отличный из тебя получится… бескуд. Вот так и держись, парень. Так и держись, – он повторил это уже себе практически под нос, а потом снова взял Кадиша на руки. Тот глубоко вдохнул…

А выдохнул уже лежа на земле. Холод сразу же забрался ему между лопаток, втянулся в позвоночник, забурился под затылок. Иной, растянувшийся рядом, ухватил его за руку.

– Терпи. Надо.

Надо, повторил мысленно подросток. «Надо», – словно эхом отдалось от стен грота. «Надо», – сверкнул в темноте огонек, опустившись ближе. Сказанное вслух отдалось во всем мироздании, и природа вещей как будто устремилась исторгнуть слово обратно. От низкого, гудящего громыхания звук, поселившийся не то в камне, не то в голове Кадиша, постепенно перешел к мелкому рокоту, а потом и вовсе рассыпался на песчаный шелест…

И тут стало ясно, что шелестит все-таки не воспаленное воображение.

Со всех сторон к ним с князем тянулись, росли, ветвились тоненькие, словно из мутного стекла вылепленные трубочки. По ним будто струилась вода, то втягиваясь внутрь, то выбрасываясь наружу и тут же затвердевая. Некоторые из них уже почти доставали до ног, и удержаться от того, чтобы дернуться, не получилось.

– Спокойно, – донеслось сбоку. – Терпи. Надо.

Снова «надо». Кадиш постарался дышать медленно, не смотреть по сторонам, не думать о наползающем со всех сторон льдисто-каменном коконе. Холод начал сковывать, стягивать судорогами мышцы. Тут неожиданно помогла головная боль, снова дернувшаяся в висках. Пришлось зажмуриться, сделать несколько вдохов и выдохов, удержать тошноту…

Когда же парень проморгался, вокруг была только темнота. И затихающий, глохнущий шелест. Их с князем окончательно укрыло и погребло под растущей коркой.

И в этой темноте и тишине сознание начало отчебучивать и выкаблучиваться. Порывисто цепляясь за рукав молча лежащего рядом Анджея, внук шойхета вдруг начал видеть, слышать, осязать и обонять странное: далекие жаркие земли, и пески, и озеро, по берегам которого росли странные деревья с пучками широких листьев, похожих на папоротник, на макушке. В голове пронеслись слова: «ям Киннерет». Стоп, вспомнил Кадиш, это же из Писания!

Сам он будто сидел в лодке на корме, подозрительно знакомыми сильными руками выбирая закинутые в воду сети. На носу же трудился молодой мужчина, похожий на князя, словно брат. «Шимон», – услужливо подсказала новообретенная память.

Он снова отвернулся к воде – и вдруг спиной почувствовал чуждое. В лодке был еще кто-то. Нырнув в Сумрак – так вот это как! – он развернулся, оскалил клыки… И остолбенел.

Пылающая светом Пламени Неугасимого, Огня Творения, Искры Духа фигура была человеческой – но был ли это человек хоть когда-либо? Чтоб не ослепнуть, Кадиш прикрыл глаза рукой и услышал:

– Здравствуй, Адир. Как улов?

Свет погас, ладонь опустилась. Перед ним стоял невысокий, приятно улыбающийся мужчина в пыльных одеждах путника. Казалось, Сумрак был ему нипочем, не окутывая тело своей вязкой серой пеленой, а словно отступая от оного. Брат, которого пока не удалось уговорить подставить шею под укус, гостя не видел – все так же тянул невод в лодку. Внук шойхета, вернее, теперь уже рыбак и кровосос Адир, поморщился:

– Да негусто. И тот, и этот.

– Не надоело? – Мужчина искренне сочувствовал. Ирония в мягком, умиротворяющем голосе, впрочем, тоже присутствовала – но так, чтобы ее можно было едва уловить. Клыки нехотя втянулись под губу.

– А что, ты можешь предложить мне что-то интереснее?

– Могу, – перестав улыбаться, вымолвил гость.

И тут Сумрак заверещал тысячей разгневанных голосов и взвихрился, выплевывая Адира обратно…

* * *

– …Ты уверен, что хочешь на это пойти?

– Я не хочу, я должен, – снова звучит этот голос. – Так предопределено. Я смотрел в будущее, и будущее посмотрело в меня. Других вариантов нет.

– Но ты ведь можешь сам их создавать! – Адир беспокоится, он сжимает кулаки, умоляюще смотрит на собеседника. Вокруг них постепенно прорисовывается словно из небытия какая-то комната – похоже на корчму при дороге на Унгвар, вспоминает уже Кадиш. Он научился отделять свои воспоминания от чужих и потихоньку осознает происходящее.

– Творить вероятности способен каждый, – наставительно отвечает Йехошуа ха-Ноцрет. А это, несомненно, он. – Просто не каждый пробовал. Хочешь, научу?

– Так сотвори же себе! – пропускает заманчивое предложение мимо ушей его собеседник. – Пусть будет мир, где ты живешь, творя чудеса и неся людям истинный, полный любви, а не опаляющей целеустремленности Свет!

– Но ведь это будет уже другой мир, – замечает Светлый. – А я слишком люблю этот. У него тоже есть право выбора. И он хочет быть. Я же решил уступить.

Бывший вампир чуть не плачет от бессилия. И тогда Йехошуа наклоняется к нему и говорит:

– Ты же, друг мой, слушай внимательно. Когда тело снимут с креста, придет Йосеф, чтобы похоронить его…

* * *

Вокруг снова стемнело. Но мрак был понятный, природный – Адир стоял на вершине горы. Стискивая зубы, ставшие мелкими и острыми, как у ящерицы, он смотрел на лениво ползущую в сторону города тучу, плюющуюся молниями и порыкивающую громом. В голове же его звучали слова:

«Однажды придет тот, над кем Сумрак не будет иметь власти, как надо мной. Будет он полон гнева, а не любви; горя, а не радости; ненависти, а не сострадания. И встретишь его не ты, а твой потомок, коего сотворишь, как делают те из твоей породы, кто устает от вечности. Сам же уйдешь в глубины посмертия; там мы с тобой и встретимся.