Дороги скорби (СИ) - Серяков Павел. Страница 39

Зимой в корчму «Бодрый дух», шатаясь и падая, вошла девочка. Обмотанная тряпьем и тощая, что голодная собака. Замученная, но живая. Халдей Яценти на входе принял её за нищенку и, схватив за волосы, попытался выставить на мороз. — А ну, пошла вон, гадина, — надменным тоном произнес халдей. — Тут тебе не храм, а ну, кыш! Крик халдея слышал каждый постоялец «Бодрого духа». — Дрянь! — выл он, зажимая запястье. Из-под пальцев текла кровь. — Тяпнула, падла! А ну, вон! Юрек в тот момент преспокойно пил пиво, болтая с корчмарем, и, услышав крик, обернулся. — Фрида! Мать честная! — прокричал здоровяк. — Да что же с тобой приключилось?! — он бросился девочке на помощь и, оттолкнув локтем Яценти, крепко обнял дрожащую от холода сироту. — Ну же, говори! — Где Фридрих? — произнесла она. — С ним все хорошо? — Он наверху. Живой, сытый. Ты-то как? Где Волдо бродит и что за лохмотья на тебе? — Волдо мертв, — ответила она и протянула что-то, обмотанное тряпьем. — Возьми. Это принадлежало ему. Когда купец размотал тряпки, он увидел лютню своего друга и горько заплакал: — Что случилось, девочка, что произошло в пути? Чуть позже, уплетая горячую похлебку, жадно поедая хлеб, Фрида рассказала о том, что с ней произошло этой осенью. — Мы с Волдо скрывались от погони еще три дня после того, как мы разошлись, — спокойно говорила Фрида. — На четвёртый день нас окружили в еловом пролеске. Бежать было некуда. — У вас же был мой конь. — Коня добил Волдо, после того как тот вывихнул ногу и не мог более нести нас. — Диавол! — прорычал Юрек. — И это в то время, как мы шли пировать у Хладвига! — купец ударил своим огромным кулаком по столу. — Что было дальше?

Волдо, тяжело дыша, опустил Фриду на ковер еловых игл. — Ты останешься здесь, — произнес он. — Спрячешься вон там, видишь? Я обещаю, с тобой все будет хорошо. Где-то неподалеку преследователи драли луженые глотки. — Не уходи, — дрожащим голосом сказала девочка. — Пожалуйста, не бросай меня. — Я не бросаю, глупая, — поэт улыбнулся. — Что со мной может случиться? Он помог Фриде забраться в пустую лисью нору и придвинул вход в нее трухлявой корягой. — Сиди тихо, — сказал он, стараясь не показывать своего волнения. — Обещай, что будешь послушной. — Обещаю. — Вот и славно, — Волдо поправил висящую на спине лютню, стряхнул с колен еловые иглы и побежал так быстро, насколько то было возможно. Фрида выползла из своего убежища, когда даже ей стало очевидно, что преследователи покинули пролесок. Девочка услышала звуки, издаваемые лютней её друга. — С ним все хорошо! — обрадовалась она. — Волдо справился! Она бежала на звуки лютни и, наконец, увидела поэта, сидящего под густой елью. Он был бледен и тяжело дышал. На грязной рубахе она увидела темное пятно крови. Волдо отнял руку от живота и вновь тронул струны. — Фрида, иди ко мне, — улыбнулся он, и от этой улыбки её стало невыразимо больно. — Да не бойся ты… Иди ко мне, посиди рядом и пойдем. — Волдо. — Да не переживай ты так, — он откашлялся. — Это всего лишь царапина. — Волдо… — Не плачь, дуреха. Гуго… Что это вообще за имя? Ишь, обидчивый какой, стоило мне сказать о том, что иные задницы красивее его обожжённой морды, так он взялся за нож. Девочка, видя, как жизнь покидает поэта, закрыла лицо руками. — Не надо… — молила она. — Не умирай, пожалуйста. — Да что со мной будет? Давай договоримся. Каждое слово давалось ему все с большим трудом. — О чем? — спросила она. — О чем договоримся? — Ты пойдешь в Златоград. Просто… Прямо по дороге иди и увидишь там город — Братск. Ты не была там и… Лучше не ходи туда одна. Обойди… — он зашелся кашлем. — Спроси… Как к барону местному попасть. Рутгер его имя. Я знаком с ним, и ты ему расскажи, что я… Скажи, что ты моя дочь. Он поверит, у нас с тобой глаза одного цвета. Поверит, а если нет… Скажи ему, что я напишу такую песню о нем, что он никогда с себя позор не смоет. Договорились? — Да, — она обняла его. Прижалась так, как прижималась к уходящему на войну отцу. — Не умирай, пожалуйста. — Да что со мной будет? — Волдо… Он оттолкнул её: — Иди уже. Я чуть посижу и тоже пойду. Встретимся в Златограде. — Я с тобой пойду. — Со мной тебе еще рано. Иди же! Умоляю, — он закашлялся еще сильнее. — Черт, пить-то как хочется. Шатаясь, она пошла прочь. Рыдая и постоянно оглядываясь. Не успела она пройти и десяти шагов, Волдо обратился к ней снова: — Сбавь шаг, пожалуйста. Не оборачивайся больше. Я песнь написал. Послушай пока… Идешь. — Волдо, — Фрида не обернулась, но, обхватив себя руками, остановилась, — давай ты мне её потом споешь?! Спой мне её в Златограде. — Давай я сейчас это сделаю. Там пять четверостиший, ерунда в целом. Он тронул струны, и на сей раз они не звучали. Фальшивая мелодия рождалась под дрожащими пальцами Яна Снегиря. Он путал ноты, не попадал по струнам, но играл свою последнюю мелодию.

Если за пряжей порвалась нить, не грусти, я тебя молю.

Если на сече твой треснет клинок, я новый тебе куплю.

Не стоит пролитых слез мир, исполненный грез.

Пускай тяжела дорога твоя, я верю, её ты пройдешь.

Лютня выпала из его рук. Он не успел допеть посвященную девочке песню. Возможно, самую искреннюю из всех им написанных. Фрида вернулась, чтобы закрыть другу глаза, чтобы забрать его лютню и сохранить память о нем навсегда. Холодное спокойствие поселилось в глазах Фриды, и сердце купца истекало кровью, стоило тому сравнить их с горящими, полными жизни глазами Фридриха. Мальчишка изо дня в день крепчал и набирался сил. «Но она хрупкий цветок, убитый первыми заморозками, — подумал Юрек. — Чем же этот ребенок смог прогневить Господа?» — Юрек. — Да, Фрида. — Давай мы не будем никому рассказывать, что Волдо умер? — Почему? — Если люди будут думать, что Ян Снегирь жив, то он и будет жить. Юрек вспомнил, как Волдо объяснял им природу поэзии. «Если это действительно хорошие стихи, — говорил зеленоглазый парень, не сделавший никому зла за долгие годы их знакомства, — то в какой-то степени они бессмертны». — Договорились, — ответил ей купец. — Могу я задать один вопрос? Ты не отвечай, если не хочешь. Она кивнула головой. — Ян… Черт его ити, а ведь привык же так его называть. — Волдо, — поправила Юрека девочка. — Так звали его дедушку. — Он и это тебе рассказал… Фрида, скажи мне… — Он не знал, как спросить, и потому решил спрашивать, как есть. — Он же до сих пор в том пролеске лежит? Ты не виновата, девочка, не думай. Просто мне важно знать. Когда снег растает, я отправлюсь туда и похороню парня. А лютню… Лютню ты оставь, пожалуйста, у себя. Фрида не стала отвечать на вопрос.

Устало покачиваясь из стороны в сторону, Фрида шла по большой дороге. Все, как говорил Волдо. Прямо, не сворачивая. Она прижимала к груди лютню, перепачканную кровью её друга. Холодный ветер дышал в спину, и, оборачиваясь назад, видя пролесок и кружащих над пролеском ворон, ей хотелось кричать от боли, но сил ни кричать, ни плакать у Фриды не было. Стемнело. Девочка уже не разбирала пути, но решила продолжать его во что бы то ни стало. — Я шла… Шла… — И что было потом? — спросил Юрек, ожидая худшего. — Девочка. Мне так жаль. Он слишком хорошо знал эту дорогу. — А потом я увидела огни, услышала смех. Там была вывеска с нарисованным шмелем или чем-то похожим. — Твою ж мать. Только не говори, что ты пошла туда. — Пошла. — Ети ж… — прохрипел Юрек. — Зачем? — Там были люди… «Сколько ни бей, а она все равно к человеку тянется, — подумал мужчина. — Любой другой на твоем месте уже давно потерял бы веру в людей, но… ребенок». Корчма «Шельмин шмель» пользовалась дурной репутацией и пользовалась ей заслуженно. Добрый человек обойдет эту вонючую дыру стороной, но негодяи так и тянутся туда. Погань на погани, мразь на мрази. Поговаривают, что корчму держит некий Рвач, а за главного там Слепой Кузен. Ходят слухи, что Кузен скупает у бандитов и разбойников добытые незаконным путем ценности. Также поговаривают, что на пограничных землях Рвач прикормил сторожевые дружины и Кузену нечего страшиться. — Сопля, ты ничего не перепутала? — тощий мужик, от которого за версту разило козлом, потянул к Фриде свои грязные руки, стоило той появиться на пороге. — Или ты к дяде пришла? В ответ на это захохотали какие-то бабы. — А ну-ка, убери от неё свои лапы, Хенрич, — прокричал некто откуда-то сверху. — Все, что здесь, принадлежит мне! И Хенрич убрал лапы от девочки. Она огляделась по сторонам, прижала лютню к груди. В дальнем углу комнаты в обнимку с глиняной кружкой спал, привалившись к стене и запрокинув голову, какой-то парень. Ей показалось, что этот спящий и Волдо одногодки. «Но этот здесь. Сытый и пьяный, а Волдо там. Холодный и мертвый». Фрида увидела на лбу спящего шрам и поняла, что смотрит, скорее всего, на головореза и хорошо, что он её не видит. Корчмарь равнодушно вытирал грязной тряпкой пивные кружки, рядом со спящим крутились три бабы, которые, как думала девочка, смеялись над ней, изредка поглядывая на девочку. На самом деле бабы просто были пьяны и смеялись над каждой идиотской шуткой корчмаря. Когда-то Фрида услышала от деревенских мальчишек слово «потаскуха», но увидеть их ей пришлось впервые. — Эй, сладкая Цыпа! — повторил все тот же голос, что велел Хенричу заткнуться. — Цыпа, ты оглохла? Она не могла понять, кто и, главное, откуда обращался к ней, и уже собиралась выбежать на улицу, но дверь с грохотом закрылась. — Кузен хочет тебя, а могла бы остаться с дядей. — Цыпы, — голос кузена стал громче, — приведите её ко мне. Да поживее. Хмельные бабы быстрее Фриды сообразили, к кому обратился Кузен, и одна, на вид самая старая, направилась к Фридиротее и тут же влепила той пощечину. — Кошечка. Когда к тебе обращается Кузен, нужно делать все точь-в-точь, как он того хочет. — Я не кошечка. Баба вновь ударила Фриду, и лютня выпала из её рук, а следом за инструментом на пол упали несколько капель крови. — Ты не смей на меня так смотреть, мелкая сучка! Фрида зажала разбитый нос и послушно опустила голову. — Жизель, — заговорил с бабой Хенрич. — Ты ейную рожу не порть. — Без тебя разберутся. — Ц-ы-п-а! — медленно и на всю корчму прогремел голос Кузена. — Я не привык ждать! Баба схватила Фриду за волосы и поволокла вверх по лестнице, туда, где в просторной комнате в кресле восседал однорукий мужик с лысым, как колено, черепом. — Здравствуй, цыпа, — Кузен облизал губы языком. — Заждался я тебя. Фрида молчала. Она видела, как Хенрич присвоил себе лютню Яна Снегиря. Позже, став уже совсем взрослой, она поймет, что в тот момент она плакала в последний раз. За слезы потаскуха Жизель ударила Фриду еще несколько раз. Так сильно, что девочка упала на деревянный пол. Стиснув зубы, она поднялась. — Волчица растет, — Жизель нервно перебирала бусы, висящие на слишком длинной и худой шее. От её платья пахло пивом и потом. — С клиентами ладить не станет. — Цыпа, погляди на дядю, — Кузен оскалился в щербатой ухмылке. — Да… Взгляд, в натуре, поганый. — А я о чем говорю. — Воспитаем. Как тебя зовут, цыпа? — Фрида. — Нет, Фридой зовут кого-то другого. С этого дня ты Луиза. — Хорошее имя, — причмокнула Жизель. — Луиза, а ну, снимай платье. — Нет, — ответила Фрида, — не сниму. — Сними с нее платье, а будет противиться, так порви на лоскуты и дай цыпе грязный мешок. Это платье ей купил Волдо и Юрек, когда они встретили на своем пути бродячего торговца. Девочка разделась сама, сложила подарок друзей на полу. Аккуратно. Ей не мешали. — А теперь крутись вокруг себя. Она повиновалась. — Тощая, — сплюнул Слепой Кузен. — Едва ли и через год у нее будет за что подержаться. Жизель влепила Фриде пощечину: — Негодная девка! — За что? — прошипела она. — Я же слушаюсь. — Фигурой не вышла. — Жизель, будь с Луизой мягче. Единственная рука Кузена лежала на шкатулке с затейливым, врезанным в дерево замочком. Каждый раз, когда Кузен ударял по крышке костяшками пальцев, что-то внутри погромыхивало. — Хенрич! — прокричал Кузен. — Эй, ты! Рыло! — Я! — отозвался Хенрич снизу. — Чего изволите? — Выглянь на улицу, поглянь, не идет ли кто за этой цыпочкой. Звук отворяющейся двери. — Нет, дорога пустая. Она одна приперлась. Я наблюдал за ней… — Хенрич решил, что этой информации Кузену недостаточно, и добавил: — Пока в отхожую яму накладывал. Пьяные бабы нашли это смешным. — В таком случае, цыпа, ты теперь будешь жить под моим крылом. — Вы так добры, — Жизель скрестила на груди руки. — Ваш ангельский характер. — Жизель. — Да. — Заткнись и проваливай. Да, шторку за собой прикрой. — Но… Кузен. — Иди отсюда, вобла! Да, скажи, много ли у нас сегодня гостей? — Один. — Буянит? — Надрался и спит. Кузен подмигнул Фриде: — Слыхала, Луиза? Нас никто не услышит, остальные-то свои все. Когда баба ушла, калека медленно, насвистывая какую-то мелодию, подошел к девочке и провел рукой по её животу. Фрида дернулась так, словно в том пролеске Гуго ударил ножом и её. — Цыпа… — задыхаясь произнес Кузен. — Не бойся дядю. — Я не боюсь, — но её трясло от страха. — Ты бойся. Удар — и Фрида упала на пол вновь. На этот раз она выплюнула осколок зуба. — Давай начнем сначала, — Кузен улыбнулся. — Дядя добрый, но не настолько. Поднимись. Фрида вновь поднялась. Лишь затем, чтобы вновь упасть на пол. Щека горела огнем. — Теперь ты будешь шёлковой? — Да, — дрожащим голосом ответила сирота. — Чего ты хочешь? — А что ты умеешь? А, цыпа? — Готовить, чистить рыбу. Знаю грамоту. Читать девочку учил Волдо. Она гордилась тем, что знает почти все буквы и смогла прочитать песню про аиста, которую друг написал для нее на куске пергамента. Слепой Кузен омерзительно и гадко заржал. Вытирая слезы, он спросил её: — Луиза, у тебя не было мужчины? Она не ответила. — Вот почему ты так боишься! Вот оно что! Ха! Сразу бы сказала. Она молчала. — Но ты не переживай, я буду очень нежен с тобой. Тебе понравится, обещаю! Фрида не ответила. — Надень свою тряпку и спускайся вниз, попроси у… А… Тебе, один диавол, ничего не скажет это имя. Короче, там есть Хенрич. Он на входе штаны просиживает. Есть мои курочки. А есть еще мужик-корчмарь. Ростэк его имя. Она не ответила, но слова о тряпке запомнила. — Ты пьешь водку? — Нет. — Тем хуже для тебя. Пойди к корчмарю. Как его зовут? — указательным пальцем он ткнул её в лоб. — В глаза смотри. Повтори, как зовут дядю, к которому ты пойдешь. — Ростэк. — Верно. Скажи, что Кузен послал тебя за водкой. Той, на груше, что он бережет для особого случая. Скажи, что случай настал. Она не ответила. — А потом вернись ко мне, и мы будем резвиться. Все поняла? Она не ответила и вновь упала на пол, сплевывая кровь, сочащуюся из разбитой губы. — Повтори, что я сказал. — Взять у Ростэка водку на груше для особого случая. Вернуться, и мы… Будем. — Смелее. — Резвиться, — выплюнула она вместе с кровью. — Так хорошо? — И будет только лучше. — А теперь надевай тряпку. Ты моя цыпа, не стоит всем на тебя глядеть, — он приоткрыл шторку и жестом привлек внимание Хенрича. — Следи за ней, чтобы, спустившись с лестницы, она пошла к Ростэку. Ясно тебе? — Ясно. — А потом. Что потом ты будешь делать? — Прослежу, чтоб вернулась обратно. — Хенрич, а я-то думал, что ты совсем болван, а гляди, все еще на что-то годишься. — Спасибо, хозяин. Фрида надела платье. Сделала все, как ей велели. Бабы внизу не сводили с нее глаз. Корчмарь сочувствующе покачал головой, а гад и мерзавец Хенрич пытался настроить лютню, принадлежавшую погибшему неподалеку поэту. — Я цацки для крали своей украду И ейное сердце в придачу, — гундосил Хенрич. — Эх! Звучит, сука! Во инструмент! Пропойца, что прежде спал, поднялся и шатаясь побрел к корчмарю. — Пивка, — произнес он. — Подлей пивка. — Сперва девка скажет, — перебил корчмарь единственного гостя. — За чем он тебя отправил? — За водкой на груше… Случай настал. — Мать его… — выругался корчмарь. — Девка, помог бы, да эта… Падла. Идти некуда. Водки, говоришь? Обожди немного, я в погреб спущусь. Фрида заметила, что просивший пива гость перестал покачиваться и еле заметно расшнуровал куртку. — Ты была у Кузена? — спросил он её. — Что-нибудь интересное видела? Думай быстрее. — Шкатулка. — Полная или пустая? — Полная. Судя по звуку гремящей посуды, корчмарь нашел, что искал. — Тебе будет жалко Кузена? — Нет. Хенрич затянул похабную песню. Бабы вновь зашлись хохотом. Все, кроме Жизель. Мужчина со шрамом на лбу незаметно для всех вложил в руки Фриды крохотную склянку. Налей это в водку. Сама не пей. — Поняла. — Когда Кузен схватится за горло, хватай шкатулку и беги отсюда. Постарайся не смотреть по сторонам. — Поняла. Из корчмы направо. Где право знаешь? — Да. — Покажи правую руку. Понятно. Молодец. — Он поколотит меня. Он или тот, — Фрида кивнула на новоявленного музыканта. — Они не пустят меня. — Бежишь направо и ждешь меня за колодцем. Там есть колодец и рядом боксы для лошадей. — Но. — А вот и водка! — корчмарь вылез из погреба, держа в руках пузатую бутылку в соломенной оплетке. Зубами вырвал пробку, положил в карман фартука. — Скажи главарю, что это последняя и надо поберечь. Водка-то хорошая. Глаза мужчины в кожаной куртке заблестели, и вновь он заговорил вдрызг пьяным голосом: — Пивка бы! Срань ты медвежья, здесь не монастыриный двор, чтоб я трезвел! Фрида растерянно глядела на того, кто еще мгновение назад был трезв и говорил серьезно. — Ты уже и так надрался. Весь вечер лакаешь, — Ростэк оглядел клиента с ног до головы, прикидывая, что у того можно стянуть. Немного подумав, улыбнулся: — Денежку вперед. Тут не монастыриный, как ты выразился, двор, за спасибо не кормят. Мужчина положил перед корчмарем монетку, и тот боле не задавал вопросов. Фрида шла по лестнице и остановилась перед самой занавеской. — Цыпа, — прошептал Кузен, — заходи, я заждался. Девочка вырвала из склянки пробку и перелила её содержимое в бутылку. Пустую склянку аккуратно положила на пол. Однорукий уже успел снять рубаху и медленно снимал портки. — Давай сюда. Точно не хочешь? — Нет. — А я не откажусь. Нас ждет ночь любви, и потому я хочу немного расслабиться. Снимай платье. Он дождался, пока его приказ будет исполнен, и только потом выпил. — Бодрит, сука. Ух! Горло дерет. Ну. Давай уж! Честь честью, но и прощаться с ней нужно уметь. Кузен усадил Фриду на край стола и провел рукой по её волосам. — Свежая, — он откашлялся. — Один момент, не в то горло пошла, — откашлялся еще раз и еще приложился к бутылке. Кулаком он постучал себя в грудь, словно пытаясь откашляться, и отошел от стола, покачиваясь и что-то бубня себе под нос, высунулся в окно. Вены на его шее вздулись. Фрида видела это. Видела, как краснеет лицо Кузена. Он упал на колени и еще раз ударил себя в грудь. — Гадина, — прохрипел Кузен, а потом, как и говорил мужчина в кожаной куртке, схватился за горло и захрипел. Кажется, даже обмочился. Фрида быстро накинула на себя платье, схватила со стола шкатулку и бросилась вниз, оставив ублюдка корчиться на полу. Оставила умирать в комнате, забитой всякими безделушками, которые хозяин заботливо собирал и расставлял по своим местам. — Ты этот лад зажми, — говорил незнакомец Хенричу. — Увидишь, как заиграет. Лютня издала приятный для слуха звук. — Спасибо, брат! — радостно произнес смердящий козлом мужик и, увидев сбегающую по лестнице Фриду, закричал: — А, курва! Обворовала! Корчмарь вытащил из-под стола дубину. Бабы, чуя неладное, испуганно поприжимались к стене. — Закрой глаза! — прокричал мужчина в кожаной куртке. — Живо! Фрида послушалась и была близка к тому, чтобы кубарем покатиться с лестницы. Она не видела, как кадык Хенрича рассек зажатый между пальцами незнакомца тычковый нож, не видела потока крови, но слышала, как испуганно заверещали потаскухи. — Я тебя! — взревел корчмарь. — Ах, ты! Девочка поскользнулась, но незнакомец не дал ей упасть. — За колодцем, — повторил он и вытолкнул её в холодную осеннюю ночь. Юрек выпил пиво залпом. — А ведь он спас твою жизнь. Фрида кивнула головой. — Ты узнала его имя? — Да. — Ну, не томи! Она смочила кусок хлеба в молоке и, прожевав, ответила: — Рихтер. Но называл себя Крысой. — Крыса? — Да. — Я слышал только об одном Рихтере, которого зовут Крысой, — Юрек тщательно выбирал слова. — В какой-то степени он столь же известен, как и наш Волдо. Только ремесло у него иное. Дрожа от холода, она прижималась спиной к замшелым камням колодца. Журавль скрипел на ветру. Безлунная, беззвездная ночь прямо сейчас звенела от ужаса. Кони волновались в боксах и взрывали копытами перемешанную с песком солому. Фрида ощупала пальцами разбитое лицо, и только сейчас до нее дошло, что Кузен собирался сделать с ней то же самое, что сделали Врановы солдаты с её мамой. Девочку вырвало. Звуки драки стихли. Дверь корчмы медленно отворилась, и на улицу вышел корчмарь. Шел медленно, пытаясь руками дотянуться правой лопатки. — Ткнул, — пробормотал он. — Только ткнул. Ничего страшного, — он словно убеждал себя в чем-то. Голос Ростэка дрожал. С криками на улицу выбежали бабы. Хмель разом покинул их. — Не трогай нас, умоляю! — горланила Жизель и на бегу сшибла смертельно раненого мужчину. Ростэк упал на землю и больше с нее не вставал, но лежал еще какое-то время и, тяжело дыша, встречал свою смерть. Незнакомец появился в окне комнаты Кузена, плотно закрыл ставни и принялся громить мебель. Все окончательно стихло. Крыса вышел из корчмы и, переступив через тело еще живого корчмаря, направился к Фриде. В руках незнакомца находился под завязку набитый мешок, из которого торчал гриф лютни. — Спасибо, — произнесла девочка, когда мужчина вручил ей стеганый ватник. — Вы… — Ты же Фрида? Я слышал имя. Она поспешила одеться, не сводя глаз с инструмента Волдо. Незнакомец отследил направление её взгляда и улыбнулся: — Твоя вещица? — Моего друга. — У тебя состоятельные друзья. Этот инструмент стоит порядочных денег. Фрида не отвечала. — Скажи, почему ты шла по большой дороге одна? — Вы убили их. — И ни о чем не жалею. — Вы убийца. — Убийцы на Псарне, в подворотнях и иных злачных местах, — он издал короткий смешок. — Я же… — Кто? — Я Рихтер, но привык, чтобы меня называли Крысой. Нет, я убийца, скорее путешественник. Против путешественников Фрида не имела ничего. Волдо тоже был путешественником. — Ты ответишь на мой вопрос? — Рихтер озирался по сторонам. — Только думай быстрее, тут неподалеку есть деревня, и те мальвы побежали за подмогой. Я не слышал, чтобы Рвач и Шальной покидали свою вотчину. Нужно спешить, знаешь ли, я небольшой любитель петель и удавок. Куда ты пойдешь? — Я иду… — Девочка поняла, что Рихтер такой же любитель почесать языком, как и Волдо. — К барону Рутгеру. — Просить милостыню? — Нет. Друг обещал, что барон поможет мне добраться до Златограда. — А туда зачем? — Там мой друг и брат. — Ясно, — Крыса положил мешок на землю. — Положи туда шкатулку. Она с радостью избавилась от украденной вещи. Воров Фрида не любила. Мама говорила, что хуже воров только убийцы, и пока у Фриды не было причин спорить с матушкой. — Лютня, да… — Крыса отвернулся и сжал кулаки. — Забирай, твое. — Спасибо тебе, Рихтер. — Сторожи мое добро, — гаркнул он. — Я мигом. Нужно же нам попасть к твоему Рутгеру. Глядишь, и мне спасибо скажут. Он направился к боксам, дабы выбрать себе лошадку. — Клячи, конечно, — пробубнил он. — Но выбирать не приходится. Позже, когда холод был уже нипочем, а от костра шел такой жар, что в ватнике ей стало жарко, Рихтер протянул девочке бурдюк с вином: — Поесть ты уже поела, так запей. — Это водка? — Это вино, — он размял затекшую шею. — Дуреха, если бы я хотел тебя напоить… — Ты бы сделал это, — закончила за него девочка. — Так? — Нет. Я бы не захотел. — Почему? — Я не такой человек. Она поверила и пригубила вина. Стало еще теплее. — Смотри, Фрида. И она смотрела. Крыса сидел напротив нее, и рядом пламя костра билось с ночным мраком. — Вот в моих руках ничего нет. Так и было. Фрида внимательно следила за его движениями. Отец как-то показывал ей фортели с исчезновением вишневых косточек у нее за ухом. Фрида любила такие шутки, от них у девочки захватывало дух. — Внимательно следишь? — Да. Крыса опустил руку в мешок и, пошерудив в нем, извлек ту шкатулку, которую она украла у Кузена. Никакого фортеля и не задумывалось. Она разочарованно вздохнула. — Видишь шкатулку? — Вижу. Слышишь, как громыхает в ней сокровище того человека? — он потряс шкатулкой. — Слышишь? — Да. — А достать сокровище оттуда мы можем? — Можем, — кивнула девочка. — Нам нужен ключ. — Но, допустим, ты потеряла ключ, — Крыса скорчил гримасу. — Кто ты тогда? — Растяпа. — Вот именно. А кому хочется быть растяпой? Никому не хочется. То-то же, Фрида. Рястяп не любят, и над ними смеются… — Рихтер протянул ей шкатулку. — Попробуй открыть. Девочка отложила подальше бурдюк. Вино не пришлось ей по вкусу. Фрида с любопытством осмотрела лакированное изделие тонкой работы и заключила: — Открыть можно только ключом. — И какой тогда прок от того, что лежит внутри, если ты не можешь этим воспользоваться? — Можно сломать шкатулку. — А если это сундук? Дома у Фриды был сундук, и она поняла мысль Рихтера. — Сундук сломать невозможно. — Возможно многое, но для чего переводить добро? Сундуки, знаешь ли, на деревьях не растут. Фрида представила яблоню, потом вишню, а потом… — Сундучня, — прошептала она, и ей стало смешно. — Сундучня, говоришь? Она удивилась тонкости слуха своего собеседника. — Нет, я не говорила, — ответила Фрида и покраснела. — Не бойся сказать глупость, подруга моя, — Рихтер подмигнул ей вновь. — Да и выглядеть глупой тоже не бойся. Есть много вещей куда страшнее. — Я знаю, — грустно выдохнула девочка. — Смерть — это очень грустно и страшно. — Согласен. Потому я и предпочитаю её избегать. Теперь смеялся Крыса. — Но потерять ключ все-таки страшнее, — сквозь смех выдавил парень. — Привязался ты к ключу. — Так потому, что я помогаю людям обходиться без них. — Ты ломаешь сундуки? — Подобным занимаются на Псарне. — На Псарне занимаются собаками. Он зашелся хохотом: — Есть там одна вшивая псина. Иво её зовут. — Хорошее имя для собаки. Рихтер продолжал заливаться смехом. — Ничего смешного. — То ужасно глупая собака, знаешь ли, — и он, пародируя чужой голос, прохрипел: — Ты, Крыса, — баба. Ты мочишься сидя! — сказав, захохотал пуще прежнего. — Как ты помогаешь людям? — Фрида устала и устала ждать в том числе. — Я хочу спать. — Гляди, — он достал что-то из внутреннего кармана. — Это инструмент мастера. Не дешевка какая-то, а настоящий инструмент. Девочка подумала, что в руках Рихтер держит вязальный крючок. Улыбнулась просто потому, что улыбнулся собеседник. Заразительная у него была улыбка. И тут начались фортели. Прикусив губу, Крыса начал ковырять крючком замок, и спустя мгновение что-то в шкатулке щелкнуло. Взгляд резко переменился: со спокойного — на жадный и хищный. Он не раздумывая открыл крышку. — Оно того стоило, — прошептал Крыса и прильнул лицом к шкатулке: — Красота-то какая! — Что там? Рихтер протянул добычу девочке: — Не просыпь, будь добра. — Поняла. Что это? Какой-то горох. — Сама ты горох! — вырвалось у него. — Горох, мать его, столько не стоит! Ей отчего-то стало очень смешно и обидно оттого, что она может смеяться и веселиться после всего, что случилось с ней, после беды, постигшей её друга. — Понюхай, хохотушка. Ну! — Как здорово пахнет. А что это? — Розовый перец. Здесь и твоя доля имеется. — Моя доля? — Да, ты помогла мне, и потому тебе тоже положено кое-чего. — А зачем мне перец? Да еще и на горох похожий. — Тебе хочется шубку? — Шубки у дочерей баронов и герцогов. Он улыбнулся, и снова Фрида подхватила его улыбку. — А сапожки? — Кожаные? — Именно. — Такие, как у дочерей герцогов и баронов? Он покачал головой. — Но это же очень дорого. — Люди, которые помогают растяпам открывать шкатулки и сундуки, могут позволить себе то, что положено каждому. — А что положено каждому? — Она вспомнила, что Волдо говорил о похожих вещах и в первую очередь выделял справедливость, сострадание и любовь. Юрек считал, что каждому полагается право выбора, защита и честный суд. — А? — Быть сытым и не отказываться от мелочей, которые делают нашу жизнь краше. Такой подход понравился Фриде. Она хотела шубку, сапожки и, как ни странно, справедливости. — Рихтер, — девочка подвинулась ближе к огню и накрылась покрывалом, от которого пахло пивом и еще какой-то кислятиной. — Спокойной ночи. — Спи. Чувство недосказанности не давало ей покоя, а вот новому спутнику было явно не до сна. Он разглядывал вынесенное из комнаты Кузена добро и безделушки; не имевшие для него ценности летели в огонь. — Чего ты елозишь? Блохи жрут? — Могу я спросить? — За спрос денег не берут. — Почему ты мне помог? — Потому, что я помогаю всем, кому нужна моя помощь, — соврал Крыса не раздумывая. — Я отвезу тебя к Рутгеру, но там мне понадобится твоя помощь. — Помощь? — Добром платят за добро. Понимаешь? Он спас ей жизнь. Дал теплый ватник и обмотал тряпками ноги, чтобы она, как сказал Рихтер, не заболела в пути. Рихтер накормил её и до сих пор был с ней добр. Он показал девочке фортель с крючком и пообещал сапожки и шубку. Просьба о помощи показалась Фриде разумной и справедливой, а потому она не раздумывая согласилась. Засыпая, она не могла взять в толк, почему его зовут Крысой, ведь крысы — хитрые хищные зверьки, а Рихтер… Рихтер напоминал ей уставшего от долгого путешествия Волдо, который не смог пронести огонь в своем сердце и позволил его пламени угаснуть. Юрек слушал внимательно. «Вот же паскуда», — думал он, а Фрида продолжала рассказ: — Потом наступило бабье лето, и к этому моменту мы успели добраться до Братска. — Крыса с тобой хорошо обходился? — Да. Он показал мне, как играть на лютне песню о Белокаменном городе. Грустная песня. — Это песня принадлежит Волдо… Принадлежала. — Она принадлежит народу, — заметила девочка. — Рихтер так сказал. — Тормози! — Юрек только сейчас понял, что упустил важную вещь. — Крыса научил тебя играть на лютне? — Да. «Волдо, как ни бился, так и не смог объяснить ей, как нужно двигать пальцами правой руки, — подумал про себя Юрек. — А этот проходимец смог?» Почесав голову, купец спросил: — Что вы делали в Братске? — Мы посещали Тусклый коридор, — ответила девочка. — Рихтер продал наш перец. — Тусклый, говоришь, коридор? Девочка не подозревала, что её отвели на чёрный рынок, где купить можно все, вплоть до человека, и также там можно продать все, что душе угодно. — Он купил тебе одежду? — Нет. Перед отъездом из города он ходил к своему другу. Говорил, что его друг зелья варит и ему эти зелья позарез нужны. Он не взял меня с собой, велел ждать в комнате на постоялом дворе, а вернулся уже со шкатулкой, которую запретил мне открывать. Шубку и сапожки он найти не смог, но вместо этого купил целый мешок сырой одежды. — Паскуда… — Юрек? — Фрида, то, что он объяснял тебе про помощь людям и растяп, — вранье. — Но… — Звучит как правда. Особенно для маленькой девочки, но это вранье. Просто поверь мне. — Хорошо, Юрек. Тебе я верю. — Он отвез тебя к Рутгеру? — Он же обещал. — Отвез или нет? — Отвез… — она показала Юреку свои крохотные пальчики. На некоторых только начинали отрастать ногти. Сердце купца сжалось.