Паноптикум (СИ) - Лимова Александра. Страница 51

— Мой фирменный коктейль на случаи пиздеца. Водка и энергетик, пропорция один к одному. Взболтать и смешать.

Я смотрела в ее глаза и мои губы пыталась растянуть улыбка. Потому что там было отдаленное эхо понимания, оттого и жалости не было. Оттого и выпинуть ее отсюда не хотелось. Казакова вздохнула и отвела взгляд, все так же протягивая мне стаканчик.

— Помогает? — взяла неверными пальцами и она посмотрела на мое мрачно усмехнувшееся лицо.

— По первому времени да. — Встала, чтобы вновь сесть на корточки и опереться спиной о стену рядом со мной, откинуть голову на холодный кафель глядя в потолок. И тихо добавила, — потом нет.

— И как быть? Когда перестанет. — Задумчиво взбалтывая чуть мутноватую жидкость в дрожащем из-за пальцев стакане, сиплым голосом спросила я.

— Хуй знает. Я блюю обычно. И успокоительные винцом шлифую. — Она покачала головой все так же глядя перед собой. — Сейчас не знаю как, если… что случится. — Ее рука дернулась к животу. Едва заметно, она почти сразу оборвала это движение. Но все стало ясно без слов. — Не знаю, Ян. Советовать не стану.

Я тихо рассмеялась. Горько. И опрокинула в себя коктейль. Напряженный полумрак давил, он не нарушался звуками из операционной. Их почти не было.

— Сразу что ли к варианту с шлифовкой перейти, а то как будто нет эффекта. — Негромко заключила я сминая пластик и положив его у стопы. И вытерла рукавом ненужную влагу с глаз.

Она улыбнулась и по ее щеке скатилась слеза, когда я тихо и позорно заскулила, не справляясь. Ни с собой ни с тем что опять происходило в мыслях. Ее ледяные пальцы сжали мою кисть.

— Ян…

— Не надо. — Отрицательно мотнула головой, сдерживая неуместный агрессивный порыв, и она тут же понятливо отстранила свою руку. — Нечаева нашли?..

— Я слышала эту фамилию, они ее упоминали… — она чуть нахмурено смотрела в мои напряженные глаза. — Сейчас потрусь там, подслушаю. Нечаев, да?

Я кивнула и она поднялась. И отсутствовала она ровно столько, что я поняла, что она не вернется. Вогнало мысли в пыль и нервы в хаос, в отодвигаемый ужас. В понимание, что вот сейчас на краю пропасти. Одна. Совершенно. Взгляд на часы. Операция идет один час и двенадцать минут. Тринадцать. И ничего еще неизвестно. Это страшно, ожидать — что из операционной выйдет врач, чтобы сказать об итоге. Страшно потому что так долго, значит не все идет нормаль…

Сцепила зубы, зажмурилась, останавливая сранный поток мыслей. Вбивая себе в нутро, что все, что сейчас я ожидаю от врача, когда он выйдет, так это слов, что все нормально. Все нормально. Его не убили. Он жив. Даже если и убили, но умереть он не успел и они ему не дали. Я вывезу. Я вывезу все, любые последствия, пусть только будет жив. Я вытяну абсолютно все, только пожалуйста… живи.

И внутри слом. До боли. До такой боли, что тело физически реагирует. Сжимается, пытается стать меньше, отпрянуть, отдернуться, как рефлекс на то, что причиняет боль, но она внутри и от нее не отшатнешься и не спрячешься. И это самое страшное.

Хлопнула дверь в коридор. Сжала пальцами колени, не отрывая взгляда от пола. Если кто-то посмеет сейчас…

Посмел. Остановился передо мной. Ноги в черных брюках, начищенные до блеска туфли. Он присел на корточки и у меня внутри все задрожало, а глаза с жадностью впились в лицо человека, одним своим присутствием сейчас сдержавшего меня от прыжка в пучину безумия. Я с нарастающей жадностью, алчностью до отчаяния всматривалась в чуть бледное, напряженное лицо, такого знакомое, хотя видела я его впервые.

— Ну, привет что ли, невестка. — Голос такой же глубокий, не настолько низкий как у Эмина, насыщенный эхом горечи и внутреннего слома. — Яна, верно?..

Они очень похожи. Только черты его лица резче. Высокий лоб, узнаваемые скулы, тоже щетина и линия губ очень похожа. Давид моложе, может быть моего возраста. Он еще не вошел в тот период, когда плечи станут шире, тело крепче, еще не заматерел. Молодой поджарый хищник. Отметила мельком, не заострила внимания, потому что… его взгляд. То же Асаевское пламя в карем мраке под сенью густых угольных ресниц, смягчающих прожигающий до глубины сути взгляд. Такое очень знакомое пламя, такое понятное, близкое, отогревающее мою заледеневшую душу… и меня разбивало диссонансом от внутреннего крика безумия. Эмин за спиной, его отражение передо мной.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

— Давид?.. — должно было прозвучать с вопросительной интонацией, но голос скомкан смятением, и вышло почти с мольбой.

Он прикусил губу, глядя на меня такими знакомыми глазами в которых эхом шло то же самое, что меня жрало изнутри. И едва слышно, на выдохе, как громом:

— Позволишь?.. — осторожно тронул за локоть, едва ощутимо потянув на себя.

Уткнулась лицом в черный велюр полупальто на его плече и стиснула челюсть до боли. Потому что запах тоже схож. Почувствовала как осторожно приобнимает за плечи, протяжно, очень тихо и сбито выдыхая.

У меня за спиной Эмин. Его родной брат. И мы оба на пределе. Потому что в Эмина выстрелили на моих глазах. Как у Давида застрелили отца. Теперь пытались убить брата. И моего мужа. Мы оба на пределе.

Легче не стало. Но холодные тиски на сердце ослабли. Потому что здесь со мной рядом был человек, сгорающий в том же аду.

— Пойдем. — Едва слышно и тянет вверх подсказывая встать. — Здесь сдохнешь. Я знаю, о чем говорю. Пойдем.

Встала на неверные ноги и отрицательно мотнула головой, Давид тяжело вздохнул глядя мне в глаза.

— Там… эти. — Дрогнувшим голосом пояснила я. — Я не могу сейчас на них смотреть…

— Я тоже. — Давид отвел взгляд, на мгновение прикрыл глаза и посмотрел на меня уже спокойно. — Остались только необходимые. Люди. Твари уехали. Пойдем.

Пошла. В фойе, недалеко от операционной какой-то небольшой кабинет. Внутри люди. Много.

За овальным столом пять человек. Алкоголь и сигареты на столешнице. В углу, на диване Казаковская стая. Взгляд Полины извиняющийся, она едва заметно кивнула на Казакова, негромко переговаривающегося по телефону.

На широком подоконнике сидел Аслан, дымил беспрерывно, рядом с ним Линар, оба на басурманском по телефону.

Давид подошел к столу, кратким жестом велев троим из пяти выйти.

Развернул для меня стул, на который я практически упала. Сел рядом, притянув бутылку виски и кому-то набрав. Взяла ближайшую ко мне пачку сигарет, отрицательно повела головой, когда Давид, бросив на меня краткий взгляд кивнув на бутылку с которой свинчивал пробку.

Дым в потолок, изредка плеск жидкости в бокалы и бесконечные, сливающиеся друг с другом разговоры по телефонам. Давиду звонили почти непрерывно, он поставил телефон на беззвучный режим и лишь неотрывно, не моргая смотрел на экран с входящими вызовами и смс. Ответил лишь на один звонок. Слова не на русском, ровные, негромкие, спокойные. Успокаивающие. Прикрыл глаза, стиснул пальцами переносицу. Очень сильно стиснул, до побелевших ногтей. Когда завершил звонок, сделал несколько больших глотков виски не поморщившись и закурил, невидящим взглядом глядя в холод ночи за окном. На экран больше не смотрел. А мне стало хуево и я просительно потянула пальцы к его бутылке. Потому что я знала этот взгляд. Я такой видела. Почти подавленный внутренний ад, когда Эмин рассказывал о том, что произошло в его тридцать первый день рождения, а слово «мама» на всех языках звучит одинаково, так что я знала, кто звонил Давиду.

В ушах грохот участившегося сердцебиения, в висках долбит иглами боль, взгляд постоянно расфокусировался, и я поняла, что в ответ на перенапряженные нервы, сейчас выдаст реакцию тело. Поэтому поднялась и отправилась на поиски туалета.

Иногда бывает такое, что когда ты блюешь так, что кажется сейчас органы наружу выйдут, а легче не становится. Потому что причина долбится в мозге, а не в желудке, и она пускает ток кошмара под кожей, судорогу в руки и полосует все внутри, вызывая новые рвотные позывы, хотя уже нечем. Просто скручивает болевым спазмом. Раз за разом, и когда до мозга доходит все-таки, что все, больше нечему выходить, он оставляет тело в покое.