Паноптикум (СИ) - Лимова Александра. Страница 52

Я с трудом умылась, стараясь не смотреть в зеркало.

Это хорошо, что Давид приехал, потому что весь медперсонал был наверняка в курсе серьезности происходящего и мне не пришлось долго упрашивать медсестру выдать мне нормальные успокоительные. Я мрачно усмехнулась, глядя как она выдавливает из блистера знакомые желтоватые колесики. Как там Казакова советовала? Шлифануть бухлом?..

Шлифанула. Внутри все ебаться стало меньше и тянущиеся секунды не били по нервам и молотом и наковальней, но сидеть я не могла. И отсюда уйти не могла. Вообще ничего не могла. Курила и сидела рядом с Давидом. Потому что… легче. Он негромко говорил что-то Аслану и еще двоим лицам славянской внешности, стоящими перед ним. И меня успокаивал его тон. У Эмина сходные интонации, когда он координирует кого-либо. Смрад отчаяния в разуме на контрасте трусливого успокоения души. Понятно. Действенный способ у Казаковой. Еще глоток дерущего горло виски. Должно быть дерущего, но шло как вода.

Казаков со своими удалились минут через пятнадцать. Влад последним покидал кабинет и громко произнес:

— Давид, там врач вышел.

Мы подорвались с ним с мест одновременно. Врач направлялся к кабинету. Я прикрыла рукой глаза, когда доктор стал говорить Давиду, остановившемуся перед ним. Жив. В реанимации. Тяжелое состояние. Повреждены сосуды корня легкого, само легкое, удалены части разможенных ребер, сердце смещено, массивная кровопотеря… обилие медицинских терминов с пояснениями, все шло мимо.

Жив.

Накатила такая слабость, что слегка пошатнуло. Давид сжал мой локоть.

— Сейчас к нему можн… — умоляюще глядя в глаза врача начала я, но он отрицательно мотнул головой. — Хотя бы издали, прошу вас…

Отказал, что-то объяснял по поводу того, что состояние остается крайне тяжелым и в реанимации сейчас идет интенсивная терапия, что пока нельзя.

Крайне тяжелое состояние. Значит, он балансирует на острие ножа.

Но, как и всякий человек, у которого в полном пиздеце появляется хрупкий лучик надежды я уцепилась за него, культивируя в столп света среди отчаянно холодного мрака.



Надежда. Человеческая слабость. И сила. А в таком состоянии мысли и вовсе работают только на один фронт, который так жаждет сжавшаяся от ужаса душа.

К нему пока нельзя. Значит, позже можно будет. Значит, есть такой вариант, когда станет лучше. Самое главное я услышала.

Я хотела остаться в больнице, Давид настоял на том, что нужно уехать. Я сопротивлялась вяло и недолго, состояние было не то, чтобы спорить, да и в голове каша.

Мы вышли из здания и направились к машинам. Впереди меня шагал Давид, за мной Аслан и четверо мужчин. Резко выступившие вперед, когда в десяти метрах от тротуара на дороге остановился автомобиль и оттуда вышел высокий немолодой мужчина, а с ним еще трое.

Краткий приказ на басурманском и люди Асаевых остановились. Давид вложил мне в руку бутылку и мягко толкнул в сторону. Аслан встал передо мной. У меня ускоренно забилось сердце и похолодели руки, пока те, что приехали неторопливо приближались к спокойно ожидающему Давиду.

Мужчина остановился в полушаге от него. Мрачные типы, приехавшие с ним, в метре за его спиной.

— Нормально там? — голос мужчины глух, напряжен.

Давид долго смотрел ему в глаза. Отвел взгляд. Усмехнулся. И молниеносно, одним сильным ударом в лицо опрокинул мужчину на пол.

Типы которые пришли за мужиком резко шагнули вперед, но мужик зажимая разбитый нос с ненавистью посмотрел на Давида и вскинул руку приказывая своим остановиться.

Напряжение в воздухе напитывало тишину смрадом опасности. Я почувствовала, как из ледяных пальцев вот-вот выпадет бутылка и сжала горлышко крепче. А в разуме шепот, что это можно использовать как оружие. И смотрела на сидящего у ног мужика. Он не вставал. Он видел лицо Давида, видел его глаза. И меня пьянило то, что напитывало карий мрак и заставляло еще крепче стиснуть горлышко. Потому что там, у его ног враг.

— Оружия у меня нет, — Давид посмотрел на людей за спиной мужика, медленно поднял руки ладонями к ним и сделал шаг вперед.

Чтобы так же с поднятыми руками присесть на корточки параллельно и очень близко к сидящему на мерзлой тротуарной плитке мужику, зажимающему нос.

И одним молниеносным движением сдавить одной рукой его горло, а второй дернуть за волосы, заставляя его вскинуть голову и посмотреть себе в глаза, одновременно быстро что-то сказав на басурманском стоящему рядом с ним титанически спокойному человеку.

Тут же подавшего Давиду нож.

— Дернитесь — убью. — Бросил Давид не поднимая глаз на сопровождение, стоящие перед ним на расстоянии меньше метра, и качнул головой на нож, который был в руках у его человека в нескольких сантиметров от его уха. А двигается Давид быстро.

Это понимали все. И застыли.

Мужик на земле дернулся, перехватил руку, стискивающую его горло и Давид сжал сильнее, задумчиво глядя в темные глаза наполняемые страхом. И расслабил, когда тот отпустил его кисть.

Давид все так же задумчиво смотрел в лицо мужчины, с подбородка которого срывалась кровь из разбитого носа и капала на руку Давиду. Заговорил он негромко и очень вкрадчиво:

— В библии сказано, что если кто ударит тебя в правую щеку, то обрати к нему другую. — Его тихий голос разрезал ночную тишину, а в спокойных глазах начинал клубиться мрак. — Хорошее высказывание, упреждающее от падений до уровня ударившего, мотивирующее добром на злобу отвечать, призывающее остаться человеком как бы тебя не били, мораль глубокая очень. Когда не затронута твоя кровь. Там эти посылы как-то на сотый план отходят, а приходит другое — за то, что ты отрубишь руку, посмевшую ударить, платить готов в любом аду. Чуешь, к чему веду, Калина? — Давид внимательно смотрел в напряженные глаза мужчины и тихо фактически прошипел, — я тебе вопрос задал.

— Подумай о последствиях. — Сквозь зубы выцедил Калина, предупреждающе глядя в убито закатившего глаза Давида.

— Я же сказал — в любом аду. Объясню по другому, раз не доходит. Вы же хотели видеть меня и Эмина выше? Знаешь, как поднимусь? Освобожу себе место. Если Эмин умрет, я убью тебя, Калина. Потом Шамая. А перед этим вы оба глядя мне в глаза повторите то, что сказали моему брату, когда не разрешили трогать Нечая, и вот это привело к такому итогу. И приведет еще к тому, что в случае фатального исхода для моей семьи я вашу стаю просто вырежу.

Его слова растаяли в тишине морозной ночи. Мужик тяжело и зло смотрел в его глаза. Сквозь зубы тихо и гундосо выдал:

— Вспомни, с кем ты разговариваешь, и за словами следи, мальчик…

Давид улыбнулся. Спокойно и жутко.

— У моего виска нож. Ты следи за тем, чтобы сейчас он у меня в руке не оказался. Не провоцируй меня, Калина, не надо. Потому что я не смогу остановиться.

Долгая, тянущаяся пауза, бьющая по нервам. Мужик отвел взгляд. Давид повернул голову к тому, что подавал ему нож, глядя ему в глаза твердо и четко произнес:

— Потоки заморозить и закрыть. Я перераспределю так, чтобы ни копейки этим тварям не упало, пока мой брат полностью не встанет на ноги. — Снова посмотрел в лицо мужика, зло и в неверии глядящего в его слегка прищуренные глаза. — Что? Ты думал, что мы вам кольцевые делаем без подстраховки для себя? На чистом энтузиазме и доверии работаем, как последние лохи? Вы же тупые агрессивные твари. Для вас ценны только деньги, значит надо подстраховываться. А еще это значит, что вами очень легко управлять. Сраными бумажками, на которые вы все дрочите. Поэтому у нас всегда были запасные аэродромы на такие вот случаи, когда вы посмеете укусить кормящую руку, дворняги вшивые. Деньги любите, Калина? Теперь поголодаете. Ваши деньжата уйдут на наши аэродромы и там осядут. Если Эмин умрет, — Давид сглотнул, медленно подался вперед, к уху Калины и очень тихо, но очень отчетливо отчеканил. — Я. Вам. Глотки. Перережу. Клянусь. — Отстранился и ровнее и без эмоций продолжил глядя в его глаза. — Дернитесь ко мне на опережение — все ваши потоки рухнут и вы их не найдете, а если сдюжите, то поднять никогда не сможете, я даю гарантию. — Давид убрал руку с его горла и встал с корточек, презрительно глядя на тяжело поднимающегося Калину. — Вы ведь рабы зелени, да, Калина? Теперь вы ночи спать не будете, думая о том, чтобы мой брат выжил. Хоть единожды в жизни о человеке подумаете, а не о своих сраных нулях на счетах. Это урок первый. Второй будет посвящен теме казни. Я лишился отца. Если я лишусь еще и брата, свое бабло вы не увидите, а тебе, Шамаю и вашей падали я предсказал будущее. Не хотите такого урока? Тогда не препятствуйте ничему, что я буду делать. Мне терять нечего, а вам есть. Тонны сраных ярдов против одной человеческой жизни. Иди и передай это стаям и старшим. И начинайте все молиться, шваль, это все, что вам осталось делать. Молитесь, чтобы мой брат выжил, потому что его смерть очень дорого вам обойдется. И так, если не дошло: моя тоже.