Паноптикум (СИ) - Лимова Александра. Страница 53



Это так странно, слышать такой пиздец и успокаиваться. Причины необъяснимы для расцветающего внутри успокоения. Нет причины. Он сказал пиздецовые слова. Он пообещал, поклялся, а у меня сердце забилось спокойнее, и когда я отдавала ему бутылку в машине, у меня были совсем не холодные пальцы.

Болото, никакой ясности, в голове каша, а нутро в животном успокоении. Дым наших сигарет вплетался во мрак салона, пока за окном проносился город. И я улыбнулась, чувствуя, как внутри сгущается мрак.

* * *

Как только переступили порог квартиры Эмина, меня подкосило. Рим не отреагировал. Он лежал на своем месте и не поднимал головы. Я облокотилась плечом о стену, пытаясь подавить скулеж, глядя на пустое место Доминика. На безразличного Рима.

Давид шагнул к нему и присел на корточки.

— Привет, маленький, — глухо сказал он, оглаживая пса по голове. Не поворачивая ко мне головы спокойно произнес, — Доминик на экспертизе. Его нашли в четырехсот пятидесяти метрах. Застрелили. Но судя по… загрызть одну из швали он успел. И еще двоих покусал. Кровь трех разных человек.

— Нечай? — жадно уставилась в затылок Давида, и едва не взвыла, когда он ровно и без эмоций ответил:

— Не было в машине.

По кухне разливался запах алкоголя и сигаретного дыма. Я сидела в кресле, подобрав под себя ноги, и смотрела в проем двери. На Рима. Все так же лежащего на своем месте. Собаки — единственные существа, способные сознательно отдать жизнь за человека. По телу краткая волна дрожи, изнутри все стало натягиваться и я опрокинула в себя бокал. Давид откинулся на спинку, глядя на тлеющую сигарету в правой и плеснул себе виски.

— Врач сказал, что Эмина при удачно… нельзя транспортировать как минимум неделю. Я заберу его отсюда, как только возможно станет. Тебя тоже. Сюда другие приедут, они никогда не посмеют тронуть, но шакалы местные… со мной поедешь, короче. Поэтому надо пару вопросов решить с твоей собственностью. — Он затянулся и не выдыхая отпил из бокала. Выдохнул кратко и перевел на меня серьезный взгляд. — Я не знаю, когда вы сюда вернетесь, поэтому, если не возражаешь, все твое имущество выставлю на продажу. За два дня купят, переоформим и деньги перейдут на твои счета. Они останутся твоими, несмотря на любой исход.

Я поморщилась и исподлобья посмотрела на Давида, глубоко затягивающегося и с непроницаемым лицом глядящего в выключенную плазму.

— Это он купил…

— Он купил тебе. Ян, давай не будем усложнять, окей? — Давид слегка нахмурился, все так же глядя перед собой. — Я не вывезу если мы с тобой тут демагогии разводить станем возьми-не возьму, его деньги-мне не надо. Мне сейчас очень нужна опора, понимаешь? — Перевел на меня усталый взгляд. — Очень нужна и я брату всегда доверял по части людей. Сейчас я хочу просто забрать свою семью отсюда и обезопасить от всего возможного насколько получится. От всего. Ситуация просто пиздецовая во всех смыслах, у меня и так все внутри… но мне сейчас нужно думать, у меня права нет на срыв и истерики. Я не сделаю ничего, что может навредить тебе и прошу о том же. Поэтому давай просто не будем усложнять. Хорошо?

Я смотрела в стол. Кивнула.

Он вздохнул и откинулся на спинку стула, прикрывая глаза.

— Давид… Нечай.

— Ищут.

— Ты знаешь, что я попрошу. — Тихо, но твердо произнесла я, глядя в его ровный профиль.

Он молчал. Приоткрыл глаза, прищурено глядя в потолок. Закурил вторую. Едва заметно отрицательно мотнул головой и едва слышно, почти шепотом сказал:

— Яна, я понимаю, но не могу. Расписывать почему, не стану. Не усложняй, прошу.

Я сцепила зубы, глядя в стол. Изнутри рвался протест. Но он просил. И он прав, сейчас нельзя усложнять… Забытый в куртке телефон разразился трелью входящего. Я подорвалась с места, уже понимая, что мне не понравится информация. В первом часу ночи ждать хороших новостей не стоит. У меня сбилось сердце, когда я прочитала Линкино имя на экране. Взяла сигареты и вышла из квартиры, поднимая трубку.

Курила на балконе и охуевала. Слушала Линкину подавляемую истерику, сквозь которую она выдавила, что Степаныч впал в кому.

Я услышала чей-то смех перешедший в скулеж и я не сразу поняла, что это срывается с моих уст. Что я сижу на корточках, сжавшись и отстранив телефон. Я не знаю, почему мой голос был ровным, когда я говорила Линке, почему я не могу прилететь сейчас. Хотя нет, знаю. Потому что мой голос был не ровным. Мертвым. Линка всхлипнула, попыталась сдержаться, честно попыталась, но стон сорвался. Ударил по мне, почти разверз под ногами преисподнюю, но права сходить с ума я сейчас тоже не имела. Она начала спрашивать о состоянии Эмина, я с трудом выдавила, что он жив, мысленно умоляя ее ничего не уточнять и она понятливо не стала. Все было ясно по моему голосу.

Когда я закончила звонок, то тупо смотрела в плитку пола. Пыталась собраться, выходило херово. Затушила сигарету и не сразу сообразила, почему смотрю на свою ладонь. У основания большого пальца осталась белая точка шрама. От гвоздя, впившегося в руку, когда я палкой била тварей у подъезда. Тварь, ударившую мою Линку. Кожа начала немного зудеть и покалывать и в мыслях пронеслись совсем другие ассоциации. Жаккардовые полотенца. Сжала руку в кулак и, опустив голову, прикрыла глаза, протяжно выдыхая, но в разуме уже клубился мрак.

Маринку убили.

Убили твари. Маринка просто не вынесла, они ее убили тем… насколько они твари.

Убили Доминика.

Твари убила пса, защищавшего своего хозяина. Вышвырнули на дорогу, хотя самим им там валяться. Простреленными на обочине…

Степаныч в коме.

Твари проломили ему голову, когда он пришел отомстить за обиженную дочь. Не родную, но дочь, которую ударили твари. А они проломили ему голову.



Эмин.

Твари.

Блоки сняты.

Я чувствовала прохладу, тянущуюся по венам. Прохладу, что окутала разум и уже сжирала душу. Нет, блоки не сняты.

Сорваны.

«За то, что ты отрубишь руку посмевшую ударить, платить готов в любом аду».

Я знала, о чем он говорил. Я ощущала это прекрасно. Когда действительно готов платить, за то что отрубишь. А если не позволяют этого сделать, то хотя бы дать палачам оружие. Твое. Хоть как-то принять участие. За это я готова заплатить. В любом аду. Готова заплатить любую цену, только бы принять участие, хотя бы косвенно. Кровь за кровь.

Я зашла домой. Давид все так же сидел в кухне, быстро отвечатая на почти беспрерывно входящие сообщения. Я выдвинула ящик со столовыми приборами. И долго смотрела на лезвие ножа. Взяла, чтобы положить на столешницу у руки Давида. Он отложил телефон и посмотрел на нож. Я ровно произнесла:

— Оригинальное японское производство, кованая сталь, не затупляется, не скалывается, не ржавеет. Мясо режет как масло. Такие используют на профессиональной кухне, очень ценятся. Купила с первой зарплаты, использовала редко, все жалко было.

Он смотрел на широкое лезвие с непроницаемым лицом, а потом перевел долгий взгляд мне в глаза. Затягивающаяся пауза и он все-таки едва заметно кивнул. Понял. Принял. Негромко произнес:

— Я его не верну.

Прикрыла глаза, подавляя досаду и порыв попросить изменить его решение вопреки здравому смыслу и логике.

— Я поняла. — Тихо прошептала я, решительно глядя в его глаза. Решительно и спокойно. Это не эмоции и не мольба, это мой выбор. Осознанный. — Мне достаточно того, что им воспользуются.

— Воспользуешься. — Негромко поправил он и потянулся к пачке сигарет. — Я воспользуюсь. Попытайся уснуть, подниму рано.

Закинула пару снотворных и на слабых ногах пошла в спальню. Остановилась в коридоре и подозвала Рима. Ротвейлер шел за мной в комнату не поднимая головы, тоже на слабых лапах. Его тоже жрало внутри. Как и нас всех. Позвала на постель, обняла и вжалась лицом в теплую холку. Телам теплее, в душах холоднее. Мы остались одни.

* * *

Давид разбудил ранним утром. Сознание обрушилось в ужас реальности и я резко села на постели, вглядываясь в его осунувшееся лицо.