Дикарь - Суржевская Марина. Страница 24

Снова прикоснулась к круглой печати. Словно лед тронула.

Все же жаль, что я не закончила академию. И так много не знаю… Лишь схватила верхушку, самые азы, а большего и не успела. Не удержалась, снова провела ладонью по щеке дикаря, не понимая, что со мной. Вот права была истра Элеонора — неприличная я особа. Зря я на нее обижалась. Видимо, рассмотрела она во мне это неприличие еще тогда, когда я ходила по Лангранж-Холлу, опустив глаза и боясь дышать. А сегодня вот лежала на этой постели, в мехах, позволяла незнакомцу себя целовать. От отвращения не орала, не вырывалась. А самое страшное — что не испытывала никакого отвращения. Наслаждение я испытывала. От сухих губ, от тяжелого тела, от порочных слов.

На редкость неприличная особа. Во всем королевстве таких неприличных еще поискать.

Я хихикнула. Ну и дура к тому же, потому что вместо того, чтобы расстроиться, я, кажется, обрадовалась. А что, приятно оправдывать возложенное доверие. Меня так часто обзывали, что даже хочется соответствовать.

Ну и потом… Мне действительно понравились поцелуи.

Вот только не знаю, что делать со всем этим дальше.

Я слезла с этой невиданной кровати, еще раз укутала Хенсли покрывалом и вздохнула.

— Думаю, с отъездом я повременю, истр Хенсли. А то вдруг вы снова решите тут замерзнуть. Меня же потом совесть замучает. Знаете ли.

И, улыбаясь, отправилась на свою половину.

На этот раз очнулся от тошноты, подкатывающей к горлу. Открыл глаза, метнулся в ванную комнату, где стояло ведро. Еле успел. Вывернуло меня так, что показалось — все внутренности в ведре остались. В голове били барабаны. Помню, в детстве я читал книгу о диких пустынных людях, что вызывают дождь, колотя в барабан. Похоже, сегодня в моей голове собрались все пустынные племена и решили выпросить у небес потоп.

Сполз по стене и замер на холодном полу, пытаясь отдышаться и вспомнить. Рыжая. Дала мне что-то. Настойку. Очевидно, травы, вымоченные в вине или виски…

А мне нельзя спиртное. Ни капли.

Когда я понял это тогда, после запечатывания, то чуть не повесился. Мало того что мне теперь противопоказана нормальная жизнь, так еще и залить свою ущербность горячительным стало невозможно. От стакана вина я просто отключался, от половины или даже пары ложек — впадал в странное состояние, вел себя по-идиотски, а потом все равно проваливался в сон. И самое плохое, утром наступала расплата. Жесткая.

Я честно пытался переубедить свое тело. Заливал в себя спиртное, мучился, снова заливал… Надеялся выработать привычку. Но с каждым разом последствия становились хуже. К тому же опаснее. Приступы — это всегда риск, что рванет. Чем меньше я себя контролирую, тем ближе взрыв.

Честно говоря, не понимаю, почему меня оставили в живых. Да, запечатали, да, сослали. Но все равно слишком опасно. Слишком ненадежно. Считается, что печати сдерживают любого мага, но я рассказал бы Совету много нового. Если бы меня захотели слушать, и если бы я желал говорить.

Кто бы ни помиловал меня, но, как только критический предел будет достигнут, меня пристрелят, словно бешеную собаку. Хаосник — вот итог моих приступов. Каждая агония приближает меня к грани, из-за которой уже нет возврата.

С трудом поднялся, цепляясь за выступы на стенах. Да, за семь лет я стал очень предусмотрительным. Во всех комнатах веревки на стенах, кольца, ручки. Чтобы подняться, когда упаду. Чтобы еще раз подняться.

Иногда я задумываюсь — зачем.

Ответ лишь один. Я хочу жить. Это странное осознание пришло не сразу. А потом придавило камнем к земле. Я отчаянно, истово, страстно не желал расставаться с этой поганой жизнью. Даже вот такой — ущербной. Я научился слушать тишину. Принимать ее. Научился получать удовольствие от вещей, которые раньше даже не замечал. От физического труда, от шепота леса, от запаха земли. От того, что выходишь на порог утром и понимаешь, что настал еще один день. Еще один шанс.

Мои друзья из Кронвельгарда покрутили бы пальцем у виска, услышав подобную чушь.

Впрочем, у меня давно уже нет друзей. Это слишком опасно.

Озноб лизнул кожу, и я торопливо схватил рубашку, натянул. Сверху — вторую. Вязаную безрукавку. Куртку. Вот так уже спокойнее. И когда придет Холод, я буду почти готов. Спасибо рыжей за короткую передышку и тепло.

Я нахмурился. Привычно потер подбородок и выругался. Борода, вот же гадство! Она ее сбрила. А я позволил и даже, кажется, улыбался при этом. Идиот пьяный! Без растительности на лице было непривычно и холодно. Да я ее много лет отращивал! А сбрил ради поцелуя пришлой девчонки! Придурок!

Взвыл от злости, ударил кулаком в стену. Подышал. Огляделся в поисках своей двустволки и выругался в голос. Ружья не было.

Шипя и проклиная рыжую заразу, бросился во двор, собираясь свернуть ей шею. И споткнулся через корзину, внутри которой сладко пах мясной пирог, завернутый в ткань, краснело яблоко и маслянисто белел козий сыр.

Эту корзинку я и швырнул на стол террасы, возле которого сидела рыжая. Она вскочила, округлила глаза, уставилась так, что стало не по себе.

— Мне подачки не нужны, ясно? — процедил ей в лицо.

— Ясно.

Рыжая вытащила пирог, разломала на кусочки в миску. У меня отвисла челюсть, когда угощение принялся жрать желтый худой кот с разорванным ухом и взглядом убийцы.

— Это что? — ткнул пальцем.

— Это кот, — радостно объявила девочка, высовываясь на террасу. — Он сам сегодня пришел! Красивый, да?

Я посмотрел на кота, кот — на меня. Мы друг другу не понравились.

Рыжая молчала. Линк теребила этого желтого драного зверя и счастливо улыбалась.

— Мы не договаривались на животных, — сипло сказал я.

Рыжая пожала плечами.

— А на что мы договаривались? — Покосилась на девочку. — Линк, милая, покажи коту свои игрушки, ладно?

Малышка согласно кивнула и умчалась вместе с облезлым зверем, который изображал что-то похожее на тарахтение. Мурчал? Я отвернулся. София снова уселась на лавку, расправила складочки на желтом с синими лентами платье. Чинно так.

— Кажется, не было никаких договоренностей, истр Хенсли. Только угрозы. Мне и Линк. Или я ошибаюсь? Ну, кроме того момента, когда вы просили поцеловать вас. И согреть.

Вот зараза!

— Я был не в себе, — прорычал я. — Какого хрена вы вообще приперлись? Кто вас звал? Мало того что шастаете тут, бесите ежедневно, так еще и в доме от вас покоя нет!

Она вскочила, глазищи прищурила. Кошка. Драная.

— Знаете что? Вы просто неблагодарная…

Я не сдержал ухмылки, так хотелось услышать из этого ротика что-нибудь гадкое. Способна ли? Нет, сдержалась. А жаль. Если разозлить посильнее, может, и с кулаками кинется? И тогда я…

Направление моих мыслей, а главное, желаний, не понравилось так, что до скрипа стиснул зубы.

— Вы говорили, что ничего не вспомните! — возмутилась рыжая.

— Соврал! — обрадовал я.

— Я вам помогла! — с жаром продолжила рыжая, уперев руки в бока. Интересно, женщины так намеренно делают? Прямо так и тянет заглянуть в декольте, когда женщина в такой позе!

Про позы я снова зря.

— Вы меня чуть не угробили, лекарша недоделанная! — рявкнул я, пытаясь разозлиться посильнее. Лучше злость, чем столь очевидное желание. — С чего вы взяли, что мне можно давать эту настойку? Может, она для меня смертельна? Как можно вливать что-то в человека, не зная, что с ним происходит? Вы совсем с головой не дружите?

— Но я же… — растерялась она. — Это просто травы! — Ну, ясен пень. — И ягоды! Настоянные на спирту! Там ведь нет ничего страшного!

— Спирт, ненормальная! Мне его нельзя!

— Не заметила, чтобы вы скончались! — рявкнула она в ответ. — По-моему, погибли лишь остатки вашей совести! Если они вообще могли выжить в этой голове, заполненной непомерной наглостью!

— Да что вы? Кто говорит о наглости? Особа, занявшая чужой дом и не гнушающаяся заходить в чужие двери? Может, вам на лбу написать: убирайтесь к хреням?