Огни Новороссийска (Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович. Страница 30
— Ты бы лег спать, — советует Свиридов своему начальнику штаба.
— В такую ночь не спится… Беспокоят меня наши фланги, капитан, — тоскливо отвечает Мартыненко. Видно, этот вопрос давно не дает ему покоя.
— Ты же знаешь, мы ведем на флангах непрерывную разведку… Но кто его знает, во всяком случае надо быть ко всему готовыми… Война похожа на экзамен, все время волнуешься, не знаешь, какой тебе зададут вопрос и как ты выкрутишься, а выкручиваться надо каждый день, по нескольку раз, я говорю не за себя, а за людей, которые под моим началом. На войне самое страшное быть убитым, но я не знаю человека, который бы верил в то, что его убьют. Человек создан для жизни и мало думает о смерти.
— В прошлую войну печатали списки убитых офицеров, я сам видел их в старых газетах, сейчас почему-то не печатают, — жалуется Мартыненко.
— Много понадобилось бы газетных листов, — отворачиваясь в сторону, говорит Свиридов.
К хате во весь опор подлетел трофейный мотоцикл с коляской.
— Где командир полка? — раздался за плетнем молодой взволнованный голос.
— Это ты, Павлов? — тревожно спросил Свиридов, идя ему навстречу.
Я знаю — Павлов офицер связи полка при штабе дивизии.
— Вам срочный секретный пакет, — отрапортовал Павлов.
Командир полка сломал сургучные печати, разорвал конверт. Осветив карманным фонарем, прочел короткую фразу, торопливо нацарапанную на листке бумаги, повернулся ко мне, тоном приказа посоветовал:
— Забирайте товарищей и немедленно уезжайте.
— Да объясните толком, что случилось?
— Мне приказывают к утру отойти в район Токмака, что-то около ста километров отсюда. И это пехотному полку…
— Говорят, туда прорвалась танковая группа Клейста, — сказал Павлов. — Поторапливайтесь, штаб дивизии уже на колесах.
— Ну что ж, будем отступать с вами. Не все ли равно, с кем отступать.
— Нет и нет, поезжайте в штаб армии… Прощайте!
Свиридов пошел отдавать нужные распоряжения.
Я разбудил своих товарищей, сладко спавших в соседней хате, и мы сели в грузовик.
Выбравшись на шлях, встретили там все наши дивизии, спешившие на восток. Корпусная артиллерия, которую везли мощные тягачи и сотни грузовиков, торопилась к Пришибу в надежде получить там горючее. Свернув на параллельную проселочную дорогу, свободную от войск, помчались во весь опор.
К рассвету добрались к Новому Куркулаху, куда только что перебазировался второй эшелон армии.
В редакции встретили нового редактора, батальонного комиссара Владимира Ивановича Верховского. Статьи его приходилось читать в «Правде», где он сотрудничал до войны.
Верховский высказал недовольство тем, что мы не остались в полку.
Михаил Ройд, к великой зависти всех харьковчан, ездил в наш родной город за шрифтами и привез оттуда украинского детского писателя Миколу Трублаини (Трублаевского) — участника полярных экспедиций 1930–1933 годов на ледоколах «Сибиряков» и «Русанов», автора нашумевшей книги «Шхуна Колумб».
Он зачислен в штат редакции.
Сегодня Трублаине отправился в первую свою командировку на фронт. Вместе с ним поехали Владимир Гавриленко и Борис Милявский, люди опытные и обстрелянные.
На дороге их грузовик попал под бомбежку. Ребята выскочили из машины, разбежались по кукурузному полю и залегли. Сколько раз нам всем приходилось делать этот не хитрый, но надежный маневр. Иной раз, пока доберешься до фронта, выскакиваешь из грузовика раз пять, а то и больше. Фашисты швыряют бомбы, обстреливают из пулеметов, но все мимо. Земля надежно защищает человека в военной одежде, прижмешься к ней, и все осколки пролетают мимо.
Самолеты сбросили бомбы. Трублаини не вынес их нарастающего свиста, подхватился с земли (тут бы его придавить рукой и властно крикнуть: «Лежи!») и бросился бежать подальше от дороги. Осколок догнал его, ударил в ягодицу, разбил крестец, разорвал мочевой пузырь.
Товарищи заткнули дыру индивидуальным пакетом, перевязали Миколу, положили в кузов грузовика, застланный шинелями, и заметались по дорогам в поисках санбата. Машину трясло на ухабах, Трублаини мучился и все просил положить его на землю; порой он бредил, звал жену, порывался встать и куда-то идти.
На какой-то станции (вывески с названиями в целях маскировки были сняты), забитой обгорелыми составами, увидели санитарный поезд, который через час должен уходить в тыл. Гавриленко отыскал главного врача поезда, но тот отказался брать раненого: Трублаини был одет в штатский костюм, и у него не было даже военного удостоверения. Все же главврача удалось уломать, и хирурги тут же положили раненого на стол. Из всех возможных вариантов спасения товарища этот был наилучший. Через два часа после операции Микола Трублаини скончался.
К нам в армию из штаба фронта прибыла бригада московских артистов: Хенкин, Гаркави, Русланова. Сейчас не до них. Только лишние хлопоты и заботы. Перед офицерами второго эшелона штаба армии в огромном колхозном саду устроили торопливый концерт.
Артисты выступали на поляне, немногочисленные зрители сидели среди деревьев, с тревогой поглядывая на небо, по которому то и дело пролетали фашистские бомбардировщики, все на восток, все на восток.
Пела Русланова, когда пришел комендант второго эшелона. Дослушав песню, он полушутя, полусерьезно скомандовал:
— По коням, товарищи!
Офицеры торопливо разошлись.
К саду подъехал огромный гражданский автобус, окрашенный в голубой цвет, — артисты поспешно расселись в нем, не совсем понимая, в чем дело.
На улицу со двора, ломая укрытия, сбрасывая с крыш снопы и увядшие ветви, выезжали машины. Образовав плотную колонну, все они направились на Боевое.
Машины редакции гуськом следовали за голубым автобусом — неуклюжим, пузатым, как дирижабль.
В топкой балке из машин образовалась «пробка». Пока ее расчищали, прилетели «хейнкели», сбросили три бомбы. Две из них, попав в болото, не разорвались, одна разнесла несколько грузовиков.
Выглядывая из канавы, Михаил Гаркави пошутил:
— Вот это концерт! Запомнится на всю жизнь.
Дорога плотно забита отходящими войсками. Войск много, а дорога одна. Движемся противным черепашьим шагом. Проедем несколько метров и останавливаемся на полчаса. Пешие уходят далеко вперед. Слева, словно норы сусликов, чернеют наспех отрытые, никем не занятые окопы. Гавриленко предложил редактору свернуть на юг, ехать по пустой дороге на Мариуполь и оттуда подняться на север к Сталино по шоссе, отчетливо выделявшемуся на карте.
— Хоть мы и сделаем небольшой крюк, зато сожжем меньше бензина, приедем скорее, да и не будем подвергаться опасности бомбежки.
Редактор согласился с ним, и мы покатили на юг, не встретив ни одного автомобиля.
Поздно вечером редакционные машины прибыли в Мариуполь. Огонь доменных и мартеновских печей освещал спокойный город. На улицах играло радио и гуляли девушки в белых платьях.
Верховский ходил в горком партии предупредить об опасности, угрожающей городу. Ему с легкой иронией ответили — за час до вашего приезда нас посетил генерал и сказал, что фронт далеко и Мариуполю ничто не угрожает. Генералу-то виднее, чем вам.
— А где же этот генерал?
— Он уехал.
— Генералу-то, конечно, виднее, чем вам, раз он уехал.
Нам предложили остаться переночевать в городе. Все были утомлены длинным переездом, и многие готовы были остаться, но редактор приказал ехать в Сталино.
На окраинах города, задрав головы на запад, выли собаки, словно чуяли с той стороны беду.
В дороге у Гавриленко испортилась машина, он задержался на полчаса и был обстрелян фашистскими мотоциклистами, с какого-то проселка выскочившими на шоссе Мариуполь — Сталино.
Через несколько дней мы узнали, что после нашего отъезда утром, во время заседания бюро, к мариупольскому горкому партии подошли гитлеровские танки.