Раздробленный свет (ЛП) - Кауфман Эми. Страница 39

Я начинаю возвращаться к лифту, но передумываю и направляюсь к лифту в противоположном направлении. Он дальше, но слишком рискованно использовать тот, что я использовала раньше, тот, на котором я ездила с Гидеоном. Слишком поздно я вспоминаю про наладонник, что он мне дал, который все еще у меня в кармане. Блин, блин, блин. Даже я могла бы отследить кого-нибудь на таком GPS-устройстве, как это. Я не думаю. Мне нужно думать.

Посыльный ждет сигнал о переходе в конце тротуара, проверяет свой наладонник, под ним гудит электробайк. Я заставляю свои трясущиеся руки ждать удобного момента, чтобы засунуть свой одноразовый наладонник в боковой карман сумки, обмотанной вокруг его тела.

Пусть Гидеон… Валет разыскивает посыльного по всему городу, пока я бегу. Пока я не исчезну.

Когда жара и смог подземного города снова окутывают меня, это похоже на утешительные объятия друга, приветствующего меня дома. Вдруг я вспоминаю, почему пряталась здесь в первый месяц или два, оказавшись на Коринфе. Дело было не только в недостатке средств. Здесь, несмотря на кровь на моем лице, панику в моих движениях, никто не посмотрит на меня дважды.

Когда наверху стемнеет, здесь, внизу, зажгутся фонари. Мне становится все труднее двигаться вперед. Я должна найти место, где остановиться.

Я не могу заплатить за комнату без доступа к моим счетам, которые он скорее всего отслеживает. Реализация украденных драгоценностей, чтобы открыть себе путь, бросит красные флаги в респектабельном месте и к тому же нарисует цель на моей спине. Здесь есть несколько бесплатных общежитий и приютов, которые не требуют удостоверения личности или сканирования сетчатки глаза, чтобы остаться там, но Гидеон будет прочесывать их. Он знает, что я слишком умна, чтобы использовать идентификационный чип Алексис или Бьянки, и предположит, что я отправлюсь туда, где смогу быть анонимной. Поэтому я направляюсь в одну из ночлежек, контролируемых полицией. Было бы безумием отправиться в место, где личности всех жителей и арендаторов немедленно попадают в государственную систему. Даже опытный хакер может получить к ним более легкий доступ, чем частные системы общежитий.

Обычно я ошивалась поблизости, пока не находила вероятную цель, чтобы проникнуть внутрь. Кого-то достаточно отчаявшегося, кто нашел бы понимание и утешение в больших глазах и доброй улыбке… но я не могу вспомнить, как это делается, как оценивать людей. Лица, мимо которых я прохожу, чужие, их выражения написаны на языке, который я больше не умею читать. Поэтому вместо этого я оглядываюсь назад и жду, пока не приоткроется пожарный выход… и девушка с бритой головой и флуоресцентными желтыми серьгами выпрыгивает из него, чтобы покурить, вклинивая ботинок на платформе в дверной проем, чтобы дверь не закрылась.

Я плюю на все и просто сую нитку жемчуга ей в руку.

— Мне нужно попасть внутрь, — хриплю я. — Без шума. — Она смотрит на жемчужины, потом на меня. Она не знает, настоящие ли они. В любую секунду она может послать меня к черту и захлопнуть дверь перед моим носом.

Но вместо этого она тушит сигарету, и засовывает ее вместе с жемчугом себе под рубашку, а затем распахивает дверь. Она ничего не говорит, хотя ее глаза впиваются в меня, когда я прохожу мимо нее. Когда я оглядываюсь, ее уже нет рядом. Я вижу лишь сгорбленные плечи, когда она практически бежит по переулку, чтобы исчезнуть в толпе за его пределами.

Внутри царит такой же густой мрак, как в переулке снаружи. В комнате установлены двухъярусные кровати со стальным каркасом, покрытые голыми матрасами. Несколько голов поднимаются, когда я вхожу, но если кто и замечает, что я не та девушка, которая вышла, то они молчат. Вот почему я выбрала это место. Половина из этих людей — уголовники, отмечающиеся на условно-досрочном освобождении, а другая половина последует по их дорожке через несколько лет. Им все равно, с кем они спят рядом. Сканирование заполняемости, которое происходит каждые полчаса или около того, не проверяет удостоверения личности, если количество людей в комнатах совпадает с количеством людей, которые прошли регистрацию до этого.

Я нахожу свободную нижнюю койку в углу, если не считать нескольких фантиков на ней. Я избегаю большого пятна на матрасе в ногах, неопознанного в скудном свете, и ползу к стене, пока не прячусь в тени.

Я хочу, чтобы меня перестало трясти. Твержу себе, что я в безопасности. Что он не может меня найти. Что я вне поля зрения камеры службы безопасности в центре потолка, и даже тщательное сканирование камерами распознавания лиц в округе не могло меня обнаружить. Но теперь, когда я остановилась, меня трясет не от страха.

Глаза жжет, я пытаюсь заглушить запахи, шум, царапающий матрас и запах плесени, доносящийся от ткани.

Здесь, на дне города, никого не волнует, когда ты начинаешь плакать. Половина людей в этой комнате страдает от какой-либо ломки, и остальные знают, что их лучше не трогать. Ты приходишь сюда не за утешением. Ты приходишь сюда, чтобы исчезнуть.

Окружающее убожество должно заставить меня тосковать по пентхаусу. Мне следовало бы представлять в своем воображении коктейли, которые может приготовить «СмартВэйтэ»; вспоминать ощущение мягких простыней Кристины; закрыть глаза и увидеть ложные звезды, появляющиеся за окнами.

Но вместо этого, единственное, о чем я могу думать, единственное, что я слышу, что заглушает звуки моих рыданий — это «Вальс бабочек», прокручивающийся снова и снова в моей голове.

Когда наступает утро, мои глаза опять сухие. Сон, хотя бы каплями, по несколько минут за раз, привел меня в себя. Я понимаю, что за эмоциональный шторм вчера произошел со мной. Это была паническая атака. У меня не было ни одной в течение нескольких месяцев. Они оставляли меня разбитой и опустошенной все время в течение нескольких недель после смерти папы. Но даже разбитая и опустошенная, я могу продолжать двигаться.

Я должна попасть на борт «Дедала» сегодня вечером. Ничего не изменилось из-за предательства Гидеона, за исключением того, что теперь мне нечего терять, нет ничего, что могло бы вызвать у меня хоть каплю вины. Даже если он решит отправиться на «Дедал» один, чтобы отключить разлом без меня, это не имеет значения. Но не к разлому я буду стремиться. Гидеон, конечно, будет наблюдать, ждать моего появления, но мне все равно, что он будет знать, где я буду. Он доказал, что не имеет значения, куда я иду, кем становлюсь — он всегда найдет меня. Работает ли он на «Компанию Лару» или у него есть свои причины охотиться за мной по всей Галактике — не имеет значения. Даже не важно, найдет ли он меня на «Дедале», потому что к тому времени у меня будет шанс, момент, к которому я шла с тех пор, как сбежала из шаттла, везущего меня в приют.

Сегодня я буду в той же комнате, что и человек, убивший папу. И если Валет найдет меня на «Дедале», пусть будет так. Ничто из того, что он может сделать со мной, не может быть хуже, чем смотреть, как умирает мой отец. Пусть он убьет меня, если это его конечная цель. Я все равно умру к концу ночи, так или иначе. Если меня поймают, «Компания Лару» незаметно сотрет мое существование с лица земли. А если мне это удастся, если я получу шанс, охранники убьют меня в любом случае.

Потому что сегодня вечером я собираюсь пустить пулю в Родерика Лару.

В сером мире так легко найти отчаяние и гнев. Их боль обжигает так сильно, что иногда она ослепляет нас. Но бывают моменты, редкие вспышки света во тьме, радость настолько яркая, что мы не можем не видеть ее.

В сером мире есть маленькая девочка, отец которой учит ее танцевать. Ее шаги не верные, но она все равно смеется, и он тоже, и мы на мгновение чувствуем, как его сердце наполняется при виде ее ямочки от улыбки.

Затем музыка останавливается, и свет тоже, и тьма проносится по серому миру, как это часто бывает, когда их механизм выходит из строя. Повсюду мы чувствуем страх и гнев, поднимающиеся, как горячие шипы, но в сердце маленькой девочки ощущается лишь удовлетворение, когда ее отец несет ее в постель. Мы цепляемся за этот крошечный свет, когда сгущается тьма.