Клинки и крылья (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна. Страница 48

Тааль горько улыбнулась, качнув головой в ответ. О какой свободе может идти речь, когда обмен парой фраз с кем бы то ни было способен сотворить с ней такое?…

Это ведь нечто более страшное и могущественное, чем любая магия — даже та, что подарила ей новое тело. Это исконная сила, которая дана самой жизнью: тауриллиан могут управлять другими, как майтэ могут петь, боуги — сбивать волшебное масло и прятать клады, а Двуликие — менять звериный облик на человеческий. Так вот с чем она столкнулась, вот каково это вплотную, воочию, вне чужих пересказов… И как бороться с этим, если ты мгновенно теряешь себя, если твой же разум тебе не служит?…

В гнездовье нечто похожее рассказывали о полётах в сильную бурю — в бурю без шуток, когда ветер готов ободрать с тебя перья и переломать кости, но не пустить куда нужно. Рассказов, однако, было немного, ибо большинство майтэ и гибло именно так: уже не возвращались в гнездо из таких полётов.

— Нет, свободна, — настойчиво повторил Турий, видимо угадав её мысли. — Ты — в себе, Тааль-Шийи. Твоя душа. Твоя воля. Всё, что ты знаешь, умеешь, любишь… Оно твоё, и только. Храни это, в том числе рядом с тауриллиан — и тогда они не сумеют поработить тебя.

Они проходили по очередному широкому коридору, по обеим сторонам которого тянулись распахнутые двери. Из-за одной доносилась печальная струнная музыка и одуряюще тянуло жасмином (Тааль вспомнила о Фиенни). За другой на разные голоса верещали птицы; мельком заглянув туда, Тааль увидела огромный зал, сверху донизу наполненный клетками на золотых и серебряных шестах. За следующей дверью раскинулся гигантский бассейн, окружённый фонтанчиками; несколько русалок подплыли к его борту и с любопытством провожали глазами Тааль и Турия. Стены зала усыпали ракушки разных форм и размеров — таким плотным узором, что сами стены скрывались под ними полностью.

— Ты так и выстоял? — спросила Тааль, пока они спускались по витой лестнице с прозрачными перилами тончайшей работы — наверное, из стекла или хрусталя. Ступени лестницы сочились чем-то бордовым; потянув носом, Тааль узнала вино. — Так и сопротивляешься им до сих пор?

Какое-то время Турий молчал. Он двигался очень осторожно и явно боялся задеть хрупкие перила крупом или боками. Потом вздохнул.

— Я перечитывал свои таблички, Тааль-Шийи — особенно ту, «О стойкости». И ещё вспоминал тебя.

— Меня? — Тааль почувствовала, что краснеет. Они переместились на этаж ниже, где сам воздух казался радужным от разноцветных стёкол в окнах. За новой дверью приоткрылся зал, полный странных механизмов — шестерёнок, цепей, колёс; от тиканья и жужжания красивые стёкла слегка дрожали. — Но… почему? Почему не свой садалак?

— Потому что мой садалак сдался, — просто ответил Турий. — Они отказались от себя — каждый из них. Их служение не стало их выбором, но именно тем, что я называю рабством. А ты… Ты оставалась собой, даже утратив слух, зрение и способность ощущать вкус пищи. Ты оставалась собой — безразлично, был вокруг нас лес, или Алмазные водопады, или Пустыня Смерти. Ты выдержала все испытания духов и все свои мучительные сны… Да, мучительные, Тааль-Шийи, не отрицай; ты кричала каждую ночь, хоть мы с Гаудрун и не говорили об этом, — не глядя на неё, кентавр перевёл дыхание. Они вновь куда-то поднялись, оказавшись на открытом балконе, и пошли вдоль ряда золотых колонн; ветер очень вовремя обдул горящие щёки обоих. — Ты была мудра и свободна, как никто в моей жизни, Тааль-Шийи. В маленькой майтэ с вещими снами о вратах в Хаос я нашёл такие ум и мужество, каких не встречал до этого ни в ком, знай это. А ведь солнце описало уже сто и ещё три десятка кругов с тех пор, как мать родила меня… Думай сама, Тааль-Шийи — уж это ты умеешь. Делай выводы о том, что поможет тебе сохранить себя.

Потом они снова молчали; к речи Турия сложно было что-то прибавить. Его восхваления казались Тааль полной чушью, но возражать на них вслух почему-то не хотелось. Она чувствовала, что коснулась бы чего-то безумно важного, личного для кентавра, если бы полезла сейчас со своим самоуничижением.

Но за слабость у озера ей теперь было стыдно. В главном Турий всё-таки прав: оберегая в себе то, во что веришь, можно противиться любым речам о смерти, как бы холодны и убедительны они ни были.

…Подземелье Эанвалле, в отличие от верхних ярусов, было выложено простыми плитами песчаника. На стенах потрескивали факелы, пламя в которых почему-то было зеленоватым — как в очаге Даны и Вирапи; должно быть, от воды такое не гаснет. Тааль крепче вцепилась в руку Турия. Звуки, которыми Храм полнился наверху, исчезли. Тишина давила ей на уши, полумрак пугал отчего-то больше, чем ночь в лесу боуги.

Но Турию явно было ещё хуже: он начал спотыкаться, вспотел, то и дело отдувался и тёр лоб мозолистой ладонью. Время будто остановилась — новые и новые повороты, углы, факелы, клочки паутины, каплющая где-то вода… Тааль не знала, сколько они уже здесь; как и все майтэ, она терпеть не могла спёртый воздух и уже мечтала о поверхности. Всё это не мешало ей двигаться дальше — и даже быстрее, чтобы со всем покончить, — и вскоре она обнаружила, что сама тащит вперёд ослабевшего Турия.

— Иди дальше одна, Тааль-Шийи, — выдохнул кентавр, останавливаясь. — Прости… Что-то не пускает меня. Земля дрожит подо мной, как она и сказала… А ещё давит вот здесь, — он с гримасой схватился за грудь. — И я слышу шёпот…

— Шёпот? — испугалась Тааль. — Но здесь никого нет, Турий.

— Есть… Шёпоты на незнакомом языке, я слышу их, их всё больше… — взгляд кентавра затуманился, а серебристую шкуру покрыли бусинки пота; он с трудом ворочал языком. — Они оглушают, Тааль-Шийи, больно ушам… Ты бы поняла их, но я не различаю слова… Прости, — он закашлялся. — Вновь меня заставляют бросить тебя… Они так хотят оставить тебя… без защитника…

Турий вдруг умолк, издал хрип и запрокинул голову, готовый упасть; на шее и висках у него до синевы вздулись жилы. Тихо вскрикнув, Тааль обняла его.

— Держись, Турий… Всё хорошо, только, прошу тебя, не иди дальше! Я доберусь сама. Ты сможешь вернуться один?

Турий как-то по-детски обмяк в её объятиях, а потом кивнул.

— Конечно, смогу, — с усилием выговорил он. — Буду ждать тебя наверху… Дрожь земли я чую оттуда, — вытянув руку, он указал на левый поворот впереди. Там факелы кончались, и из глубины коридора наползала темнота. — Наверное, там ты встретишься с духами… Прости меня, Тааль-Шийи. Прости и будь храброй, как и всегда.

— Буду, — пообещала Тааль (какой угодно — но храброй она себя точно никогда не считала…). — Со мной ничего не случится, духи хорошо ко мне относятся… Это ты береги себя. Ступай.

И, взявшись за ближайший факел, она решительно вытащила его из скобы. Если там, за поворотом, такой же мрак, как видно отсюда, — факел явно ей пригодится.

За поворотом и вправду стояла непроглядная тьма. Больше того: как только затих стук копыт Турия, факел в руке Тааль потух легче задутой свечки. Она вздрогнула. Древняя громада Храма, посвящённого неведомо кому (скорее всего, самим тауриллиан — от себя же) теперь нависла над ней, стискивала по бокам и уходила ещё глубже под землю, ниже самых укромных корней.

— Ничего, — тихо сказала Тааль — просто чтобы услышать свой голос. Он эхом отскочил от песчаниковых стен и показался ей на редкость писклявым. — Ничего. Я обещала дойти, и дойду.

Быть может, всё-таки зря она не потребовала у Ришо вернуть нож?…

Тааль шла через мрак, кусая губы от страха, и вела рукой по стене — так было спокойнее. Временами пальцы наталкивались на что-то склизкое, и тогда она с отвращением отдёргивала ладонь. Бредовый вопрос вдруг пришёл ей в голову: что бы она почувствовала сейчас, полюбовавшись вблизи на личинок, которыми раньше питалась?… Тошнота меж грудью и животом ответила раньше разума, и Тааль совсем поникла. Значит, она действительно уже не майтэ — не только телом? Но как в таком случае понимать слова бессмертной Мельпомены, ведь тауриллиан не лгут?…