Клинки и крылья (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна. Страница 47

— И… — зло пропищала она, передразнивая. — Вот именно, всё кончается на «и…», если нечего добавить. И был в этом пути хоть какой-то смысл? Я даже не о твоей личной или чьей-то ещё пользе, а о Смысле как таковом?… Ты вот можешь это сказать? Нет. И никто не может.

— Почему? — эти подкалывания возмутили Тааль, и она готова была даже поспорить. «Ничего не бойся», — мягко шепнул голос Фиенни у неё в голове, и потом то же самое прожурчал Эоле. Вот если она будет бояться, в её путешествии действительно не окажется «Смысла как такового».

— Потому что во всём Мироздании действительно важно только одно, — тауриллиан неспешно откинула капюшон и сбросила чёрную накидку — словно ворона, оставшаяся без перьев. С аккуратного девичьего затылка по спине и шее спускалась длинная чёрная коса.

— Что? — спросила Тааль. Несмотря на предупреждающие тычки Турия, ей очень хотелось, чтобы тауриллиан обернулась.

И она обернулась.

Тааль заглянула ей в глаза — чёрные, как бездна, огромные и древние, как само Обетованное. Источник жуткой силы, бившей от тауриллиан, находился именно в них; и Тааль втянуло в эти зрачки, в обманчиво-невинные ресницы, в скорбную складку под бескровными губами…

Когда чёрно-белый, ведущий в горе и безмолвие туман рассеялся, Тааль обнаружила, что рухнула на колени, а Турий испуганно и неумело пытается её поднять.

— Вставай, маленькая майтэ, — разнёсся величественный голос где-то у неё над головой — голос бессмертной, властительницы, тёмной богини… Тааль замирала в ужасе, представив, что едва не осмелилась заявлять что-то против её воли. Одно её присутствие вызывало трепет и желание подчиняться — больше ничего. — Вставай и смотри на меня.

— Всё хорошо, всё в порядке, — шептал Турий. Он согнул в коленях все четыре ноги и присел рядом с Тааль, чтобы помочь ей. — При первой встрече с ними всегда так… Потом привыкаешь.

Его светлая борода колюче щекотала ухо, но Тааль не решалась отодвинуться — ведь тогда придётся снова взглянуть на Неё, а она больше не может, никогда не сможет допустить такую дерзость…

Еле дыша, Тааль встала, чтобы исполнить Её волю. Она теперь казалась себе вдвойне неуклюжей и уродливой, зарвавшейся дурнушкой. Тауриллиан стояла перед ней с гордо выпрямленной спиной; за ней о чём-то шептало озеро, всем гладким туловищем накатываясь на гальку; ветви ивы венчали бессмертную, как древесная корона, а кончик её чёрной косы почти касался земли. Девичье лицо оставалось грустно-надменным, явно не собираясь смягчаться. Эта суровость приводила Тааль в отчаяние.

— Всё ещё хочешь узнать ответ на свой вопрос?

Тааль кивнула: лгать Ей всё равно бесполезно, так она лишь ещё сильнее очернит себя в Её глазах… Турий поддерживал её, обхватив за плечи, и незаметно тянул в сторону Храма; он, наверное, мысленно корил себя за то, что привёл к этому великому, грозному существу такое ничтожество, такую (о мать моя, Делира, почему же ты тогда не пощадила меня?…) посредственность, как Тааль из гнездовья у Высокой Лестницы…

— Смерть, Тааль-Шийи. Смерть — единственно важное в Мироздании. Ею всё заканчивается, и начинается всё тоже с неё. Потому высшая мудрость — в том, чтобы приобщиться к ней. К молчанию. К одиночеству. Только тот, кто один, по-настоящему силён. Привязанности — слабость. Если ты шла сюда, чтобы найти друзей, я разочарую тебя: здесь их нет ни у кого… И любой из твоих друзей, попавших сюда, уже успел измениться.

Каждое слово, падавшее с бледных губ, звучало как приговор; Тааль стояла, всё ниже опуская голову, молча признавая своё поражение. Турий сильнее стиснул ей плечи, возмущённо мотнув хвостом.

— Пойдём, Тааль. Нам здесь нечего делать… Разберёмся и сами, куда нам идти в Эанвалле.

Тааль сердито вывернулась из рук кентавра. Как он может уводить её от тёмной богини, от повелительницы, пока Она сама не отпустила её?…

Как сквозь сон, ей вспоминались просьбы боуги, собственные обещания — что-то о замышляемом обряде, о Мосте, сооружение которого она обязана пресечь, чтобы тауриллиан не вернули себе власть… Какой бред — помешать им, чья власть свята и законна, кто прекрасен, как солнце, и грозен, как тысячи войн?!

— Разберётесь, конечно, — грустно улыбнулась бессмертная. — Зал духов — в одном из подземелий, кентавр, на нижнем уровне Эанвалле. По дрожи земли вы поймёте, что он близко… Да-да, не надо так на меня смотреть: мне прекрасно известно, зачем вы здесь, и атури своих целей тоже никогда не скрывали. Но наивно с твоей стороны надеяться, что это избавит от меня Тааль-Шийи. Как раз я и хочу подготовить её ко всему, через что ей необходимо пройти.

Турий опустил голову, набычившись, и взрыл копытом влажную землю. Тааль испуганно вцепилась в него: на миг ей померещилось, что сейчас кентавр, бросившись на бессмертную, без всякого почтения опрокинет её в озеро.

— Почему ты? Почему не Поэт или Цидиус?… И почему Тааль-Шийи сама до сих пор не знает, «через что ей необходимо пройти»? Тебе не кажется, что это должно быть её выбором?

Тааль пробрала дрожь.

— Опомнись, что ты делаешь?! — испуганно прошипела она. Из-за кентавра им теперь не миновать наказания, немилости… Но тауриллиан лишь отмахнулась мраморной рукой; широкий рукав взметнулся, подобно чёрному крылу.

— Ничего, Тааль-Шийи… Турий-Тунт у себя в садалаке слишком привык говорить то, что думает. И я, в общем-то, не против. Отвечу на всё. Почему я? Потому что мне захотелось, а Поэт и Цидиус с прочими любезно уступили мне эту возможность. Почему она до сих пор не знает? Вероятно, потому, что только-только добралась до нас, и её многое ждёт впереди. И всё, разумеется, произойдёт исключительно по выбору Тааль. Без её выбора нужная нам магия просто не подействует, и все усилия пропадут напрасно… Поэтому отбрось свои потуги быть героем-защитником, Турий-Тунт. У тебя другая роль.

И потом, точно забыв о них обоих, тауриллиан вновь развернулась к озеру, жестами подзывая к себе лебедей. Те послушно подплыли и, умильно подрагивая хвостами, стали ждать угощения. Бессмертная достала откуда-то ещё один ломоть хлеба — свежий и мягкий, как в доме Фиенни — и, ласково улыбаясь, разломила его над водой. Потом повела в их сторону чёрным глазом, удивлённо приподняла тонкие брови.

— Вы ещё здесь? Эанвалле вон там, кентавр. Или радость совершенно застила тебе глаза, так что ты даже наш Храм не способен разглядеть?…

— Я только хотел спросить, как твоё имя сегодня, — хмуро ответил кентавр. — Чтобы запомнить этот день.

— Запомнить — или припомнить?… — бессмертная хрипло рассмеялась. — Ты сегодня забавный сильнее обычного, звездочёт. Вообще-то я ещё не размышляла об этом, но… Пусть будет, например, Мельпомена. В одном странном мире у меня была знакомая с таким именем. И, знаешь, она даже неплохо ладила со мной, в отличие от тебя.

Тааль не помнила, как Турий довёл её до Храма, как они вошли, да и внутреннее убранство Эанвалле с того дня не отложилось у неё в памяти. Разум заполонило тёмное, властное присутствие Мельпомены; в ушах всё звучал её отстранённый голос, будто скорбящий обо всех живущих, а дышать было тяжело — точно шею стянула удавка чёрной косы.

— Сейчас будет легче, — твердил кентавр, ведя её через золотое сияние по каким-то ступеням. Одна из множества разномастных дверей открывалась в лабиринт коридоров — каменных, деревянных, беломраморных или таких же золотых, как стены снаружи. Лишь потолок оставался одинаковым — высоким, со сходящимися полукруглыми сводами. Внутри Эанвалле, казалось, был больше, чем снаружи: после домика Даны и Вирапи Тааль уже вполне могла в это поверить.

— Мне лучше, — пробормотала она, когда звон чеканных слов о смерти начал смолкать, а здравые мысли о цели — возвращаться. Только теперь Тааль расслышала, что цоканье копыт Турия (пожалуй, впервые за всё время их знакомства) потеряло свою равномерность, а сам он едва ли не бледнее бессмертной.

Кентавр вздохнул.

— Слава Порядку… Постарайся не думать о ней, Тааль-Шийи — хотя бы пока. Вспомни, кто ты есть. Вспомни, что ты свободна.