Повстанец (СИ) - Уваров Александр. Страница 27
Древний род, к тому же — уважаемый и знатный род банкиров и финансистов, подаривший Республике многих великих предпринимателей, основателей крупных банковских домов, инвесторов, поднявших промышленность Готтарда на недосягаемую для прочих поселений и планет здешней части Галкактики (включая и этот проклятый Медиобар!) высоту, древний и славный род, к которому принадлежала эта юная, необыкновенно красивая (даже с дрожащими от обиды губами) и очень даже скромная девушка требовал от членов влиятельного семейного клана соблюдения жёстких, раз и навсегда установленных норм приличий.
И прежде всего — никаких чувств!
По крайне мере, на людях. Даже в дестве отец никогда не брал Юну на руки. Не гладил по голове. И не шлёпал.
Только хмурил брови (если был недоволен наследницей). Или улыбался (если она всё делала правильно).
И не раз учителя и гувернёры строгим и ледяным голосом внушали ей, что девушки из благородных фамилий не хмурят лоб, не плачут даже от красного тропического соуса и прочих чрезвычайно неприятных вещей, не заливаются неприлично громким смехом (а сдержанно улыбаются лишь уголками губ), высоко держат голову и никогда, никогда не дают эмоциям одержать над собой верх!
Ибо жизнь отпрыска благородного семейства — это служение Дому.
То есть свободной, чистой, вечной и прекрасной Республике!
И она сдержала бы свои чувства, она не дала бы им взять над ней верх.
Юна была достойной и прилежной ученицей.
Но се йчас они стояли одни, одни на этой поляне.
Там, где должны были встретиться с её родителями и, следуя древнему обычаю, в их присутствии повторить слова клятвы, что произносят юноши и девушки Готтарда при помолвке.
А потом родители оставили бы их, ушли.
И уже тогда можно было бы отправиться к фонтану, чтобы уронить праздничную белую ленту в подрагивающую от быстрых, пенящихся потоков тёмную воду.
Но… Родители не пришли на выпускной бал, а её любимый, её Зайни был так хорош в парадной мундире! Они не захотело его видеть. Не захотели познакомиться с ним, хотя из вежливости, той самой холодной, но неизменной вежливости, которой так славилась её семья, не захотели они перемолвиться парой фраз с…
С молодым офицером, но уже — старшим пилотом. С её Зайни.
А ведь он так старался поступить в Академию и получить по окончании курса эти вожделенные нашивки старшего пилота. Вовсе не потому, что был карьеристом (хотя поднимался наверх с самого дна, и в столичные края для службы в управлении космофлота республики прибыл когда-то из дальнего, заброшенного и позабытого командованием гарнизона, что обслуживал станцию космической связи на одном из полярных островов).
Нет, он бы, в конце концов, обошёлся бы и нарукавным пилотским знаком. А после десяти лет службы закончил бы, наконец, свой объёмный и, похоже, теперь уже отложенный до лучших времён труд по экономике…
Но как-то на вечеринке в престижном клубе "Дракон" (а ведь сначал не хотел туда идти, да друзья уговорили! "что тебе за книгами сидеть! пошли, Зайни!") познакомился с ней. С Юной.
И сразу понял… Да, он сразу понял, что это — его судьба.
Честно говоря, он и сам боялся себе признаться в своих чувствах.
Профессиональное чутьё (на его курсе обучали в том числе и прикладной психологии; да и прошлых знаний с накопившимся уже некоторым жизненным опытом хватало) подсказывало — девушка хоть и хочет казаться "человеком его круга", но на самом деле это не так.
Она — другая. Её естественность, искренность, доброта — это её душа, это то, что дано ей от рождения. Но чувствовалось, явственно ощущалось, что искренность даётся ей нелегко, что весёлые пирушки с друзьями и студенческие вечера с танцами, шутками и беззаботным смехом — это для неё какая-то совсем ещё новая, незнакомая ей ранее сторона жизни.
В ней иногда чувствовалась настороженность и отстранённость. И привнесённое в её душу извне, едва ли не навязанное ей холодное лицемерие, которое она вынуждена была (и это тоже чувствовалось — каких иногда усилий ей это стоит!) преодолевать.
Но теперь-то она была совершенно искренна в своих чувствах!
Родители снова обманули её: обещали придти на помолвку, в крайнем случае — непременно быть в парке. И не пришли!
Конечно, кто для них пилот… Хорошо, кто для них старший пилот Зайнер?
О, да! Конечно, он солдат Республики. Молодой и весьма перспективный офицер, откомандированный в числе лучших выпускников Академии в эскадру самого Эрхарна, для выполнения заданий особой важности на планетах Тёмного пояса.
Конечно, его будущее вполне обеспечено, он непременно сделает карьеру (да, помнится он и статьи публикует в столичных научных журналах… и когда время находит?), дослужится и до штабных аксельбантов и, быть может, до платинового нарукавного щита.
Ну и что? С такими людьми водят дружбу и, тем более, роднятся первые фамилии Республики?
О, нет, дамы и господа, никакого пошлого снобизма и столь осуждаемого в Республике высокомерного отношения к этим замечательным, энергичным и амбициозным "парням из народа".
Что вы! Они, конечно же, тоже опора Республики, они весьма, весьма достойные люди.
Но… Всё-таки их не приглашают на вечера камерной музыки в дома, что стоят на Золотой Стадии Готтарда. И не высылают отпечатанные на белом шёлке приглашения. И их не встретить в сигарных залах закрытых клубов.
Они, конечно, достойные граждане. Но — не того круга.
— Теперь, похоже, я уже не состою в элитном клубе, — сказала Юна.
И улыбнулась. Назло обманувшим родителям, назло всей прошлой жизни, назло самой себе, вчерашней Юне.
— И хорошо, — продолжила она. — Без них лучше. Отец наверняка, увидев тебя, скривился, будто мы готовимся угостить его несвежим лаймом. А мама непременно уговаривала меня передумать, даже не стесняясь твоего присутствия.
— Они сильно тебя обидели? — спросил Зайнер.
И, опустившись на колено, взял кончик белой ленты и торжественно поцеловал.
— Дорогая и любимая моя почти уже невеста, — откашлявшись, произнёс Зайнер. — Моя прекрасная дама! Ввиду того, что мои будущие, и до сих пор не любящие меня, папа и мама изволили проигнорировать первую часть ритула, предлагаю без отлагательств проследовать к фонтану.
Юна кивнула в ответ и положила ладонь ему на плечо.
— Встань, рыцарь!
Зайнер поднялся с колен и взял Юну под локоть.
— Без них даже лучше, — сказал Юна. — Они непременно всё испортили бы…
Они пошли по парковым аллеям.
В тишине их шаги отдавались непривычно громким и чёким эхом.
Они шли в молчании, словно боясь нарушить эту редкую, благословенную тишину.
Но Зайнер, всё ещё поглощённый прежними своими, до конца не высказанными мыслями, обратился к девушке.
— Твои родители думают, что я люблю не тебя, а твоё будущее наследство, — грустно сказал Зайнер. — Впрочем, они легко могли бы это проверить. Например, сообщить мне, что ты, наконец, лишена всех их милостей…
Юна промолчала в ответ.
— Тебе неприятен это разговор? — спросил Зайнер.
— Мне всё равно, — ответила Юна. — Я не хочу о них вспоминать. С меня довольно! Они больше не будут распоряжаться мной, как вещью…
Зайнер остановился и посмотрел ей в глаза.
— Юна…
Она покачала головой. Она поняла, о чём он хочет спросить.
— Нет, — ответила Юна. — Я люблю тебя, Зайни. Я не пытаюсь им досадить… Это… Это чуство, Зайни. Любовь, а не месть. Мы просто забудем о них.
— Но я не смогу быть всё время с тобой, — ответил Зайнер. — Ты же знаешь… Мне нужно отправляться в путь, туда…
Зайнер показал на небо, пока ещё не тревожное, чёрное небо космоса, а синее, мирное, спокойное, тихое небо Готтарда.
Где-то там, далеко — эскадра. Серебристо-белые громады кораблей, бесшумно плывущие в немом океане Вселенной. Так далеко от них, от этих полян и лугов, от парковых домиков с красными черепичными крышами и покрытых мховым оранжевым налётом старины парковых гротов, от проносящихся над головами птиц, от ручья на окраине леса… Так далеко от этой жизни!