Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н.. Страница 35

Арджуманд, заметив, что я отвлекся, спросила:

— Кто это?

— Фиринги…

Кони перешли на шаг, и я заметил большие тяжелые мечи, вдетые в ножны. Всадники смотрели на нас дерзко, не отводя глаз.

— Фиринги? Я о них слышала, — сказала Арджуманд. — Они постоянно докучали дедушке с концессиями на торговлю. Дедушка их не любит. Говорит, они жадные и нечестные, часто нарушают данное слово. И еще он говорит, им никак не угодишь, они вечно недовольны и хотят, чтобы весь мир лежал у их ног. Когда падишах сказал, что им не следует размещать образ женщины, которой они поклоняются, на кораблях, когда на них плывут мусульмане, совершая паломничество в Мекку, они отказались слушать. Не будем обращать на них внимания.

— Хорошо, агачи.

Моя хозяйка вернулась к своему занятию. Оставалось накормить всего трех попрошаек, но мне не так-то просто было выполнить распоряжение Арджуманд — не смотреть на всадников. По тому, как держались фиринги, я догадался, что они пили арак. Светлые глаза у обоих покраснели, лица отекли. Они переговаривались на незнакомом языке, который звучал, словно слова выскакивали изо рта боком и падали вниз со слюной. Один направил своего скакуна в нашу сторону. Я почуял беду. Солнце светило так, что легкие одежды моей хозяйки просвечивали и ее тонкое, крепкое тело было отчетливо видно. Я встал, чтобы загородить ее, но тут, совершенно неожиданно, коренастый крепыш, который был ближе ко мне, пришпорил лошадь и толкнул меня на землю. Падая, я выхватил кинжал…

АРДЖУМАНД

Услышав крик Исы, я обернулась.

Он падал прямо под копыта. Я бросилась на помощь, но жирный фиринги направил лошадь между нами. Я почувствовала запах пота и, еще того хуже, затхлый запах мужской мочи. Это было невыносимо. Жаркий климат особый, здесь нужно мыться каждый день, но фиринги был чужестранцем и, верно, следовал собственным привычкам, согласно которым моются раз в год.

Единственным моим оружием был черпак, и я что было сил ударила им лошадь.

— Убирайтесь! — Черпак сломался, в руке осталась только рукоятка.

Мой выкрик только позабавил мужчин, они расхохотались. Второй фиринги был крупнее, такой же неопрятный, на лице у него кустилась желтая борода. Я попыталась отступить, но путь преграждали нищие, чей голод был сильнее страха. Слуги стояли в растерянности, пооткрывав рты, бедный Иса пытался подняться, но всадники снова и снова опрокидывали его наземь.

— Оставьте нас в покое!

— Мы не уйдем, пока не увидим твое прелестное личико, — заговорил жирный на нашем языке, коверкая слова.

Внезапно он спешился и схватился за край моей накидки. Ткань разорвалась, открыв мое лицо на обозрение мерзких глаз. Мне казалось, что меня поразила молния, — да и то при ударе молнией легче было бы перенести боль. Я не знала, как себя вести, — никогда прежде мне не доводилось сталкиваться с подобным. Жизнь в тепличных условиях, под защитой, сделала меня беспомощной. Я стояла, дрожа от унижения, от того, что эти грязные существа рассматривают меня. Ни один мужчина со стороны не видел моего лица, а теперь оно было открыто взглядам злобных фиринги и нищих. Фиринги хохотали, отпускали язвительные замечания, но я не слышала их, так велико было смятение. Я ощущала себя оскверненной, подвергшейся насилию… Смущение, однако, быстро сменилось гневом.

— Убирайтесь!

— Да она красотка!

И тут, впервые в жизни, я познакомилась с новым и весьма неприятным чувством: ненавистью. Она разгорелась мгновенно, как пламя, охватив меня всю, подавив все прочие переживания. Я убила бы их на месте, но единственным оружием был лати — посох Исы. Схватив его, я с силой ткнула одного из всадников в бедро. Он вскрикнул, лошадь шарахнулась в сторону. Это не остановило меня — я наносила удар за ударом, по лошадям, по фиринги…

В конце концов жирный изловчился и вырвал лати из моих рук. Сейчас он ударит меня!

— Да ты знаешь, кто я? Моя тетя — Нур-Джахан, супруга падишаха! — словно со стороны донесся до меня мой голос.

Имя сработало, как волшебное заклинание. Фиринги отбросил посох, смех прекратился — страх заставил мужчин замолчать. Не говоря ни слова, фиринги развернули и пришпорили коней. Я дождалась, пока они скроются из виду, стараясь запомнить каждую деталь происшедшего.

— Я не уберег тебя, агачи…

— Ты вел себя храбро, Иса. Ты мало что мог сделать против двух вооруженных людей. Вытри лицо.

— Я убью их!

— Нет. И не говори ничего моим. Не хочу, чтобы в семье узнали, что с нами приключилось.

— Но, агачи, если ты расскажешь тетушке, она сообщит падишаху. Джахангир прикажет немедленно разыскать их и казнить.

— Нет, Иса. Я сказала. Мои родственники никогда больше не разрешат мне выйти из дворца, если услышат об этом. Но я не забуду, что сделали эти люди, — никогда не забуду. Настанет день, и они мне заплатят.

Позднее, оставшись одна, я рыдала без удержу. Слезы текли и текли — от гнева, от унижения, я уже и сама не понимала, почему они никак не унимаются. К тому же меня трясло, как в лихорадке. Я никого не хотела видеть и сказалась больной. Пришла мама, потрогала мне лоб, лоб показался ей горячим, и она оставила меня лежать в затененной комнате. Я страдала от боли — странной боли, не похожей ни на какую другую. Чувство было такое, будто внутри у меня глубокая, воспаленная рана. Ненавидеть кого-то? До сего дня у меня и мысли такой не возникало. Как они посмели унизить меня? Разве я доступная женщина? Все ли фиринги одинаковы? По тому, что о них рассказывал дедушка, я подозревала, что это так.

Аллах да сохранит меня от неверных…

Люди, а не Аллах, последнее прибежище правосудия. Я поверила тому, что предостерегающе шепнул мне Хосров: Ладилли, Ладилли… Имя придавило, как камень. Такое было возможно. Мехрун-Нисса едва ли могла использовать меня в своих интересах, но Ладилли в ее власти, а значит, через нее можно было бы воздействовать и на Шах-Джахана… Я думала, думала, думала, и сердце стучало с такой силой, что я не могла заснуть. Любимый дал мне слово, но, увы, он, как и я, не властен над своей жизнью.

Мой отец был советником падишаха по вопросам казны, и я решила поговорить с ним и дедушкой в надежде, что к их голосам падишах прислушается скорее, чем к нашептываниям Мехрун-Ниссы. Но оба были озабочены делами куда более важными, чем разбитое сердце какой-то девчонки, и сами ни о чем не спрашивали. К тому же им явно не нравилось мое упрямство, ведь все женихи, какие появлялись в доме, были отвергнуты.

Как, как привлечь их на свою сторону? Я целыми днями слонялась, стараясь улучить момент и застать их одних, не привлекая внимания матери. Мама, видно, догадывалась, что у меня на уме, — однажды она демонстративно удалилась, оставив мужчин за вином и кальяном.

Когда я вошла, они негромко переговаривались, откинувшись на подушки. Замужество Мехрун-Ниссы укрепило их положение: теперь они могли влиять на государственные дела сообща.

— Иди сюда, Арджуманд. Посиди со мной. — Отец похлопал по кушетке рукой. Дедушка улыбнулся. Оба смотрели на меня заботливо и немного обеспокоенно. Отец был моложе и выше ростом, и все же они были очень похожи. Борода дедушки совсем поседела, но он не уступал отцу ни в разумности суждений, ни в бодрости.

Я решила сразу начать с главного:

— Отец, я пришла к вам потому…

— Можешь не объяснять, твоя мать нам рассказала. Ты же знаешь, как она за тебя переживает. А если ее что-то беспокоит, то она начинает теребить меня. — Отец по-доброму хохотнул. — Чем мы можем помочь тебе?

— Поговорите обо мне с падишахом… Шах-Джахан хочет на мне жениться. Я согласна быть второй женой…

— О да, всему миру известно о его великой любви к тебе, знает о ней и падишах. Вы оба — просто упрямые дети!

— Хотела бы я оставаться ребенком — тогда бы я не понимала, как жестоко время. Оно меня подстегивает. — Я помолчала и заговорила снова, волнуясь: — Мне сказали, что Мехрун-Нисса на место второй жены Шах-Джахана прочит Ладилли…