Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н.. Страница 51

— Иса. Ты должен поставить небольшой шатер в саду, где он любит сидеть. Действуй быстро и тихо. Шатер должен быть готов сегодня.

Разве может принц склонить голову перед женщиной? Он сделан из золота и мрамора, а я состояла только из плоти, и не было для меня ничего ужаснее, чем лишиться любви Шах-Джахана. Теперь я готова была охотно уступить любым его требованиям, вынести любое унижение — только бы прекратить невыносимые страдания. Но что, если он откажет мне? Об этом я боялась даже подумать.

Я надела золотистые шаровары, блузу и накидку. Теперь у меня была не горстка серебряных украшений, а множество шкатулок и ларцов с драгоценностями; из них я тщательно отобрала те, которые он должен был помнить. Иса поставил палатку, постелил на пол ковер. Я устроилась там, разложила товары. Ночь выдалась тихая, месяц отражался в воде, как серебряный меч.

— Он придет? — спросил Иса.

— Не знаю. Помолись, чтоб пришел. Принеси вина. Прикажи музыкантам молчать, пока он не войдет в сад.

— Ты хочешь, чтобы я остался?

— Да… нет… стой там.

Он спрятался в тени. Я сидела, нервно перебирая и перекладывая цепочки и браслеты, трепеща так же, как и в ту самую ночь, много лет назад. Прошлое всегда возвращается… Но что, если Шах-Джахан не придет? Он уехал, отправился на юг, на север, решил поохотиться, остался пожить в отцовском дворце… Эту ночь он проводит с танцовщицей… Пьет с друзьями… Мой милый войдет, посмеется надо мной и отправится на собственное одинокое ложе… От таких мыслей у меня лопалась голова. Надежды не было, я не заслужила счастья, счастье не повторяется.

…Я не заметила, как он вошел и остановился у границы лунной тени. Должно быть, он стоял так уже какое-то время, а потом решительно направился к моему шатру.

— А, моя малышка, девочка с базара — сколько же стоит твой товар?

— Десять тысяч рупий.

— При мне нет денег. Примешь взамен десять тысяч поцелуев?

— От Шах-Джахана достаточно будет и одного.

Я получила десять тысяч поцелуев в ту ночь. Кроме них я получила седьмого ребенка.

Как-то утром ко мне зашла повидаться Ладилли. Казалось, она парит над землей, подхваченная ветром, не в силах управлять собственной судьбой. Ее кроткое спокойствие — нежная, насквозь прозрачная дымка, которую невозможно ни развеять, ни разорвать, — порой выводило меня из себя. Трудно было понять, в каком она настроении, — маска невозмутимости скрывала всё, даже обиду или гнев.

— В чем дело, Ладилли? Если ты намерена просто сидеть и вздыхать, займись этим в другом углу комнаты. Я так и чувствую на себе груз твоих вздохов.

— Меня выдают замуж.

— Так тебе надо радоваться!

Выражение ее лица не изменилось. Ладилли была стара для замужества, даже старше, чем я, когда вышла за Шах-Джахана. Но она принимала свою судьбу не ропща.

— Ты рада?

Ладилли пожала плечами:

— Мама сказала мне сегодня утром, что я должна выйти за Шахрияра.

— Ах! — Я не нашлась, что сказать.

Мне никогда не нравился младший брат Шах-Джахана, он беспокоил меня. При дворе его прозвали На-Шудари, Никчемный. Лицо его казалось вылепленным из сырой глины, и он все время потел; в нем не было ни капли мужской привлекательности. Мать Шахрияра была рабыней, которую Джахангир щедро одарил, а потом отправил в Мейрут, в уединение. Такой выбор жениха казался жестокой шуткой.

— Откажись.

— Арджуманд, ты же понимаешь, я не могу этого сделать. Мама будет кричать на меня дни напролет. Я этого не вынесу. Мне проще сразу согласиться. — Ладилли внезапно схватила меня за руку: — Поговори с ней! Ты сильная, тебя мать послушает.

— Но что мне ей сказать? Может, у тебя есть кто-нибудь другой на примете?

— Да! — Ее личико озарилось светом. Мне стало грустно при виде этой вспышки. Вскоре ее радость может погаснуть навсегда. — Его зовут Ифран Хасан. Он из родовитой семьи.

— Никогда о нем не слышала.

— Он не занимает высокого положения. У него джагир недалеко от Бароды.

— Вы с ним говорили?

— Конечно нет. Но я знаю, что нравлюсь ему: он прислал мне вот это. — На шее у нее поблескивала серебряная вещица. Круглый медальон раскрывался, но внутри ничего не было. — Я велела сделать точно такой же, только золотой, и передала ему.

— Хорошо, я поговорю с твоей матерью. — Я мягко высвободила руку, отлично понимая, что в этот момент наши жизни расходятся: Мехрун-Ниссу тронуть невозможно. — Но сразу предупреждаю: это будет трудно. Твой Ифран Хасан недостаточно знатен. Шахрияр — принц.

В тот же миг я пожалела о своей резкости. Плечи Ладилли поникли, она будто услышала приговор: ее мечтам не суждено сбыться. Что я могла? Только утешить ее, внушить ложные надежды. Через несколько дней Мехрун-Нисса подтвердит свой выбор уже окончательно.

— Да, ты права… Она и слушать не станет. Принц! Этот тупица!

В первый и последний раз я стала свидетелем вспышки негодования. Ладилли и сама испугалась ее; вспыхнув, она поспешила прочь.

ШАХ-ДЖАХАН

Мне очень не понравилось решение Мехрун-Ниссы сделать своим зятем моего бастарда-братца. Он был выношен и рожден рабыней, никто не обращал на него внимания. Раз или два я видел, как он со своими дружками пьяный шатался по дворцу. Существование его было мутным, незначительным, но вот теперь рука Мехрун-Ниссы решительно извлекла его из полузабвения и вытащила на свет. Сначала она прочила в мужья Ладилли меня и при выборе Шахрияра, похоже, руководствовалась теми же соображениями. Меня мало волновало, за кого выйдет Ладилли, но я ясно видел, что замышляет хитрая женщина. Она будет управлять Ладилли, а через нее и зятем — возможно, падишахом Шахрияром. Властитель-шут, царек-болванчик…

— Нет, тетя не осмелится, — сказала на это Арджуманд. — Ты — первый из сыновей Джахангира.

— Но останусь ли им? — Я повернулся к ее отцу, Асаф-хану. Удлиненное лицо Асаф-хана, лицо политика, искушенного в придворных интригах, оставалось непроницаемым. Я любил его дочь и был уверен в его преданности. — Вы с падишахом видитесь ежедневно. Я все еще первый из его сыновей?

— Да. — Ответ был кратким. Это не показалось мне утешительным признаком. — У Мехрун-Ниссы есть враги, — добавил он.

— У кого их нет? Но у нее есть Джахангир, а у меня? Теперь у нее есть Шахрияр, а у меня нет никого в поддержку. Мой отец — больной человек. Кого из нас он выберет?

— Того, кого выберет она, — растерянно прошептала Арджуманд. — Ей известно, что я — не Ладилли. Я буду ей противостоять.

Кончилось безмятежное время, Мехрун-Нисса толкала меня к краю. С одной стороны мне виделась зияющая пропасть, бездна, из которой нет возврата никому, даже принцу. С другой — отвесная, непреодолимая круча.

— Что мне делать?

— Ничего. — Асаф-хан был спокоен. — Что ты можешь сделать? Нужно выжидать. Резкое движение может испугать Джахангира. Сейчас он озабочен своим здоровьем, мечтает о Кашмире.

— Отцу известно, что затевает Мехрун-Нисса?

— Да. Ей хватает ума не скрывать от него. Он одобряет брак Ладилли и Шахрияра. Считает, что они как нельзя лучше подходят друг другу. Он со смехом сказал мне: «Только подумай, как тебе повезло, друг. Твоя сестра — любимая жена падишаха, а ее дочь — принцесса!»

— И…

— Больше он ничего не сказал.

— И не упомянул Арджуманд?

— Нет. Может, не счел необходимым. Не пытайся найти смысл в его умолчаниях.

— А как еще я должен это понимать? Он игнорирует Арджуманд, но тем самым демонстрирует презрение ко мне.

— Он не в себе. Хватит того, что нам приходится искать скрытые значения в словах Мехрун-Ниссы. Будем ждать и наблюдать. Я замолвлю за тебя словечко в гусль-кхане.

Развития событий долго ждать не пришлось. Свадьба Ладилли была такой пышной, что затмила мою собственную. Мехрун-Нисса дарила всем гостям золотые чаши и блюда, женщинам — драгоценные камни, в толпу бросали золотые и серебряные монеты, празднование длилось трое суток.