Взять своё (СИ) - Агишев Руслан. Страница 27
— Вперед, волчье племя, — кровь набатом ударила в голову и король зарычал. — О-о-ольстер! О-о-ольстер!
Подхватив древний клич бросился в атаку второй десяток.
— О-о-ольстер! О-о-ольстер! — стремительно, словно стрелы, пронеслись они мимо ворот крепости. — О-о-ольстер! О-о-ольстер!
— О-о-ольстер! — продолжал, словно безумный орать Роланд, вонзая шпоры в своего жеребца; пришел черед его десятка. — О-о-о-ольстер! — где-то рядом слышался детский крик. — О-о-ольстер! — отовсюду ревели мужские глотки; так долго сдерживаемая ярость, наконец-то, вырвалась наружу. — О-о-ольстер!
Рывок! Ворота остались за спиной! Рывок! Впереди темная пелена и уходящая вперед едва заметная каменистая дорога! Рывок! Сильный удар! Дикое ржание коня! И пытавшийся отпрыгнуть с пути разъяренного коня бессмертный летит в сторону!
— О-о-ольстер! О-о-о-ольстер! — Роланд пригнулся к холке жеребца и крепче сжал копье; из темноты выступали расстроенные ряды штурмового отряда легионеров, неуклюже пытавшихся прикрыться щитами от летящих на них копий. — О-о-ольстер!
Снова удар! Наконечник копья ударил по щиту, откидывая легионера назад! А копыта коня уже довершил начатое.
— О-о-ольстер! — от города накатывалась волна криков; из ворот вырывались все новые и новые всадники. — О-о-о-ольстер! — десяток за десятком, сотня за сотней; неполные четыре сотни катафрактов, что Роланду удалось тайно оставить в городе и спрятать в Вороньем Гнезде (своем замке), неслись за своим королем. — О-о-ольстер!
Кровь все сильнее и сильнее била в висках. Прыжок коня! Остатки раздавленной телеги остались позади! Еще удар шпорами и снова рывок вперед! Резкий взмах щитом и очередной легионер полетел под копыта следовавшего за королем гвардейца!
«Укрепления прошли! Штурмовые сотни почти рассеяны. Нас точно не ждали! — мысли — штампы, мысли — лозунги проносились в его голове. — Не останавливаться! Дальше вперед! Еще быстрее! Пока не опомнились!».
Сейчас не было времени на рассуждения и сомнения! Сейчас все решали именно эти мгновения! Оставалось лишь положиться на волю Богов и… иезуитский разработанный план этой атаки.
… В последние спокойные ночи, ставшие для него и его дяди, Крегвула, бессонными, все это уже обговаривалось. Тогда, казалось, они предусмотрели все, что только могли… И стремительную атаку на крадущихся к крепости легионеров; и расхолаживающее действие вина, традиционно даваемое бессмертным перед штурмом; и дальнейший бросок на шаморский лагерь, чтобы быстрым ударом тяжелой конницу нанести врагу как можно больший урон; и встречный удар прятавшихся где-то под Ольстером остальных катафрактов. Тогда, казалось, они предусмотрели и расписали все, что дарило им один единственный шанс если не нанести поражение Сульдэ, то хотя бы сильно его ослабить…
— О-о-ольстер! О-о-ольстер! — разогнавшаяся лавина тяжелой кавалерии, теряя ломавших ноги коней и всадников, но все еще смертоносная, добралась до шаморского лагеря. — О-о-ольстер! О-о-ольстер! — хриплыми голосами орали катафракты. — О-о-ольстер!
Первые всадники своими закованными в металл тушами снесли деревянные ворота, сбитые из крестьянских телег, и тут же свалились в мерзлую грязь, истыканные тяжелыми стрелами крепостных самострелов. Точно также, десятками массивных зазубренных болтов, были встречены и следующие катафркаты, прорвавшиеся через ворота.
С хрипами и стоном, с лязгом железа и хрустом ломающихся костей, свалились и они. Свалились почти все. Двое из всех десяти все же смогли, истекая кровью, прорваться к стрелометам и переколоть их обслугу.
Всего этого Роланд, десяток которого немного оторвался от первых, не знал. Сейчас, в прорез шлема, он видел лишь пустой проем в укреплениях основного лагеря.
— Пришпорить коней! — он ткнул копьем в сторону снесенных ворот. — За мной! Пусть они сдохнут!
7
Раннее утро. Впервые за много-много дней на небе появилось слепящее глаза солнце, а уже давно набившие оскомину серые, свинцовые тучи, наконец-то, растворились в глубокой синеве.
— Слава Богам…, — невысокая фигурка чуть оторвалась от громадного темного валуна, к которому мгновение назад плотно прижималась, и снова замерла, с робкой улыбкой подставляя лицо теплым лучам солнца. — Эта проклятая метель прекратилась, — но едва у гномы вырвались эти слова, как он тут же замолчала и начала испуганно оглядываться по сторонам; ей же с самого детства вдалбливали в голову, что все окружающее нас, а значит и непогода, это воля Подгорных богов, гневить которым ни в коем случае нельзя. — Простите меня, — она тут же прочертила в воздухе замысловатую руну, которая, как верили в клане, может умилостивить Богов. — И пошлите мне добычу… Прошу вас, пошлите.
Закутанная в сильно потрепанный, заплатка на заплатке зимний костюм из меховых шкурок, гнома осторожно присела. Сейчас, когда она спустила с головы тяжелый башлык и обнажила тяжелую иссиня черную косу, было хорошо заметно, что кто-то из-ее родителей был человеком. Отец или мать, а возможно бабушка или дедушка из человеческого рода, сделали черты ее лица несколько тоньше, чем у гномов. Фигура ее тоже не выглядела откровенно тяжеловесной…
— Прошу вас, не гневайтесь, — еле слышно шептали ее губы. — Мне очень нужна нужна эта добыча.
Она хотела еще добавить… — и про преследовавший их с сыном постоянный и гнетущий голод, и про постоянные обиды со стороны товарок в клане, и про дикий холод бессонными ночами, и про горькие слезу по погибшему мужу… Но тут он вспомнила, что Боги и так все знают. Подгорные братья могущественны и знают о каждом из нас все и даже то, что мы бы хотели от всех скрыть. Осознав это, гнома успокоилась и вновь уставилась в сторону поставленных ею силков.
Это место она приметила еще вчера. Здесь несмотря на сильную метель, бушевавшую все это последнее время, было достаточно тихо и даже уютно. С трех сторон эту каменную площадку закрывали высокие скалы, закрывавшие доступ холодному ветру. С южной стороны тут росло невысокое, искривленное, как и все живое в этих горах, дерево рох с небольшими кисло-сладкими плодами.
— Боги, помогите…, — забывшись, вновь прошептала гнома, внимательно обшаривая глазами плотную корку снежного наста вокруг деревца. — …
Где-то здесь, под снегом, пережидали недели метели терпуги — довольно крупные не летающие птицы с серо-коричневым оперением. Терпуги, и самцы и самки, забирались довольно глубоко под снег и впадали в легкое оцепенение, дожидаясь пока пора непогоды пройдет и можно будет вновь вырваться на волю.
— …, — гнома едва сдержала радостный вскрик, когда чуть в стороне от дерева снег начал медленно проседать. — …
Плотный снег в этом месте с хрустом провалился внутрь. Несколько мгновений после этого не раздавалось ни звука. Наконец, на поверхности показался мощный клюв, венчающий небольшую головку с черными бусинками глазами. Вскоре птица, тяжело переваливаясь, выбралась из своего убежища.
— …, — от охватившего возбуждения гнома едва не трясло; это отощавшая птица была для нее и ее сына настоящим спасением. — …
Терпуга, а это был судя по небольшому хохолку, самец, сделал несколько неуверенных шагов по насту. Лапки с ноготками после долгого оцепенения с трудом его слушались.
— А-а-а! — все-таки она не сдержалась и издала победный вопль, когда, заинтересовавшийся рассыпанными ягодами, самец зацепил тоненькую удавку. — Попался! — от громкого крика, эхом отразившегося от каменных скал, терпуга со всей силы дернулся; помогая себе крыльями, птица рвалась в высоту, затягивая удавку все сильнее и сильнее. — …
В четыре прыжка гнома подскочила к ней и резким ударом перерезала горло. Тут же она, быстро оглянувшись по сторонам, вцепилась в пышущую паром шею птицы. Горячая тяжелая кровь, проваливаясь в сжимавшийся в спазмах пустой желудок, мгновенно взбодрила ее.