Выдумки чистой воды (Сборник фантастики, т. 1) - Вершинин Лев Рэмович. Страница 47

Серая вода сонно льнула к подножию утеса. Тяжелой она была, словно свинцовая ткань. И последнее, что испытал человек ранним утром на берегу, было летучее опасение: пробьет ли он эту толщу? И вот его тело преломилось о парапет, медленно вошло в гладкую воду… Волна разверзлась и сомкнулась.

Ледяное солнце размазало по мутному стеклу Обимура свои лучи. Девка-водяница, что просыпалась прежде всех, когда еще только-только расцветала заря небесная, метнулась к поверхности воды, к солнцу потянулась, плеща руками и чешуйчатым хвостом, но тут же спохватилась: надо же посмотреть ночной улов Обимура.

Едва приблизилась она к скользко-брадатым камням утеса, как чуть ли не на белы рученьки ей опустилось нечто: две ноги, торчащие как бы из серого мешка. Оно покойно легло на илистое, грязное прибереговое дно, и тут речная девка поняла, что это одеяние утонувшего вздыбилось, а когда оно сникло, стало видно мутное, нахмуренное лицо. Почудилось, губы шевельнулись — и русалка испуганно завесилась зеленой прядью чудных кудрей своих. Но нет, нечаянный гость не искал воздуха в судорожных захлебах воды, не рвался из тяжких объятий реки. Покорно лежал он, словно ждал чего-то.

Водяница, расширив глаза, с восторгом коснулась пальчиком бледной щеки человека — и сообразила: он пришел сам! Он не хочет уходить!

Не веря удаче, оглянулась, однако в обимурских прибрежных водах ничего не увидишь дальше вытянутой руки. Но, похоже, можно не опасаться завидующего взора: еще спит великий Обимур, спят его жители, никто не отнимет добычу! Подхватив легкого, как вода, человека, зеленокосая вильнула хвостом — и устремилась в глубины.

Увы, напрасно радовалась моргунья-русалка. Неведомо кто узнал, негаданно кто угадал, а что по воздуху, что по воде слухи-сплетни плывут одинаково скоро и споро. И водянице оставалось только досадливо прищелкнуть языком, когда из-за поворота реки выкатился навстречу целый клубок ее подружек и родственниц-шутовок, которые не позволили вкусить славы в одиночку, а так все вместе и ввалились на царское подворье.

Обимурский владыка жил, как водится, в прекрасном дворце, построенном из цветного стекла, злата-серебра и драгоценных каменьев. Их было множество, что в стенках, что в полу, что в многобашенной крыше, однако наидрагоценнейший из всех, камень-самосвет, лежал посреди тронного зала. Он-то и озарял дно речное сиянием немеркнущим. В подводном мире царил вечный день — оттого, видно, и любят так водяные и водяницы ноченьку.

…Темень. Рогоногий месяц качается на небесных качелях, ночь неслышно бродит по берегу. Вот без звука раздвинулась вода-студеница, и острая, блестящая щука высунула из волн голову. Щука?.. Ничуть не бывало! Медленно поднимается над водой сам царь Обимурский — широкоплечий мужик, длиннорукий, а меж пальцев перепонки, а тело да хвост серебряно-чешуйчатые, а борода да кудри зеленые, что речная трава.

Бросит Водовик окрест неуловимый, текучий взор свой — да как шлепнет по темной искристой воде большой ладонью! Раз, другой, третий! Летят звучные удары далеко по плесу. Возопит с перепугу выпь в камышах на дальней заводи, сожмется в сонном страхе браконьер у невода, пограничник от неожиданности вопьется пальцем в курок… А уж снова тишина, уж нет Водяного на прежнем месте. Вороным шелком отливает река. Но вот опять вспенится гладь, выскочит из нее Чуда Обимурский, да в тот же миг сокроется, а чуть ли не в полверсте вновь заклубится вода, и вновь явится он мимолетному взору…

Так описывают русские всеведы повадки Водяного.

Царь Обимуру достался опальный. Когда-то владычествовал он над чистым и светлым озером, где росли огромные розовые цветы. Нет чтобы млеть в покое и довольстве — искал кого крепче себя разумом. «Кто, говаривал, меня мудрее сыщется, перетаскает из рек да морей весь песок — тот разгонит мою тоску». Ну а на такое, понятно, сам Царь-Владыка морской не способен: песок куда ссыпать? Вот то-то и оно.

Мудренее не нашлось, зато хитрее сыскался: явился какой-то пришлый Водяничек, видом тих да смирен, а на деле блядослов [19], каких ни в морях, ни в землях не видывали, ни при полной луне, ни при солнышке. Напел он в уши Владыке Морскому — тот за пустые забавы да лишние мечтания и повелел нашему герою отправиться в Обимур на вечное поселение. Ну а срамословец в вотчину себе получил светлое озерушко.

Житье в Обимуре было не в пример беспокойнее: обживались берега людьми, а где люди, там и тайге разорение, и воде помутнение. От них и прежний царь Обимурский смерть принял: пришлые перегородили протоки тугими сетями (как раз кета на нерест шла), а он возьми да влети в сетку… Не вынес поношения, когда человек грубо лапнул его за серебряное царственное тело. Так, сетью опутанный, и умер средь подданных своих, не вернувшись в собственное обличье. Швырнул рыбарь снулую рыбку в Обимур, унесли волны владыку своего.

Хоть новый властитель Обимурский без охоты в ссылку сплавлялся, однако гордыня его была непомерной, и обиды своей он никому не показал. Правда, уровень в реке поднялся не по-старому, не по-прежнему. Как перебрался Водовик в Обимур, так вода вся из его озера за ним и перехлынула. Остался на мели доноситель поганый! Даже островок малый — любимый, зеленый, ласковый, с берегами каменистыми — увел Водяной с собою. Но пока приживался царь Обимурский на новом месте, пока смотр производил владениям своим, на том островке краесветном люди завелись. Сперва малым числом. Потом поболе. И стал островок — Городом.

Трудно мирился Водяной с этим соседством. Не раз и не два волной паруса рвал. Ни малой провинности не прощал: чуть упомянут рыбаки про зайца или свистнет кто по рассеянности на воду — тут же буря! Штормяга! Деревья в дугу гнутся, камыши шумят! Ночка темная еще темней и страшней кажется! Мало ведь кто старину помнит да траву Петров крест (заячий горошек) при себе имеет, а только ею и можно уберечься от разгневанного Водяника.

Но мало-помалу привыкал наш герой к соседству. И чем далее, тем более брало его любопытство: что же за существа — люди? Зачем живут в дереве и камне, а не селятся в вольных Обимурских водах? Дорого дал бы владыка, чтобы на соседей своих поближе посмотреть, их житухи глотнуть, да вот как?..

Люди же на острове множились. Человечьи жены плодовиты оказались — не то что русалки. Те хоть белотелы, крепкогруды, но — холоднокровны, им бы только позабавиться. Да и то сказать, сам Водяной забавником слыл великим. Мастером он был себе рыбу из других рек переманивать. Однако и шалопут этот промашку давал. Жила когда-то в Обимуре ауха: рыба красоты невиданной, сказочной — разве что речной жар-птицей назвать ее можно. Так нет, наш-то продул, продул ее в камушки какому-то ухарю мимоплавному! Была ауха — да вся в чужую речку и сплыла. Добро бы хоть в свою, российскую, ан нет!

Впрочем, обитатели Обимурские владыке своему не перечили, ям ему не рыли, воду вокруг него не мутили. Может, думали, что от добра добра не ищут. Может, нраву его строптивого опасались. А вообще-то, говорят же знатцы, из какой реки воду пить, той и славу служить!

Вот таков был Обимурский царь, которому стылым сентябрьским утром принесли девки-водяницы гостя — самовольного утопленника.

Обычно спор затевался: определит царь новосела подводного песок перемывать, или воду переливать, или камни с места на место перетаскивать? Но тут о пустоделье и речи быть не может: заложный покойник, самоубийца, достоин лучшего! Может, государь его ко двору определит? Может, над водяницами поставит? Или еще какую службу почетную сыщет?

Словом, ждали девы Обимурские, что царь будет доволен, но такого предвидеть не могли. Крупное лицо Водяного при виде нечаянного гостя побледнело в просинь, напугав зеленоликих дев, и громом ударил приказ:

— Омутницу сюда! Без промедленья!

Взвилась тотчас же легонькая перламутровая коляска, запряженная тройкой резвейших сомов из личных царских рыбален, и, заложив крутой вираж, устремилась в пучины, где было заповедное волхвище: там жила обимурская колдунья Омутница… И вот уже заклубились зеленые водяные вихри, и сомы, ворочая покрасневшими от натуги и быстродвижения глазами, замерли на царском дворе, а из коляски величаво выплыла сама Омутница — белоликая, почти насквозь прозрачная от старости и мудрости, серебряновласая, с позолоченной (в знак непревзойденного всеведовства) чешуей длинного, что у Змея Морского, хвоста.