Выдумки чистой воды (Сборник фантастики, т. 1) - Вершинин Лев Рэмович. Страница 49

Сначала на свет божий выбрался мужчина. Нагнулся, помог вылезти женщине. Стряхнув друг с друга мусор, они поцеловались, обнялись и медленно потянулись вверх по крутому асфальтированному склону, к выходу из парка.

Водяной зачарованно смотрел им вслед. Люди! Живые! Что-то было в обличье этих двоих… что-то было отличное от обличья знакомого Водяному человека. Тот словно бы носил на себе собственную тень, а эти двое тихо светились обнаженными телами.

Право слово! Может быть, кожа их была усыпана алмазными брызгами? Может быть… и тут Водяной, осененный догадкой, ринулся прямиком к загадочной конуре. Он вспомнил камень-самосвет из своего дворца: прислонишься к нему — сам светиться начинаешь ненадолго. Весело потом озарять ночную тьму взмахом сияющей руки под носом перепуганных рыбарей!.. Неужто и здесь затаен такой камень?

Водяной пал на колени перед помостом и сунулся было в махонькую дверцу, да не тут-то было: страж уединения, толстый ржавый гвоздь, осуждающе схватил его за плечо куртки.

Водяной осторожно высвободился, вспомнив при этом, с каким огорчением расставался гость подводный со своей оболочкой. Повредить ее — огорчить бедного утопленника еще больше. И наш герой аккуратно снял курточку, аккуратно свернул и аккуратно положил ее, а сам, вспомнив, как вплывал, бывало, в самые причудливые гроты, ввинтился на животе под помост.

Широкий, сотканный из танцующих пылинок луч на мгновение ослепил его. Самосвет! Самосвет? Ох, боже ты мой, не то. В подстилку из смятой травы упирался луч солнца, проникающий сквозь щелястый помост карусели. Луч — и больше ничего.

Надо сказать, наш герой был легковерен, а потому захватил сколько мог света в пригоршни, омыл ими лицо, побрызгал на одежду и, прытко развернувшись в тесноте, ринулся к выходу, точнее, к вылазу. Распрямил на воле ноги, разогнул спину, оглядел себя. Пыли, трухи, паутины нацеплял он в достатке, это точно. А сияние осталось там — в конуре, грязном и постыдном убежище Любви Бесприютной.

Водяной уставился вслед тем двоим, мерцание которых еще не истаяло за парковой оградой. Если б он был человеком, он брезгливо сморщился бы. Но он не был человеком, а потому схватился за сердце, которое пронзила жалость. Даже плечи холодком прохватило!

Водяной протянул руку за курткой… потом перевел туда взор… потом пал на колени и обшарил то место. Напрасны старания! Куртка исчезла!

В подводном мире свои порядки, и Водяной, конечно же, не был бы царем Обимурским, не отличайся он проворством мыслей и движений. Он вмиг сообразил, в чем дело, и ринулся ловить вора.

Проскочив сквозь тяжелые ворота парка, он очутился на широкой-преширокой площади. Посередине, на постаменте, стоял какой-то черный человек с ружьем и в тяжеленной чугунной шубе, которая лишь чудом не падала с его плеч.

Хоть был наш герой и ограблен, он все-таки успел бросить неподвижному великану цветок восторженного взора. Водяному даже захотелось взобраться на просторный пьедестал и свести с монументом знакомство покороче: перенять повелительность жеста, величавость осанки — и он положил непременно, непременно вернуться на площадь, едва найдет пропажу.

Но, видно, не судьба ему была скоро настигнуть вора! Пробегая мимо памятника, он ощутил, что нога его за что-то зацепилась, — и с разгону повалился на асфальт.

Это было больно. Наш герой с тоской вспомнил свой гибкий хвост и поднялся, недоумевая, за что же это он мог запнуться доставшимися ему в пользование неуклюжими, слишком длинными подставками. Ничего подозрительного на земле он не обнаружил и попытался продолжить путь, как что-то холодное и серое стиснуло его ноги. Водяной обмер. Это была гигантская рука, вернее, тень руки, сползшая с асфальта, где она только что распластано лежала, как и подобает тени. Однажды, на заре туманной юности, наш герой запутался хвостом в рыбацкой сети. Вот разве что с этим страхом сравним был ужас, охвативший его сейчас.

Между тем сдавление серых пальцев стало нестерпимым, Водяной огляделся в поисках спасения… И взор его померк.

Тень, полонившая его, принадлежала тому самому бородачу в шубе, который возвышался посреди площади. Но самое ужасное… самое непостижимое заключалось в том, что руки… руки, тень которой и впилась в Водяного… этой руки у памятника не было!

Да, да, да! Судя по всему, она когда-то властно тянулась к Городу, распростертому невдалеке, как бы у подножия этого памятника. А теперь рука почти до самого плеча отсутствовала. Неровный серый слом — вот и все, что осталось.

Наш герой в тенях и отражениях разбирался плохо. Как и всякая нежить, он вовсе не отражался в зеркалах, кроме зеркал рек и озер, и не отбрасывал тени. Но тень несуществующего… это уж совсем невероятно!

Между тем серая призрачная удавка вздернула его на воздух и подтянула к самому лику монумента. О-о!.. Вблизи оно отнюдь не вызывало восхищения. В пыли, десятилетиями копившейся меж бровей, свили гнезда мыши.

«Вот он… супостатель… благородный король…» — мелькнула перепуганная мысль.

Губы-булыжники разомкнулись. Казалось, от звука трубного гласа разлетися вдребезги город, но и слабый листок не шевельнулся на полуголом тополе, и воробушек, придремнувший на стволе замшелого ружья, не встрепенулся. Это была лишь тень былого голоса.

— А!.. Попался, мерзавец! — прорычала она. — Сейчас я с тобой расквитаюсь!

— За что? — слабо пискнул Водяной, но тут же устыдился своего голосишка, похожего на жалкий касаткин скрип. — А ну-ка, отпусти меня! Знаешь ли ты, кто я есть? Я — царь!

— Царь?! — изумился монумент. — Чего царь? Природы, что ль? Х-хе! Где она, ваша природа!.. Ах ты ж козявка человечья! Знаешь ли ты, кто есть я?! Да у меня с ковра, понимаешь, народ с инфарктами уносили! Одно мое имя чернеть со страху заставляло! Находились разные… называли волюнтаристом. А я плевал! А знаешь ли ты, что, когда я скончался, эти вахлаки чуть всю работу не завалили? Разом диссиденты головы подняли! Свобода слова им! Свобода голоса! Вообрази, собрали по этому поводу внеочередное собрание-заседание! В этом самом доме, откуда я! столько дней! столько лет! всех их! вот так держал! в том самом кабинете! Ха-ха!

Ну, смех был все-таки значительнее, чем глас: одна пылинка в ноздре чугунной слегка всколебнулась.

— Заседание! Да что они могли высидеть? С их отношением к работе? Я не мог этого так оставить! Мое остановившееся сердце забилось. Я из морга явился председательствовать на их заседании. Я им показал, что такое настоящий руководитель! Бурные, продолжительные аплодисменты. Все встают. Зал в едином порыве поет… А ты говоришь — царь. Царей, понимаешь, когда-а еще в Обимуре потопили. Которые в слаборазвитых странах остались, так и тех скоро сметет волна народного негодования.

От этой галиматьи исчезли последние силы у Водяного. Непонятное — оно пуще всего страшит!

— А, испугался! — плотоядно пророкотал памятник. — Понял, ничтожество, на кого покушался?!

— Я-а?.. — полуобморочно простонал наш герой, задыхаясь от боли и безнадежности. — Когда?!

— Когда-а? — возмутился чугунный образ бывшего руководителя Города. — Да нынче ночью! При луне! Кто на моей длани, простертой повелительно в светлые дни грядущего, вешаться пытался? А??? Скажешь, не ты? Вон и удавка твоя валяется! — И Водяной, мученически скосив глаза, и впрямь увидел у подножия монумента веревку с петлей. — Пристроился, понимаешь! Нашел место! — Пустые очи сверлили Водяного. — Не припомнил, как под твоей поганой тяжестью моя рука сломалась и ты грохнулся у ног моих? Сам-то целехонек, а моя правая, руководящая… — Изморось слез навернулась в каменных глазницах. — Она-то вдребезги! Я тебя сразу признал. Задница обтянута, патлы… Попался бы ты мне в доброе старое время, я б тебя в двадцать четыре часа… без права проживания… Думаешь, телогрейку свою снял, так мимо проскочишь? Наше поколение бдительности не утратило!

И еще что-то, что-то еще провозглашал велеречивый кумир, блестя чугунной лысиной, но в помутившейся голове Водяного вспыхнуло понимание: