Граница вечности - Фоллетт Кен. Страница 8

Он закрыл книгу, так как водитель завел двигатель, и автобус тронулся. Мария опустила глаза и сказала:

— «Убить пересмешника». В прошлом году летом я была в Монтгомери.

— Что ты там делала? — спросил он.

— Мой отец юрист, а его клиент подал в суд на штат. Я помогала отцу во время каникул.

— Вы выиграли дело?

— Нет. Но я, наверное, мешаю тебе читать.

— Я могу почитать в любое другое время. Не часто доводится сидеть в автобусе рядом с такой красивой девушкой, как ты.

— Меня предупреждали, что ты не скупишься на комплименты.

— Я могу раскрыть свой секрет, если хочешь.

— Идет. Что за секрет?

— Я говорю искренне.

Она засмеялась.

— Только, пожалуйста, никому об этом не рассказывай. Иначе подорвешь мою репутацию.

Автобус пересек Потомак и въехал в штат Виргиния по автодороге 1.

— Ну вот, Джордж. Мы уже на Юге, — заметила она. — Ты боишься?

— Конечно, боюсь.

— И я тоже.

Шоссе прямой узкой полосой на многие мили разрезало леса, покрытые весенней листвой. Они проезжали через небольшие города, где у людей было так мало дел, что они останавливались, чтобы поглазеть на автобус. Джордж редко смотрел в окно. Он узнал, что Мария выросла в семье, регулярно посещавшей церковь, а ее дед был проповедником. Джордж рассказал, что ходил в церковь, только чтобы порадовать мать, и Мария призналась, что и она тоже. Они разговаривали всю дорогу, пока ехали 50 миль по Фредериксбурга.

Участники рейса свободы затихли, когда автобус въехал в небольшой исторический город, где продолжали верховенствовать белые. Конечная станция автобусов, принадлежащих «Грейхаунд», располагалась между двумя церквами из красного кирпича с белыми дверями, но христианство не обязательно было добрым знаком на Юге. Когда автобус остановился, Джордж увидел туалеты и удивился, на дверях не было табличек с указанием «только для белых» или «Только для цветных».

Пассажиры вышли из автобуса и стояли, щурясь от солнца. Посмотрев более внимательно, Джордж заметил светлую краску на дверях туалетов и догадался, что сегрегационные указатели закрасили недавно.

Так или иначе, участники рейса свободы начали осуществлять свой план действий. Один из белых руководителей пошел в грязный туалет на задах, явно предназначенный для негров. Он вышел оттуда как ни в чем не бывало — эта часть плана оказалась более легкой. Джордж вызвался стать тем темнокожим, который пренебрегает правилами. «Была не была!» — сказал он Марии и вошел в чистый, свежевыкрашенный туалет, на дверях которого, несомненно, совсем недавно ликвидировали указатель «только для белых».

В туалете белый молодой человек расчесывал свою высокую прическу с коком. Он посмотрел на Джорджа в зеркало, но ничего не сказал. Джордж не осмелился помочиться, но он не мог позволить себе выйти просто так и поэтому вымыл руки. Молодой человек вышел, а вошел мужчина старших лет и занял кабинку. Джордж вытер руки бумажным полотенцем. Больше ничего не оставалось делать, и он вышел.

Все другие ждали. Он пожал плечами и сказал:

— Ничего. Никто не пытался остановить меня, никто ничего не сказал.

— А я, — начала Мария, — попросила коку у прилавка, и продавщица подала ее. Думаю, кто — то решил здесь не поднимать шума.

— И так будет на всем пути до Нового Орлеана? — спросил Джордж. — Все будут делать вид, что ничего не произошло? А потом, когда мы уедем, вернутся к старым порядкам? Это выбивает почву у нас из-под ног.

— Не беспокойся, — сказала Мария. — Я встречала людей, которые правят в Алабаме. Поверь мне, они не такое добрые.

Глава третья

Валли Франк играл на рояле в гостиной наверху. Это был настоящий «Стенвей», и отец Валли заботился о том, чтобы инструмент был всегда настроен для бабушки Мод. Валли играл по памяти рефрен песни Элвиса Пресли: «Смертная тоска». Он был в тональности до-мажор и поэтому исполнялся достаточно просто.

Бабушка Мод читала некрологи в «Берлингер цайтунг». В свои семьдесят лет она не утратила своей стройности и прямой осанки. На ней было темно-синее кашемировое платье.

— Ты хорошо играешь эту вещицу, — сказала она, не отрываясь от газеты. — У тебя мой слух и мои зеленые глаза. Твой дед Вальтер, в честь кого ты был назван, никогда не мог сыграть регтайм, царствие ему небесное. Я пыталась учить его, но все напрасно.

— Ты играла регтайм? — удивился Валли. — Я никогда не слышал, чтобы ты играла что — нибудь, кроме классики.

— Регтайм спас нас от голода, когда твоя мать была ребенком. После Первой мировой войны я играла в клубе под названием «Нахтлебен» здесь, в Берлине. Мне платили миллионы марок за ночь, но этого едва хватало, чтобы купить хлеб. Но иногда мне давали чаевые в иностранной валюте, и мы могли хорошо жить целую неделю на два доллара.

— Вот это да! — Валли не мог представить себе, чтобы его седовласая бабушка играла на пианино за чаевые в ночном клубе.

В комнату вошла сестра Валли. Лили была почти на три года младше, и сейчас он не знал, как к ней относиться. Потому что, насколько он себя помнил, она стояла ему поперек горла, как мальчишка младшего возраста, только еще глупее. Однако спустя некоторое время она стала более разумной, а у некоторых ее подруг появились груди, что создавало трудности.

Он отвернулся от рояля и взял гитару. Он купил ее год назад в Западном Берлине в ломбарде. Ее, вероятно, сдал американский солдат под залог, который так и не вернул. На ней имелось фирменное клеймо «Мартин», и, хотя она была дешевая, Валли казалось, что это очень хороший инструмент. Он считал, что ни владелец ломбарда, ни солдат недооценивали ее.

— Послушай это, — сказал он Лили и запел багамскую мелодию «Все мои испытания» со словами на английском языке. Ее слышал ее на западных радиостанциях — она была популярна у американских фольклорных групп. Минорные аккорды делали ее меланхоличной песней, и ему нравились грустно звучавшие переборы, которые он сочинил.

Когда он закончил, бабушка Мод посмотрела поверх газеты и сказала по — английски:

— У тебя совершенно ужасный акцент, дорогой Валли.

— Извини.

Она перешла на немецкий.

— Но поешь ты хорошо.

— Спасибо. — Валли повернулся к Лили. — А ты что скажешь о песне?

— Она грустная, — ответила сестра. — Может быть, она мне больше понравится, если я послушаю ее несколько раз.

— Плохо, — огорчился он. — Я хочу исполнить ее сегодня вечером в «Миннезингере». — Этот фольклорный клуб, название которого означает «трубадур», находился поблизости от Курфюрстендамм в Западном Берлине.

— Ты будешь выступать в «Миннезингере»? — удивилась Лили.

— Это особый случай. Они проводят конкурс. Выступить может кто угодно. Победитель получит шанс выступать регулярно.

— Я не знала, что клубы устраивают такие конкурсы.

— Обычно не устраивают. Это первый раз.

— Тебе нужно подрасти, чтобы посещать такие заведения, — заметила бабушка.

— Ты права, но я уже бывал там.

— Валли выглядит старше своих лет, — сказала Лили.

— Гм.

Лили обратилась к Валли:

— Ты никогда не пел со сцены. Ты волнуешься?

— Еще бы!

— Тебе бы спеть что — нибудь веселое.

— Думаю, что ты права.

— А как насчет «Эта земля — твоя земля»? Мне нравится эта песня.

Валли запел, а Лили стала ему подпевать.

В это время вошла их старшая сестра Ребекка. Валли обожал ее. После войны, когда их родители работали не покладая рук, чтобы прокормить семью, они часто оставляли Валли и Лили на Ребекку. Она была как вторая мать, только не такая строгая.

И мужества ей не занимать! Он с ужасом смотрел, как она выбросила в окно макет из спичек, сделанный ее мужем. Валли недолюбливал Ганса и в тайне радовался, когда он ушел.

Все соседи сплетничали, что Ребекка, сама того не зная, вышла замуж за офицера Штази. Валли сразу приобрел вес в школе: до этого никто не мог представить себе, что семья Франков чем — то отличается от других. Особенно девочки были потрясены тем, что все, что говорилось и делалось в его доме, доносилось в полицию почти целый год.