Провинциальный хоррор - Панова Ксения. Страница 1

Ксения Панова

Провинциальный хоррор

Франкенштейн инженера Вилкина

Перед железнодорожным вокзалом с рывком и скрежетом остановился поезд. Ложки звякнули о стаканы, и кое-какая мелочь посыпалась с полок. В купейном вагоне раздернулись шторки, в окно высунулась опухшая со сна рожа. Крепко и со слезой зевнув, ее обладатель прочел: «Пу-сто-плю-ев».

Пустоплюев.

Приземистое, облупившееся здание вокзала глядело мутными зенками. Перед входом красовалось два постамента: один – с безносым львом, другой – безо льва, зато с сидящим мужиком, который лузгал семечки, плевался шкурками через губу и продавал копченых карасей, 100 рублей – штука.

От вокзала в город бежала разбитая дорога, в народе именуемая «Костоломкой», о чем любопытный пассажир, конечно, не знал. Как не знал и того, что князь Григорий Потемкин, почти двести лет назад, свернув сюда то ли сдуру, а то ли спьяну, едва не утоп в луже, и что это неприятное событие дало городу имя. Ибо когда светлейший поднялся и протер глаза, то оглядевшись сказал: «Пусто! Аж плюнуть хочется!», – и действительно, плюнул. Так был основан Пустоплюев.

Вот те немногие достопримечательности, которые любопытный пассажир успел увидеть за две минуты стоянки, о тех же, которые не увидел, догадался. Например, он сообразил – черт знает как! – что в Пустоплюеве есть улица Ленина, упирающаяся в площадь, тоже Ленина, что бронзовый вождь на площади указывает в неопределенное будущее, что за спиной его возвышается дом культуры, место обитания пустоплюевских муз, и что у гипсовой Мельпомены на том доме чумазая физиономия.

Под углом к улице Ленина тянулась Липовая аллея. Стоял июнь, и была жара.

По Липовой аллее шел человек. Взгляд его был опущен, губы вздрагивали в улыбке, а лицо вспыхивало от внезапных озарений.

По пыльной аллее, укрытой от зноя цветущими липами, шел человек и не видел их доброты к пустоплюевским обитателям. Не видел обступивших аллею панельных многоэтажек, раскинувшейся впереди площади Ленина, не видел дома культуры и безносой Мельпомены на фронтоне. Впрочем, он не видел ничего.

Тридцатидвухлетний, неженатый Вилкин шел как во сне. Глаза его за стеклами очков уткнулись в землю, рот дергался в улыбке, словно Вилкин радовался каким-то набегавшим счастливым мыслям.

Он вышел из тени, и солнце начало нещадно жечь его – Вилкин этого не заметил, кудлатая дворняжка увязалась за ним и попыталась схватить за ногу – Вилкин не обратил внимания.

Длинный и сутулый, похожий на крючок для вязания, он широко размахивал руками, бормотал что-то себе под нос, временами останавливался, восклицал, хлопал ладонью по лбу и, без сомнения, производил впечатление самого настоящего сумасшедшего. Невыгодное это мнение только усиливалось при виде его одежды. На нем была выгоревшая парусиновая куртка, рубаха, застегнутая у воротника во вторую петлю вместо первой, разномастные носки торчали из-под коротковатых брюк, шнурок развязался и тащился по земле.

Он пересек площадь и так бы и шел, не замечая никого и ничего, лишь временами вспыхивая озарениями на лице, если бы прямо перед ним неожиданно не выросла маленькая, плотная женщина, старательно завитая и подкрашенная, в платье, густо усеянном алыми маками, с бирюзой в ушах и с лаковой сумочкой на локте – его мать, Надежда Ивановна Вилкина.

Уже около десяти минут она пряталась за соседним магазином, то и дело поглядывая на дорогу, которой должен был пройти Вилкин. Едва заметив его, она тут же выскочила из засады и голосом радостным и насквозь фальшивым воскликнула:

– А, Степушка! А я смотрю ты это или нет! И вот надо же – ты!

Вилкин поднял на нее глаза, словно очнувшись ото сна, и пару минут моргал, пытаясь взять в толк мать, будто выросшую из-под земли.

– Мама… – слабо удивился он. – А ты разве не у тети Шуры?

Постепенно туманный образ матери прояснился. Хоть и с трудом пробудившийся Вилкин навел на нее фокус, а вместе с матерью перед ним возникло и все остальное: магазин, бронзовый Ленин, улица.

Только тут обычно невнимательный Вилкин заметил нечто настораживающее в облике матери. И эти аккуратные кудряшки, и густая вишневая помада, и воинственно горящие маки у груди говорили о том, что Надежда Ивановна появилась перед ним неспроста.

– А я как раз от нее! – деланно засмеялась Надежда Ивановна. – И представь, кого по пути встретила? Катюшу Репину!

В это момент она показала, точно вытащила из кармана, длинную, бледную девицу, так же старательно накрашенную и прилизанную, как и она сама.

– Помнишь Катюшу? Она с тобой в одном классе училась.

– Привет, – хихикнула Катюша и, видя замешательство Вилкина, добавила: – Я тебя линейкой в бок колола и ботаником звала.

– Ааа… – протянул Вилкин.

– Школьные годы! – умилилась Надежда Ивановна. – Как их забудешь! Степушка, Катюша к родителям в гости приехала, так я ее к нам пригласила – поболтаете, детство вспомните… Вот и тортик уже купила! – она показала сыну картонную коробку, красиво перевязанную атласной ленточкой. – «Сказка» называется – твой любимый.

Надежда Ивановна едва доставала сыну до плеча, но тем не менее сумела крепко ухватить его за левый локоть. В то же время Катюша Репина, ласково улыбнувшись, аккуратно, но твердо взяла Вилкина под правый локоть. И вдвоем они стали разворачивать его в сторону дома.

– Мама ведь у меня дела… – слабо запротестовал Вилкин, но Надежда Ивановна, не теряя приятного выражения на лице, сердито зашипела ему в ухо:

– Подождут твои дела! Каждый день, что ли, одноклассниц встречаешь?..

Маневр был почти завершен, когда за спиной вдруг послышался топот бегущего носорога. Сердце Надежды Ивановны ойкнуло и оборвалось.

По улице, отдуваясь и отирая пот со лба красной, замасленной кепкой, несся Данильченко. Весь его облик говорил, что бежит он не просто так, не потому, что ему взбрела охота бежать, а бежит прямо к ним, точнее к Степушке.

– Степка, атас! – закричал он издалека. – Ряхин на нас войной пошел!

– Что? – вытаращил глаза Вилкин.

– Ноги в руки – вот что! Здрасьте, теть Надя! – выдохнул он и, скрючившись, схватился за бок.

Егор Данильченко был человеком огромного роста, грузным, толстоносым и толстогубым. Работал он электриком на местной подстанции.

– Срочно в Гаражи надо дуть! – все еще задыхаясь, пробасил он. – Гроссмейстер и Кульков уже там! Гроссмейстер бульдозеры видел! Говорю тебе, в этот раз он серьезно!

Бледность разлилась в лице Вилкина, он рванулся вперед, но Надежда Ивановна отчаянно вцепилась в него.

– Степушка, а как же тортик?.. – робко проговорила она, одновременно вкручивая пальцы в рукав сына. – И Катюша… Поговорили бы, школьные годы вспомнили, детство…

– Теть Надя, вы что?.. Какое детство?.. – вытаращил глаза Данильченко. – Это же Ряхин! – он щас укатает там все к чертовой бабушке!

И, наклонившись, он вынул тощего, легкого, как пух, Вилкина из растерянных рук Надежды Ивановны, и не то чтобы уволок его, а унес, как чемодан.

Ограбленная Надежда Ивановна осталась стоять посреди дороги, глядя, как в туче пыли удаляются от нее Данильченко, Степушка и все надежды на внуков и счастливую старость.

– Ну этот Данильченко! – сорвавшимся от обиды голосом воскликнула она и даже погрозила ему вслед кулаком.

– А он женат? – вдруг спросила Катюша.

– Он-то? Женат! Женился – так сиди дома!.. – крикнула она вслед облаку пыли. – Не мешай другим!

Потом вдруг какая-то мысль пронеслась у нее в голове, и она спросила, бросив ревнивый и острый взгляд на будущую Степушкину жену:

– А тебе зачем знать женат он или нет?

– Так, просто… – пожала плечами будущая Степушкина жена.

– Ладно, пойдем чай пить, – сказала Надежда Ивановна, разочарованно глядя на тортик.

Надежде Ивановне нужно было многое обсудить с Катюшей Репиной. Прежде всего она сообщила, что Анна Григорьевна, глава местного загса, ее хорошая подруга, поэтому сможет оставить за Катюшей и Степушкой самые лучшие даты, во-вторых, она недавно узнала, что в соседнем доме на девяносто девятом году жизни умерла Алена Игоревна, и что ее дети и внуки выставили квартиру на продажу, в квартире, конечно, придется сделать ремонт, но планировка отличная, и для деток сразу есть комната, кстати, о детках, первого ребеночка обязательно надо назвать Матвеем – в честь Степушкиного прадеда, то, что первым будет мальчик, Надежда Ивановна и не сомневалась, у них в роду всегда первые рождаются мальчики, спустя годик можно подумать и о девочке – девочку назвать Анной, в честь Анны Петровны – Степушкиной бабушки, третий малыш тоже желателен – его пол и имя Надежда Ивановна оставляла на усмотрение родителей. Покончив со всеми этими важными вопросами, она повела Катюшу к антресолям – показывать Степушкино приданное. Встав на табурет, она стала спускать на вытянутые Катюшины руки шторы и тюль, десять комплектов постельного белья, детские ползунки и распашонки, купленные втайне от сына, и даже старательно вышитые крестильные рубашечки. На крестильных рубашечках Надежда Ивановна не выдержала и, усевшись на табурет, расплакалась от умиления. Катюша, обхватив ее руками, заплакала тоже, так обе они рыдали, словно три румяных младенца уже сучили ножками и дергали ручками перед ними. Наплакавшись вдоволь, они решили, что Вилкин будет прекрасно смотреться у алтаря в сером с голубым отливом костюме, в котором шесть лет назад защищал кандидатскую работу перед питерскими профессорами.