Провинциальный хоррор - Панова Ксения. Страница 6

– У тебя же тут где-то керосинка была… – пробормотал он, одновременно таща на плече Вилкина и ощупывая рукой стеллаж. – Ага! – вот она родная…

– Мужики!.. Мужики!.. – услышали они сиплый шепот Пупкова. – Вы где?!

Данильченко усадил Вилкина на стул и зажег керосинку. Желтый свет озарил гараж.

Ряхин стоял у дальней стены. Глаза его все еще были закрыты, а тело совершало вращение тазом, делало наклоны и сгибания, даже присело несколько раз, вытянув руки перед собой.

– Охренеть… – протянул Кульков. Он и Гроссмейстер одновременно потянули в рот сигареты.

– Это что, а?.. – продолжал сипеть Пупков, испуганно озираясь. – Что он такое делает, а?..

– «Производственная гимнастика»… – открыв глаза, медленно произнес Вилкин.

– Что?..

– Я это так назвал… Тело адаптируется к роботам…

– Ааа… А пляшет он зачем?..

– Проверка суставов, мышц-сгибателей и разгибателей… Господи!

– Степка, держись, не падай! – Данильченко подхватил готового свалится со стула Вилкина и усадил обратно.

– На вот – кури! – он сунул ему в рот сигарету и сам зажег, пока Ряхин перед ними шел вприсядку, изображая «яблочко».

– Черт, у тебя же тут где-то спирт был!.. – пробормотал Данильченко, рыская по стеллажу.

– Это что значит, получилось, да?.. – спросил Кульков.

Один глаз Ряхина открылся и, уставившись прямо на него, стал вращаться, следом открылся второй глаз и стал вращаться в другую сторону.

– Видимо, да… – проговорил Гроссмейстер. – Товарищ ученый, как вы считаете?

Вилкин молчал, в немом ужасе глядя на Ряхина, который перестал вращать глазами, но начал дергать ртом и вытягивать губы, словно диктор, разминаясь перед эфиром.

– Идет подготовка речевого аппарата… – прошептал Вилкин.

– Т-т-т-тааак… – заговорил Ряхин.

Пупков вздрогнул и, выронив сигарету, прожег дырку на брюках.

– Т-т-т-тааак… Т-т-т-тааак…

– Что это его на «тактах» заело? – спросил Гроссмейстер.

– Настройка по самым часто употребляемым словам и фразам… – ответил Вилкин.

– Т-т-т-тааак… Н-н-ничего… неее… д-д-должен…

– Не, ну вылитый Ряхин! – Данильченко нашел наконец-то пузырек со спиртом, глотнул сам и, как заботливая мать, влил несколько капель в рот Вилкина. Следом отхлебнули Гроссмейстер и Кульков, и жадно приник Пупков.

А Ряхин неожиданно приятным тенором запел:

Пупков подавился и выронил пузырек из рук.

– А это еще что?.. – потрясенно спросил он.

– Сто самых известных песен России… Встроил в код…

– Не, а че?.. – нервно хохотнул Данильченко. – Если с мэрством не срастется, в хор отдадим…

– тем временем пел Ряхин.

– Что-то он какой-то синюшний, – сказал Кульков, критически разглядывая Ряхина.

– Подмажем! – ответил Данильченко, закуривая вторую сигарету. – У меня Машка на курсы визажистов ходила, в лучшем виде сделает… Пупков!

– А?! – Пупков дернулся и оторвал зачарованный взгляд от Ряхина.

– Хорош глазеть! Бери его и вези домой.

– Как везти?.. – ошарашенно переспросил Пупков.

– Как-как… с мигалками и почестями. Степка, он говорить-то будет или только петь?

Вилкин поднял глаза, и Данильченко увидел, что клок волос у него над бровью сделался совершенно белым.

– Е-мое… – протянул он. – Степан! А ну, соберись! – тряхнул он его за плечи. – Нам без тебя кранты! Ну? Будет он говорить?

– Функция речи должна полностью восстановиться на вторые сутки, но… Господи! Это же чистый эксперимент! Я не знаю! Я понятия не имею!.. – вскричал Вилкин.

– Тише, Степан, тише!.. Не нервничай! Короче, поступим так. Пупков, бери его, вези домой. Этим на улице ври что хочешь! Завтра общий сбор – будем решать, что дальше делать. Ты чего?.. Чего стоишь-то?..

Пупков стоял, прижавшись к стене, и не трогался с места.

– Мужики, я его боюсь!.. – простонал он. – Он же нежить!

– Слышь ты! – Данильченко сгреб его за воротник. – Боится он!.. А делишки с ним обтяпывать не боялся?.. Ты теперь с нами в одной связке, помнишь?.. Я открываю гараж, а ты бери его под руку и веди отсюда! Понял?

– Понял, – тонко ответил Пупков.

Заскрежетали на несмазанных петлях ворота Вилкина гаража, свет хлынул внутрь. Пупков, сглотнув, вытерев ладони о штаны, шагнул к Ряхину и двумя пальцами за рукав потянул его на улицу.

– запел Ряхин.

Пупков нерешительно оглянулся и пошел вперед, за ним несколько деревянно двинулся Ряхин.

– Господи помоги! – Данильченко снял кепку и вытер мокрое от пота лицо.

– пел Ряхин.

– Кошмар! Кошмар! – шептал Вилкин, глядя вслед удаляющимся Пупкову и Ряхину.

Наконец они остановились перед хаммером. Пупков, жестикулируя, что-то объяснял Дурехину, Некрепову, начальнику рабочей бригады и выглянувшему из машины охраннику. Компания у гаража увидела, как рабочие погрузились в машину, водители бульдозеров и трактора, курившие в тени, залезли в кабины и начали потихоньку пятиться задом. Пупков усадил Ряхина, хаммер развернулся и стал отъезжать. Из его окон донеслась песня:

Гроссмейстер вдруг принялся тоненько подпевать:

Издалека, ввиду удаляющейся колоны ему ответило уже затухающее:

Надежда Ивановна считала, что все плохое в жизни ее сына происходит по вине Данильченко. Так первую сигарету дал ему Данильченко, впервые выпил он на дне рождении Данильченко, с Любкой Токаревой его познакомил, опять же, Данильченко, а когда эта Любка поцеловала другого мальчика, кто подбил Степушку драться за школой? – Данильченко! Вот и в Гаражи его увлек Данильченко.

Два года назад Степан, который жил в Петербурге, готовясь к защите диссертации, ни с того ни с сего взял и вернулся в родной город. Надежда Ивановна сначала, конечно, обрадовалась – наконец-то сыночек оказался рядом – но потом огорчилась: сын ее был худ, бледен и печален. Он много молчал, о питерской жизни говорил мало, а про кандидатскую вообще не заикался. Надежда Ивановна с досадой решила, что в Питере Степушка влюбился в какую-то вертихвостку, и та разбила ему сердце. Тогда со всей яростью материнской любви она принялась опекать его и обхаживать. Готовила его любимые кушанья, оберегала сон, позвала гостей, чтобы сделать ему приятное, и всем рассказала, что ее сын теперь не хухры-мухры, а кандидат наук!