Провинциальный хоррор - Панова Ксения. Страница 2

Слабогрудый и неспортивный Вилкин кое-как поспевал за Данильченко. Он задыхался, обливался потом, а душа его холодела от ужаса. Данильченко зло шипел сквозь зубы:

– Хрен ему, а не наши гаражи! Там Гроссмейстер и Кульков уже баррикаду строят. Эх, палку бы какую покрепче! – он в тоске обвел взглядом росшие вдоль дороги березки.

– Егор, ты… ты думаешь, он это серьезно? – ловя ртом воздух, проговорил Вилкин.

– Кольку-хромого знаешь? Так он говорит, что Ряхин там хочет коттеджи построить и туристов возить. Типа природа, река, рыбалка…

– Река?.. Эта наша Поганка, что ли? Так у нас же вверх по течению сорок лет завод по обогащению урана был – он что совсем рехнулся?.. Кто сюда поедет?

– А черт его знает! Москвичи, наверное, поедут, они ж дикие! Поднажми!

Впереди, среди зарослей черемухи и одичавших яблонь, прямо на берегу шумевший радионуклидами Поганки показались Гаражи.

Уже больше полувека гаражный кооператив «Пустоплюевский автолюбитель» занимал обширную территорию вверх по течению реки Поганки. Когда-то гаражи здесь получали те самые обогатители урана с завода «Атом». За годы наследство, доставшееся их внукам, сильно обтрепалось, и теперь разномастные, ржавые, облупившиеся, достроенные и пристроенные гаражи торчали из земли, как перезревшие грибы-навозники. Автомобили в них давно уже не держали, но это не значит, что жизнь покинула Гаражи, что Гаражи стали необитаемы.

Егор Данильченко превратил свой гараж в центр досуга и спорта. Здесь он поставил телевизор, диванчик, крошечный холодильник, и мог спокойно смотреть футбол, не опасаясь, что его отправят мыть детские бутылочки или укачивать люльку. Здесь же собирались все окрестные любители футбола, и, сбившись в кучу, ревели, вопили, плевались и рвали волосы, смотря по тому, как развивалась ситуация на поле. Однако блаженство Данильченко длилось недолго. Однажды на пороге гаража появилась Мария Васильевна Данильченко, растрепанная, горластая и грозная, с толстым младенцем у груди. Увидев ее, Данильченко сразу осел, пиво из банки пролилось ему на колени, а экранный бомбардир с досады забил мяч в свои ворота. Этот налет не прошел для Данильченко даром: он потерял ровно половину своего царства – она вся, безвозмездно отошла жене. Теперь там стояли ее полки с вареньем, солеными огурцами, помидорами, а довершал картину детский розовый горшок в углу.

Напротив гаража Данильченко, с пяти часов вечера, не считаясь с погодой, собиралась совсем другая компания. Гроссмейстер дул в картишки с другими такими же старцами. Обычно играли в глубоком молчании, только перемигиванием, смешками да кряхтением давая друг другу понять, что «карта пошла!». Но иногда это молчание взрывалось криками, кто-то ловил кого-то за руку, вытаскивал из-под полы замусоленную, припрятанную картишку, плевался, тряс кулаками, обещал, что никогда больше не сядет за стол с таким «жульем». Разругавшись в пух и прах, старички расходились, казино закрывалось, а на следующий день… открывалось снова.

Кульков, выйдя на пенсию, занялся разведением перепелок, его жена стала продавать перепелиные яйца и цыплят. Дело пошло, перепелки поселились в гараже. Вскоре к ним присоединились гуси, пара пеструшек и петух. Натянув сетку, Кульков превратил гараж в настоящий птичий двор. По утрам начинал горланить петух, сообщая компании Гроссмейстера, что наступило утро, гоготали гуси, которых гнал Кульков хворостиной на выпас, прилежно высиживали яйца перепелки.

Инженер Вилкин оборудовал в своем гараже лабораторию. С подачи и при непосредственном участии Данильченко врезался в городскую сеть и занялся тем, за что шесть лет назад был сначала осмеян, а затем ограблен питерскими профессорами.

Шел первый час. В Гаражах царил мир и покой. Ветер ласково шелестел листвой разросшихся черемух и яблонь, завязывавших крошечные ранетки, соловей щебетал в ветвях, какая-то розовая с черными пятнами свинья разгуливала на вытоптанном пяточке и, хрюкая, ковырялась рылом в земле. На въезде в Гаражи, как два витязя с картины Васнецова, замерли два старца: Кульков и Гроссмейстер. Перед ними поперек дороги валялась гора битого кирпича, ржавая стиральная машина, два велосипеда – «Школьник» и «Ласточка» – несколько старых шин и металлическая кровать с сеткой.

Гроссмейстер, длинный, худой и сморщенный, как печеное яблоко, сосредоточенно сосал сигарету. Одет он был в черное безразмерное пальто и в черную, затертую фетровую шляпу, в которой его маленькая, убеленная воробьиным пушком головка терялась, как мяч в лузе. Кульков, сутуловатый человек лет шестидесяти пяти, с брюшком и в панаме, держал на плече ружье. Он то и дело находил взглядом свинью и, подзывая ее словами «цып-цып-цып», ласково чесал за ушком.

Увидев ружье, Данильченко весь затрясся.

– Ты чего, Савелий Петрович, совсем рехнулся! Ты накой это припер!

– Сказано было «стоять до конца», вот мы и приготовились – до конца, – вместо Кулькова ответил Гроссмейстер.

– Вы что фильмов пересмотрели? Это ж статья!

– Тише, Егорка, не суетись, – Кульков переложил ружье с одного плеча на другое. – Это на всякий случай. Если что шмальну для острастки, и хорош.

Вилкин почувствовал, как у него заболел желудок, и весь он превратился в сплошной нерв. Он кусал губы и не мог устоять на месте. Им владело одно, совершенно неисполнимое желание: схватить свою лабораторию и на себе, на своих плечах тащить прочь отсюда, прочь от приближавшихся бульдозеров Ряхина.

– А остальные где? – спросил Данильченко, вытягивая шею и пытаясь заглянуть за спины стариков. – Матвеич, Федоров, Богдан с сыновьями?..

– Все здесь, – ответил Кульков. – Матвеич и Федоров на второй линии, Богдан и два его молодца – на третей, Андрюха Коршун с Тополем – на четвертой… У нас тут Курская дуга – хрен возьмешь.

– По всем правилам фортификации… – прошелестел Гроссмейстер.

– А первый удар мы уж на себя примем, – Кульков погладил ружье.

Розовая в черных пятнах свинья ткнулась Данильченко в ногу и потянула его за штанину.

– Ну!.. – дернул ногой Данильченко. – А свинья здесь откуда?

– Свинья-то?.. – проговорил Кульков. – Так это Муся! Сегодня только у Ваньки Пряжкина купил – пополнение хозяйства.

И подманив свинью привычным «цып-цып-цып», он стал рассказывать Данильченко, что собирается повязать ее с боровом Леньки Карпова, и что от такого союза должно пойти не меньше дюжины поросят.

Вилкин не выдержал:

– Я сейчас, я быстро, на минуточку!..

Сорвавшись, он бросился к своему гаражу. Пролетев несколько метров, он трясущимися руками открыл дверь и замер, с тоской глядя на труд последних шести лет. Лаборатория смотрела на него образцовым порядком хирургического кабинета. Блестящий узкий хромированный стол стоял ровно посредине, и к нему тянулась путаница проводов и прозрачных трубок, кругом мигали лампочки, гудели, воруя городское электричество, компьютеры, банки с разноцветными жидкостями и пробирки, бережно надписанные, леденели в морозном дыму холодильника «Бирюса», в глубине гаража стоял письменный стол, заваленный бумагами, сразу три монитора горели на нем, исписанная мелом доска нависала рядом. Вилкин заметался между проводами, холодильником, компьютерами, схватил со стола охапку бумаг и замер с ними, не зная, что делать. Полное отчаянье овладело им.

– Степка! – услышал он рев Данильченко. – Сюда! Скорее!

Он выронил бумаги и, бросив последний ошалевший взгляд на труд всей своей жизни, бросился к Данильченко и остальным.

По дороге, поднимая пыль столбом, приближался черный хаммер, за ним тянулись полицейская машина, два бульдозера и трактор.

– Ну держись, мужики! – сказал Данильченко, выламывая черемуховую ветку.

Машины остановились. Хаммер свернул на обочину и замер там выжидая. Дверь полицейской машины открылась, из нее вылез начальник УМВД города Пустоплюева Пупков Леонид Витальевич, а за ним – сержанты полиции Дурехин и Некрепов. Пупков бросил взгляд на неподвижный хаммер, помешкал немного и двинулся вперед. Дойдя до баррикады, он остановился и, словно не видя ни Кулькова, ни Гроссмейстера, ни Егора Данильченко с черемуховой дубиной, обернулся и крикнул кому-то: