Love Is A Rebellious Bird (ЛП) - "100percentsassy". Страница 16

Завтра. Он поговорит со Стайлсом об этом завтра. Ему просто нужно подождать, это всего лишь одна ночь.

«Почему ты всё слишком драматизируешь?» — спросил он себя, уставившись на свои неприятные зрачки, когда поезд промчался в чрезвычайно тёмной части тоннеля. Запутанный клубок тревоги в его желудке дёрнулся, когда множество образов, которых он пытался избегать, закружились в его голове. Так много разочарованных взглядов. Луи закрыл глаза, быстро, крепко. Лучше никогда не задавать себе откровенные вопросы, особенно тогда, когда ты знаешь ответ наперёд, но не хочешь его признавать.

«Чёрт». Он ещё плотнее прижал к себе Гром, подобно плюшевому мишке странной формы. «Мне не о чем беспокоиться, на самом деле, — он открыл глаза и поморщился от резкого, неприятного света в вагоне поезда. — Да, хорошая работа, Луи, как обычно. Лги себе всю ночь напролёт, вот так. Совсем не о чем беспокоиться, не тебе». Неприятное знакомое чувство ненависти к самому себе затопило его, поселившись внутри и удобно устроившись, — в это время он хотел иметь абсолютно другой мозг абсолютно другого человека, у которого абсолютно другие воспоминания, потому что он вёл себя абсолютно по-другому и делал намного лучший выбор в жизни. «Чёрт». Возможно, пройдёт всего лишь ночь, но, кажется, она будет длиться, как три недели.

Конечно, он был прав. Пробил первый час ночи. К сожалению, у Луи всё ещё был тот же самый мозг, который не позволял ему заснуть из-за всех противных воспоминаний. Хорошо, это была смесь воспоминаний, сухой-сухой, горячий-горячий воздух в его комнате и его пульс, который не хотел замедляться, не важно, сколько раз он перевернулся с боку на бок. Как бы он ни повернул голову на подушке, в его ушах всё стучало: бум-бум, бум-бум, бум-бум. Гарри Стайлс, Гарри Стайлс, Гарри Стайлс.

Лицо Гарри Стайлса на репетиции, его разочарованное лицо. Боль — вот подходящее слово. Он причинил Гарри боль сегодня. Луи знал это. И лёжа в постели с приклеенным к подушке лицом, с нескладным звуком сердцебиения в барабанных перепонках, он всё ещё не мог перестать думать об этом. Даже если это не было намеренно, он всё же чувствовал себя отвратительно. Это, конечно, не оградит Гарри от плохого самочувствия, и это определённо не препятствовало воспоминаниям Луи о тех временах, когда то, что он сделал, было действительно его желанием. Потому что их было очень много. Ужасных воспоминаний о тех моментах, когда он хотел причинить боль Гарри Стайлсу. Ему был знаком взгляд, которым сегодня одарил его Гарри, потому что он был причиной этого взгляда прежде, и намеренно. Представьте себе более мягкую, более круглую и более полную версию Стайлса. В то время Гарри был ягодкой, такой приятной. Живот Луи сжался от этой мысли, по его телу пробежал противоправный трепет. В ту же секунду он подавил его с несчастным стоном. Именно вина не давала ему спать. Это была она, частично. Это была она, целиком и полностью.

— Ты был в Interlochen три года в течение каждого лета? — спросила Элеанор с неверием, её глаза наполнились ужасом, а голова медленно покачалась из стороны в сторону. Это было в самом начале их партнёрства, когда они могли чувствовать друг друга насквозь. — Я даже не могу представить. Не могу; в своей жизни я много раз находилась во враждебной, конкурентной среде, безусловно, но после двух недель в этом лагере мои волосы буквально вылезали клочками, — она дрогнула. — У меня до сих браслеты дружбы вызывают негативную реакцию, Луи.

Луи улыбнулся в подушку и закатил глаза при мысли о ней. Элеанор. Она слишком много драматизировала, но в основном она говорила об этом с весельем. Эта черта была у них общей. (Луи не хотел жить в скучном мире без гиперболы. Вы бы лучше дружили с тем, кто жалуется о том, что он стоял в очереди на почте на протяжении сорока пяти минут или сорока пяти месяцев? Ответ очевиден.) Она преувеличивала, говоря об Interlochen, вроде того. Или она игнорировала его потенциальную сторону. Это было волнующе: быть рядом с лучшими из музыкантов твоего возраста, быть хорошим и становиться ещё лучше, переживать напряжение после реального достижения на сцене. Но давление, Боже. Оно было не для всех.

Казалось, Луи помнил Interlochen всем телом, всем сразу и почти никогда намеренно. Стоя ранней весной на углу улицы возле Гайд-парка, ощущая запахи довольно специфичного вида едкой грязи, парящие в воздухе, он вдруг вернулся в прошлое, к хижине в лесу после дождя (внутри которой он целовал Элли МакКенну, потому что знал, что он должен хотеть этого). Зажигание бенгальского огонька в канун Нового Года вернуло его к четвёртому июля в Америке и кваканью лягушек на озере после захода солнца. Комары и босые ноги, грязные щиколотки. Сидя на дешёвом стульчике на лужайке на вечеринке во дворе, он ощущал сиденье из Interlochen Bowl вместо него, вспоминал, как металлическая сетка всегда оставляла следы на обратной стороне бедра каждого, кто на нём сидел. Выступления в середине лета; голос его матери раздаётся в его голове: «Кто тот молодой человек, играющий на виолончели? Довольно зрелая игра… очень выразительная». Самым худшим, худшим из всего, было то время, когда он услышал первые ноты «Болеро» на благотворительном концерте, программу которого он не удосужился посмотреть. Он чувствовал, как его ладони мгновенно вспотели, а сам он некомфортно заёрзал в своём кресле, его грудь сжалась. «Болеро».

***

К тому времени как Луи вернулся в Догвуд, выданная ему в лагере рубашка-поло нежно-голубого цвета вся была пропитана потом: на его пояснице, подмышками, даже немного влаги проглядывало через ткань в районе солнечного сплетения. Луи никогда так много не потел, но в последние несколько дней стояла жара вперемешку с влажным воздухом, поэтому каждый раз, когда он выходил на улицу, то чувствовал, будто на него надет воздух, подобно сырой толстовке с капюшоном. Что было более, чем просто неудобно.

Луи знал, что ему не нужно удивляться. То же самое происходило и прошлым летом; тяжёлая духота охватила лагерь почти на неделю в середине июля, перед тем как сильная гроза наконец не появилась и не прекратила жару. Он просто хотел помнить столько же, когда в день приезда он оттолкнул Робби Хана в сторону и запустил его сумку с вещами по коттеджу в Догвуде, претендуя на последнюю доступную верхнюю койку. Он почти умер от зноя в той самой верхней койке позже той же ночью, настолько потный и усталый, что его левая нога сама по себе начала дёргаться в спутанных простынях.

«Жара нарастает, гений», — корил он себя, плетясь вверх по ступенькам к домику, его ладонь скользила по грубым сосновым перилам.

В ту ночь никто в помещении не мог нормально спать, не важно, была ли это относительно более прохладная нижняя койка или нет. Не-а, не тогда, когда жара, казалось, усугубляла статус Робби как отвратительного человека, который дышит через рот. У Робби было искривление носовой перегородки, так что жаловаться было нечестно, но Луи жаловался, конечно.

— Я более чем уверен, что сейчас это можно считать оправданным убийством, — простонал он наконец посреди ночи, когда безумно мерное дыхание Робби становилось всё громче с каждым последующим выдохом. После этого все дружно засмеялись в жалкой солидарности. Хорошо, все, кроме Робби, который спал, разумеется.

Догвуд. Луи застрял в одном из его коттеджей прошлым летом. В самом дальнем от кампуса, самом маленьком, в коттедже, у окон которого не было функции проветривания. Единственной положительной стороной данной ситуации являлось то, что Луи умудрился выделиться среди ребят, что дало ему хорошую возможность шутить про стояки собак всякий раз, когда захочется. А ещё «Возвращаясь на Красную ракету» была одной из его любимых шуток.

— А, Луи. Отлично! — сказал Маркус, когда Луи зашёл в помещение, хлопнув сетчатой дверью. — Ты последний! Q-Time [прим. пер. — время вопросов], помнишь?

Луи закатил глаза. Он надеялся, что они начнут без него. Возможно, было бы лучше, если бы они полностью закончили, к тому времени как он дойдёт прямиком от домиков для практики к хранилищу с климат-контролем, после чего вернётся обратно в Догвуд. Вот так, он мог бы просто лежать на своей убогой верхней койке, закрыв глаза и представляя, как играет соло Мендельсона, до тех пор пока не придёт время ужинать. Трудности Луи со сном усложняли отдых перед выступлением на предстоящих выходных ещё больше, чем обычно. Это, и ещё то, что его мама будет здесь.