Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 57

Жеан снова опустил взгляд на гранитные валуны, овитые отсыревшим тёрном. Он понял, что даже при самом чудовищном потрясении не смог бы добровольно соскочить вниз, ибо страх виновности перед Богом и в особенности страх физической боли до сих пор господствовал в нём, пересиливая страх перед лицом грядущих земных тягот. Являлось это признаком слабости или же напротив, верным показателем несокрушимой силы, он не знал.

— Господь мне судья, — выдохнул Жеан, отходя на безопасное расстояние от края скалы.

«Кажется, совесть наконец заговорила в тебе?» — холодный голос, раздавшийся из-за спины Жеана, заставил его вздрогнуть от неожиданности.

«Рон?!»

Нет, это был не Рон. Невысокая, тучная фигура молодого оруженосца Рожера вырисовывалась на фоне сизого неба. Лицо его было озлобленно и сонно, а рука лежала на рукояти короткого меча в готовности выхватить из ножен.

— Если ты понадеялся таким образом овладеть Кьярой, то напрасно. Господь всегда на стороне справедливости. Он бы никогда не позволил тебе привести свой коварный план в исполнение.

— Что? — опешил Жеан, опасливо отстраняясь.

— Не притворяйся, будто ничего не знаешь. — Рожер развернулся к нему спиной. — Я не слеп. Я отчётливо видел, кто нанёс тот подлый удар. Буйство сечи не сокрыло от Божьих глаз плоды твоих злодеяний. Даже сейчас Всевышний знает, о чём ты думаешь, что чувствуешь и когда в следующий раз попытаешься избавиться от меня.

Жеан похолодел.

Он толковал о том страшном побоище на восточной стороне антиохийской стены!

— Неужели ты не понимаешь, что Кьяра никогда не будет твоей? Она — символ девственной чистоты, не что иное, как Мария Магдалина, воплотившаяся в мистическом облике Невесты Христовой, дабы посопутствовать нам в достижении победы… она заслуживает лучшего! Каковы бы ни были твои притязания, Кьяра всегда будет под заступничеством Творца! Ни один мерзавец вроде тебя даже пальцем не посмеет её тронуть! Уж я-то об этом позабочусь!

— Ты?! — задыхаясь от бешенства, вскричал Жеан. Возглас его звонким эхом отлетел от скал, растворившись в шелесте колючих зарослей. — Послушай, Рожер… тот удар был нанесён мною случайно, ненамеренно! Да если бы не я… если бы не я и Кьяра, твою гнилую плоть сейчас глодали бы шакалы и грифы! Ты бы не смог излить на меня всей той грязи, что изливаешь сейчас! Изливаешь совершенно неоправданно и бездумно! Что касается Кьяры, ты в равной степени не можешь претендовать на неё. Она — монахиня войны, как сам с полной уверенностью подметил! Мы недостойны её! Мы — всего-навсего рабы растленного мужского естества, в то время как она… она сама имеет право выбрать, проявить снисхождение к нам или остаться при своей целомудренной миссии — миссии, дарованной свыше!

— Я не питаю к ней плотского пристрастия! Довольно мерить по себе!

— Ещё скажи, что питаешься лишь акридами да диким мёдом!

Рожер вспыхнул и, непроизвольно прокрутившись вокруг себя, отчеканил:

— В любом случае, я стану добиваться её всеми способами, и ты не посмеешь стать у меня на пути! Клянусь тебе, развратный монах!

— Ты? Добиваться? — недоверчиво отстранился Жеан, но оруженосец продолжил с ещё большим жаром:

— Если будет необходимо, я обнажу меч! Я буду драться с тобой до последнего, буду драться до тех пор, пока небесный свод не обрушится на землю, пока не разверзнуться почвы, пока кто-то один из нас не падёт замертво или не падём мы оба! Буду драться с живым, раненым, полудохлым! Отныне и навеки ты — мой враг!

— Да выслушай же! Тот удар…

Но Рожер уже не желал слушать его. С надменно вздёрнутой головой он проследовал к краю скалы и принялся осторожно спускаться. Жеан не мог даже пошевелиться — настолько сильно было его потрясение, и брало юношу не то возмущение, не то горькая досада. Это был плевок ему в сердце, крах всех идеалов и соображений чести, это было нечто, сравнимое с оглушительным раскатом грома и последующим неистовым ливнем, что без разбора смывал всё живое и неживое на своём пути… Жеан задыхался от ярости, и нутро его полыхало пламенем ревности. Да, отныне он не мог именовать последнее иначе как ревностью, хотя желал этого, не переставая презирать себя за низменные устремления.

«Довольно было с меня Рона и его мародёрской шайки!» — подумал Жеан, не отрывая взора от камней под скалой. Нет! Однажды его поглотит безумие, и он соскочит! Даже Господь не спасёт глухой души.

========== 5 часть “Антиохия”, глава VIII “Рождественская трапеза. Тревожное известие” ==========

— Эй, монашек, а твоя лошадка-то издохла! — заявил Ян, пробегая мимо шатра Жеана, когда тот снова выступил на поляну. — Погляди!

Жеан перевёл взгляд на коновязь, расположенную неподалёку. Неподвижное чёрное тело в серой попоне, простёршееся на боку и наполовину утонувшее в мутной воде, убедило Жеана, что Ян не лжёт, да и изначально сомнений в этом не было. Снег растаял, антиохийские горы затопили холодные, грязные болота, беспрестанно пополнявшиеся потоками дождевой воды. Ливни и ветры сметали шатры, ржавела сталь, и сырели ясеневые луки. Травы захлёбывались и гибли, а отвоёванные селения едва могли прокормить даже людей. Многие Божьи поборники, не в силах выдержать тягот этой жизни, что обострялись с каждым днём, пытались бежать, но удвоенная стража хватала и возвращала беглецов в лагерь. Либо убивала, находя бесполезными.

Именно поэтому Ян до сих пор оставался в лагере.

Однако не только у Христова воинства дела шли неладно. Жеан отлично видел, как тощают и хиреют его враги, всякий раз встречаясь с ними в схватках, как затихают воинственные кличи «Аллах Акбар!», хрипло слетающие с уст, как седеет и бледнеет могучий султан Яги-Сиян. Пути в порты были отрезаны. Дорога Алеппо — не что иное как дорога жизни — перекрыта. Неприятель довольствовался скудеющим осенним урожаем…

«Что-то их женщины и дети? — то и дело задавался вопросом Жеан. — Что-то происходит там, за стеной? Не лучше ли сдаться, ведь им всё равно уже нечего терять? Так они лишь облегчат свою незавидную долю. И мы тоже».

Боже благосердный! За какие прегрешения?! Лучше бы крестоносцы сразу штурмовали стены Антиохии, пролили океаны крови, лучше бы Жеан сразу пал в битве за душегубную крепость, нежели это тягостное, мучительное ожидание. Ожидание предела меры.

— Что ж. Зато теперь с голоду мы наверняка не умрём. Шучу, конечно, — произнёс Жеан, и живот его болезненно свело.

Жеан не ел с позавчерашнего дня, и кто-то постоянно воровал у него припасы. Зная привычки Яна, юноша допускал, что это вполне мог быть он, однако укорить плута не решался — не хотелось обострять отношения с ещё одним братом-крестоносцем.

Что касается общей обстановки в лагере, она также заметно накалилась. Частенько мужчины вымещали злобу друг на друге, и порой это перерастало в крупные стычки с ранеными и убитыми. Нередко терпел нападки и сам Боэмунд, вынужденный, в силу нехватки бойцов, гнать на битву больных, изувеченных, стариков и, заручившись поддержкой клира, неизмеримо ужесточивший правила в отношении дезертирства. Отныне отступники предавались пожизненной анафеме. Крестоносцы, голодные, усталые и окончательно утратившие веру в победу в этой жестокой войне на истощение, являли собой не меньшую опасность для собственных товарищей, нежели сарацины. Особенно для людей Татикия.

Зима ожесточила всех. Даже женщины, чудом выжившие женщины, что ранее проявляли неосторожность в сношениях с мужчинами, теряя свой приплод, не испытывали никакого горя…

Крестоносцы умирали целыми отрядами, так что зачастую их даже не успевали хоронить — искорёженные ветром, побитые градом, обглоданные гиенами тела были бесцеремонно раскиданы за лагерем. Они источали чудовищный смрад, мешающийся с тухлыми болотными запахами. Всё гуще становился частокол из кольев с насаженными на них магометанскими головами, сморщившимися, посиневшими, с выклеванными глазами. Это не ломало врага. Жеан не понимал, зачем мучить несчастные останки, но смиренно молчал: его детские жалобы были бы чудны и глупы.