Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 58

Не только мёртвые, но и живые тлели в лазаретах, увядая, корчась от вспучившихся, гноящихся ран, заставляя целителей и исповедников беспрерывно вертеться вокруг лож. Хворали все: рыцари, священники, женщины и бедные вилланы, вынужденные ночевать под открытым небом в грязевых лужах. На окраинах. Бок о бок с покойниками. Стоны, хрипы, дух разлагающейся плоти преследовали Жеана в кошмарных снах. Частенько он утыкался носом в перегнившую солому, уходил прочь из лагеря, однако всё равно, порабощённый самообманом, продолжал чуять мертвечину. Запах жёг глаза, сосал мозг, вырисовывая в воображении душераздирающие картины. Толпы покойников, живых покойников с обрюзгшей кожей и в заржавевших кольчугах, шествовали по землям спящего лагеря, шлёпая по лужам, заглядывая в шатры выпученными, красными глазами и чинно, под свист ветра и отдалённый вой шакалов, уводили несчастных крестоносцев вместе с собой… Не в преисподнюю. Не в Царство Небесное. Но в неизведанные, бескрайние дали, где лишь камень да бурая вода. Где они, словно проклятые, будут обречены на вечное скитание, нескончаемое гниение.

«Интересно, в рядах Готфрида и Раймунда происходит то же самое?» — спрашивал себя Жеан, с тоской выглядывая на улицу, куда теперь выходил значительно реже, опасаясь простудиться или повздорить с соратником.

— А я не шучу! — усмехнулся Ян. — Это даже здорово, что она у тебя издохла. Новую отбить всегда можно, а вот с пищей гораздо сложнее. Ну и пир же мы закатим сейчас! Как при дворе Каролингов! Кстати…

— Что?

— Ты проспал рождественскую литургию!

От изумления Жеан осел на мокрый камень. Неужели двадцать пятое декабря? Ещё осенью, когда стало ясно, что осады не миновать, молодой крестоносец начал терять счёт времени, а сегодня так гадко оплошал! Но страшно было не это. При упоминании о ключевом дне, основе основ всего сущего, он не ощутил решительно ничего, кроме нездорового изумления и горькой злобы. Справлять праздник жизни, когда над лагерем витает смерть, казалось столь неправильным, столь неуместным и лицемерным, что воспринималось подобно святотатству. «Они пытаются обмануться! Спрятаться от наваждения!» — вопило сердце Жеана, тогда как разум твердил совершенно противоположное: война войной, а о высшем забывать не стоит, унылые же не наследуют Царства Небесного.

— Эй! — Возглас Яна вывел Жеана из раздумий.

— А?

— Слава Богу, живой! Как насчёт рождественского пира?

— Жалко, — угрюмо протянул Жеан, склоняясь над окоченелым телом почившего друга. — И потом, есть коня — это как-то… как-то странно, ты не находишь? Он может быть болен.

— Хм! Выдумаешь ещё! Жалко ему! А братьев не жалко? Кьяру не жалко? Бедняжке крошечки не перепадает — чванливые богачи скорей лошадь накормят, чем бедняка. Ещё скажи спасибо, что чумы нет! Выкосила бы всё живое и неживое, собачья дочь! А вот Кьяра… зови-ка её сюда, свою вавилонскую блудницу, пойдём сушняка поищем, мы ж не сарацины, чтоб сырой кониной давиться! Что ты там ещё сказал? Больная? Ну и нестрашно. Отлежимся, вина напьёмся — как рукой снимет. Конечно, можем и не выжить… но это необязательно, а вот что с голоду помрём — то совершенно точно.

— Возможно, ты прав, Ян… Но не тревожь Кьяру. Она совсем ослабела в последнее время, а сарацины могут нагрянуть в любой момент. Будет лучше, если она побережёт силы перед битвой. Пойдём позовём кого-нибудь другого.

Ян одобрительно кивнул и умчался прочь. Жеан в последний раз склонился над трупом Ивеса, беззвучно лепеча прощальные слова.

Страшное, чудовищное, ложное Рождество! Не праздник веры и осанны, но торжество кровожадного чревоугодия!

***

Когда крестоносцы вернулись в лагерь с пучками дряхлой смирны, тушу Ивеса частично разделали. Громадные рёбра с болтающимися на них рваными ошмётками мяса выступали наружу, а потроха дрейфовали по воде, словно водоросли. Должно быть, их тоже разволокли.

— Ну вот! Так и думал, что всё растащат! Надо было соломой покрыть, чтоб незаметно было, — с досадой проговорил Ян, ощупывая землю в надежде отыскать подходящее место, чтобы сесть и высушить ветви.

— Это теперь принадлежит всем. А нам хватит, — сказал Жеан и опустился на камень, переводя дух. — Да и тебе ли судить, несносный воришка?

— Ах, замолчи, послушница, надоел! И так плохо, а ты ещё своими проповедями нагнетаешь! Чувствую, если так дальше пойдёт, однажды я тебя съем!

— Кто кого ещё?..

— Хочешь поспорить?! — Глаза Яна метнули молнии, которые затем обратились в привычные задорные искорки. — Вот что, монашек, давай жрать молча и скоро. Швыряй кустарник.

Когда костёр был разведён, а закопчённый котёл наполнен кусками мяса, на лагерь уже сошёл лёгкий вечерний полумрак. К счастью, ветер совсем стих. Грядущая ночь обещала быть спокойной, однако Жеану становилось только холоднее. Он не чувствовал рук в промокших кожаных рукавицах, и с каждым мгновением ему всё больше казалось, будто лицо его превращается в осколок льда. Соблазнительные нотки, источаемые варящимся мясом, становились для чутья всё слабее и слабее. Даже языки пламени, слабые, вялые, но тотчас наведшие Жеана на воспоминания о весне, чьё дивное тепло казалось легендой древних веков, не могли согреть его.

Жеан поднёс лицо к огню. Запах свежей еды ударил ему в ноздри, бодрящий жар дурманной волной разошёлся по телу. Молодому крестоносцу почудилось, будто нутро его вспыхнуло какой-то новой неземной жизнью, будто врата рая распахнулись перед ним, но стоило Жеану отстраниться, как мучительный холод, разящий словно из Хельхейма, возвратил его в действительность. Жеан вспомнил время, когда сетовал на сухость, зной, опустошительные песчаные бури, и тоскливо вздохнул.

— Эй, монашек, у тебя сейчас было такое выражение, как если бы ты первый раз с женщиной возлёг и раньше поры-времени излился! — легонько пихнул его в бок Ян и залился безумным смехом, восторгаясь собственной остротой языка.

— Да, — пробурчал Жеан и перевёл взгляд на Кьяру, прильнувшую к нему. В лице её читалось святое равнодушие.

— Давай заканчивать с этим, вроде хорошо сварилось. Снимай котёл, — сказал Ян и смачно облизнулся.

Не дожидаясь, пока пища остынет, Жеан вгрызся в сочную мясную мякоть. Рот его вспыхнул, тело налилось будоражащей силой. Никогда готовка не казалась такой долгой. Конина варилась до самой ночи, так что Жеан едва не рухнул где сидел, последовав примеру спящих крестоносцев.

— Эх, друзья, — с набитым ртом промямлил Ян. — Как думаете, у кого-нибудь винишко осталось? Хлебнуть на Рождество — милое дело! Или хотя бы сидр…

— Вот ус не знаю, — просипел Жеан обожжённым языком.

— Можно подумать, сам не хочешь! А ты, Кьярище?

— Я успела отвыкнуть, ведь никогда не увлекалась пьянством, да и тебе не советовала, — фыркнула в ответ воительница и надменно вскинула голову. — Видишь, каковы последствия?

Ян повёл плечами.

— Лучше бы ты отправилась телом торговать после смерти Густаво! Тогда бы у нас было и доброе белое вино, и хлеб крупчатый… и деньги.

— Ты никак мозги промыл, осёл! — возмущённо завопила Кьяра и, скрежеща зубами, добавила: — Не будь мне так зябко, я бы отрезала твой грязный язык и заставила торговать телом уже тебя!

Ян захохотал в голос. Жеан усмехнулся в усы, искренне забавляясь непринуждённой болтовнёй брата и сестры.

Быть может, в тёмном царстве ещё осталось немного света?..

Когда с трапезой было покончено, юноша, разморённый и довольный, лениво поднялся с земли и, простившись с Яном и Кьярой, направился к своему шатру, как вдруг резкий возглас взбудоражил покой ночного лагеря. Знакомый грузный силуэт промелькнул мимо Жеана.

«Рожер!»

— Эмануэль! Беневентский! Эмануэль погиб! — надсадно выл оруженосец.

Комментарий к 5 часть “Антиохия”, глава VIII “Рождественская трапеза. Тревожное известие”

Кто-то жаждал описания трудностей и тягостей крестоносцев. Что ж, я пыталась.

========== 5 часть “Антиохия”, глава IX “Дьявольские козни. Проблеск света” ==========