Иголка в стоге сена (СИ) - Зарвин Владимир. Страница 36

Да и не один он… От всего нашего воинства в живых осталось не больше десятка храбрецов, а с таким отрядом много не навоюешь. Стали мы искать другие братства, подобно нашей вольнице рассеянные по лесам.

Преемник Сыпяхевича был не добрее старого Воеводы. Непокорные села жег, уцелевшие — двойной данью обкладывал. Посему недовольных селян, искавших спасения от него в лесах, было предостаточно.

Вскоре набрели мы на стан казацкого вожака Богдана Подковы, дерзко нападавшего на шляхетские маетки и королевские обозы. Не сами набрели, если быть точным. Человек от него к нам приходил, дорогу тайную указал. Как он нас нашел — для меня по сей день загадка, но о встрече с ним я не жалею.

Устроился Подкова лучше нас. Настоящие засеки посреди леса выстроил, подступы к стану рвами да волчьими ямами перегородил, чтобы от любого войска отбиться можно было.

Он и наш опыт учел. Через сырые рвы огонь не переползет, и в случае, если королевские вояки зажгут лес, лагерь останется цел.

По нраву мне пришелся и сам Подкова. Исполин, каких мало: ударом сабли с быка голову снимал, а татарина в легкой кольчуге надвое мог рассечь.

Чупер у него был в руку толщиной, так что, самая толстокосая девка густоте волос позавидует, а глаза такие, что любой враг, лях ли, турок, взором с ним встретившись, в ужасе убежит.

Был при нем человек один, с бородкой козлиной, из ваших, московитов. Силой да удалью не отличался, зато грамоте был обучен и языки многие ведал. Он и по-нашему говорил так бойко, словно это была его родная речь, один только выговор выдавал в нем чужака.

Сказывали, что он — посланник Московского Князя, прибывший в наши края, чтобы помогать «Воеводе Богдану» советами в борьбе с Польской Короной.

Он призывал казаков к единению и к выступлению против панской Унии. Обещал помощь Москвы, если решимся воевать по-крупному. Многие ему верили, да и как не верить было, когда сам прославленный атаман доверял Козлобородому, яко брату.

Поверил и я. Московиты — не поляки, одной веры с казаками — православной, можно сказать, братья. Мы, по наущению Козлобородого, и пошли за Волынь, громить фортеции ляшеские да жечь маетки.

Много народа встало тогда под стяг Подковы. Одних казаков тысячи полторы, а беглых холопов да селян из разоренных весей не меньше трех тысяч. Ляхи лишь с безоружным врагом, храбры да заносчивы, при виде же наших пик и знамен удирали во все лопатки.

Но недолгой была наша радость. Отступая, польские войска в неприступных замках укрылись, а пока мы те замки осаждали, к ним из Польши подкрепление подоспело: свежие конные хоругви, закованные в сталь кольчужники с секирами из Литвы, датские наемники с пушками да ручницами.

Хотели мы обратно за Волынь откатиться, но тут гарнизоны из замков, оставленных в тылу, вышли, в спину казакам ударили. Пробились мы сквозь их заслоны, ушли за Волынь, только большой отрады сие нам не принесло.

Добрую половину воинства нашего мы в битвах положили, из тех, что в живых остались — четверть раненые. А тут еще ляхи следом идут, на пятки наступают.

Подкова позвал к себе Козлобородого, говорит: «Мы все сделали, как хотел Московский Князь, теперь его очередь исполнять обещанное. Отправь к нему гонцов, пусть выступит нам на подмогу с войском. Мы как раз на север отступать будем, там и встретим его дружину!»

Козлобородый сделал все, как он велел, отослав разными путями трех своих подручных в Московию. Придумано было хитро. Даже если ляхи схватят двоих гонцов, есть надежда, что третий доставит послание Князю. Подкова же с войском стал отступать на север, туда, где, по словам московского советника, его ждала союзная рать.

Только не дождался помощи атаман казачий! Врал ему лукавый московит, про подход княжьих дружин. Гонцов к вашему Князю он отправил лишь для отвода глаз, а сам ускользнул ночью из стана тихо, как уж.

Хватились казаки наутро мудрого советчика, а его и след простыл! Понял Подкова, что предали его, да что уж тут поделаешь!.. Пока было куда отходить, отступал перед польской ратью, а как перекрыли ляхи ему все пути, принял неравный бой.

Славная то была сеча! До сих пор отрадно вспоминать, как рубили мы холеную польскую шляхту. Знали, что пощады нам не будет, посему и сами врага не щадили. Смерть нас в любом случае ждала, так уж лучше пасть в бою, прихватив с собой поболее недругов, чем сдаться в плен и умереть на колу или дыбе. Вот и стояли мы до последнего.

Подкова, прежде чем пасть, добрую дюжину вельможных панов изрубил в капусту, а простым ратникам, павшим от его руки, вовсе нет счета!

Но и его смерть нашла. Я рядом с ним бился, видел, как все было. Поняв, что пикой и мечом нашего брата не одолеть, отхлынули ляхи именитые, пропустив вперед чужеземных стрелков, тех, что за польские злотые служат Ягеллоновой Короне.

Пищальников в польском войске всегда немало было, а тут их, похоже, со всей Унии нагнали. Дали они по нам первый залп — треть войска казачьего полегла, дали второй — двух третей как не бывало!

Подкова одним из первых пал: пробили пули его могучее тело в десяти местах, и опустился он наземь, выронив из рук обе сабли.

Меня спас щит, обтянутый бычьей кожей. Хоть, и прошили его насквозь польские пули, однако, часть их смертоносной силы он поглотил, и в мою грудь они не глубоко вошли, застряв под кожей. Опрокинул меня залп на спину, а сверху тут же навалились тела тех, кому повезло меньше моего.

Я под тяжестью тел чуть не задохнулся, но вышло, что павшие товарищи от смерти меня уберегли. Перебив остаток нашего воинства, ляхи принялись рыскать среди трупов в поисках раненых да сказавшихся мертвыми. Если кто дышал или не был разорван в клочья, тех саблями пиками ковыряли!..

…Газда стиснул зубы, и на его скулах заиграли упрямые желваки. — Но Господь и тут рядом оказался, спас меня от гибели. Сколько ни пронзали ляхи вокруг меня и надо мной мертвые тела, ни один клинок меня не достал — все удары или мимо скользили, или увязали в наваленных сверху трупах.

Только с наступлением темноты, когда ляхи перестали терзать мертвую плоть, уступив место волкам и воронам, я вылез из своего убежища, страшный, как выходец из преисподней, покрытый своей и чужой кровью…

— Выходит, из всего вашего войска ты один тогда уцелел? — изумленно приподнял бровь Дмитрий. — Воистину, казак, везением ты не обделен!

— Почему один? — пожал плечами хозяин схрона. — Не только мне посчастливилось в тот страшный день. Еще двоим нашим удалось избежать смерти, схоронившись среди мертвецов.

Они-то в дальнейшем и стали моими побратимами. Уже и не помню, как мы нашли друг дружку. Долго не мог я прийти в себя после того побоища, словно туманом кровавым глаза заволокло, и мысли, и чувства…

Все, чем жил, о чем грезил, рухнуло в одночасье. Не добыли мы тогда воли долгожданной, только землю казацкой кровью напитали!..

Газда тряхнул головой, словно отгоняя от себя страшное видение.

— Что же вы делали потом?

— На север, в Литву, стали пробираться. Что нам еще оставалось? — На родной земле нас везде подстерегала смерть. Ляхи вдоль дорог выставили дозоры и если ловили кого-то, видом или повадкой, похожего на казака, насаживали на кол или четвертовали…

…На каждом крепком дереве болталась пара-тройка повешенных. Многие из них и казаками-то не были. Воспротивился мужик жолнежам, отнявшим у него последнее добро, его тут же и волокут на сук!

Пришлось нам идти до Литвы лесами, оврагами, стараясь не попадаться на глаза польской страже. Шли, большей частью, ночью, избегая открытых мест и дорог. Ночью в степь лях не сунется, не такой он храбрец, мы этим и воспользовались в полной мере.

Один лишь раз пришлось нам схлестнуться с каким-то мелким шляхтичем, под началом у которого было пять конных жолнежей. Я развалил ему голову саблей до зубов, а побратимы перебили его людей, тем стычка и завершилась! — Газда криво усмехнулся, вспомнив схватку с незадачливым поляком. — Лях, видно, искал себе славу в степи, а нашел смерть!