Иголка в стоге сена (СИ) - Зарвин Владимир. Страница 44

Ведь куда веселее с войском единоверцев, под защитой их копий грабить северных соседей, чем самому подставлять шею под рабское ярмо! Потому-то и льнут кочевники то к монголам, то к туркам…

…Нынче у Султана руки связаны войной с Унией, и большой поддержки от него степнякам не дождаться. Но победи он на юге, война приблизится и к нашим рубежам. Так есть ли прок Москве бить в спину Польше, если та сдерживает общего врага?

Да и как Москва нападет на польские земли, если большая часть ее войск — на юге в ожидании войны с Казанью? Где она возьмет дружины для сего похода? С юга заберет, оголив степные рубежи? Кто тогда поручится, что Казань да Астрахань на нас вместе не ударят?

Ринутся они в открывшиеся бреши, аки саранча на пажить, в том даже сомнения нет! Вот и смекай, чего больше принесет Москве война с Польшей — добычи или разора!..

Впервые за время беседы с московитом Воевода не сразу нашел, что ему возразить. Не то чтобы Дмитрий убедил рыцаря в неверности его взглядов на Московию, но в душу Кшиштофа закралось сомнение в собственной правоте.

— Твои рассуждения ничего не доказывают, — изрек он, наконец, не желая отступать перед доводами Бутурлина, — ваш Князь мог тайно сговориться с татарами о том, что они не станут на вас нападать. Заплатить им за это или посулить добычу…

…А может, вы о чем-то таком и с турками уже столковались? Ведь они вам по-любому ближе, чем поляки! Вы, русичи, хоть и христианами себя зовете, а против нас, католиков, всегда вступали в союз с басурманами!

— По правде сказать, Воевода, подобных небылиц я давно уже не слышал, — скорбно покачал головой Дмитрий, — ты хоть сам веришь в то, что молвишь?

Как же нужно ненавидеть Москву, чтобы выдумывать про нее такое!..

— А за что мне ее любить? — хмуро воззрился на него старый шляхтич. — Сколько помню себя да рассказы дедов, Москва всегда строила козни Польше да Литве. Земли восточные у нас отобрать пыталась, пограничные крепости жгла. Где самим московитам сил недоставало, они в сговор вступали с татарами.

Не ваш ли Князь Иван позволил нехристям строить на своих землях города да военные поселения с басурманскими полумесяцами на башнях? А для чего? Для того, чтобы потом натравить сию орду на Унию!

Татары и пускали нам кровь, чуя за спиной поддержку Москвы. Да московиты и сами не раз к ним присоединялись. Сколько раз бывало: сразишь какого-нибудь басурманина, снимешь с него шелом, а под личиной — бородатая русская харя с крестом греческим на шее!

Да и как не ходить москвичам в набеги, когда попы ваши сами вещают пастве с амвонов: «Христианского Бога бойтесь, татарского хана чтите. Пред схизмою Латинскою защитник он нам!» А «схизма Латинская», — это, стало быть, мы — добрые католики!

И разве одних лишь татар направляла против нас Москва? Кто подбивает к бунту против Короны роксоланских степняков да еще оружием их снабжает? Москва! Откуда у варваров с конскими хвостами на бритых башках берутся пищали точного боя, сабли московской ковки?

Ваш Князь им посылает, чтобы чужими руками ослабить Королевство, а молодцы вроде тебя дикарям то оружие возят! Вот и скажи, как мне после всего этого питать к Москве добрые чувства?!

Ярость страшно преобразила Каштеляна. Его мясистое лицо налилось кровью, глаза пылали гневом, и часто-часто дергалось набрякшее левое веко. Рыжие усы грозно топорщились, словно кабаньи клыки.

Казалось, еще миг — и он бросится на ненавистного московита, опрокинет его навзничь и будет топтать до тех пор, пока в нем не угаснет дыхание жизни.

Но Бутурлин выдержал эту вспышку ярости, как гранитный утес выдерживает натиск штормовой волны, и не опустил глаз под бешеным взглядом старого поляка.

— Что ж, Воевода, раз уж ты о московских долгах речь завел, позволь и мне кое-что напомнить, — обронил Бутурлин. — Кейстут, Великий князь Литвы, когда ходил войной на Москву, по пути немало русских селений пожог.

Короли ваши польские древний Киев дважды огню и мечу предавали. Свидригайла реки московской крови пролил. Ежели все набеги да войны пограничные вспоминать, еще неведомо, кто перед кем в долгу окажется!

А что до татар, то их и на землях Унии немало проживает, и в походы на Москву они ходят не реже казанцев. Мне самому дважды приходилось отбивать набеги орды, приходившей на Русь не с юга или востока, а с ваших, польских земель. Так что, негоже, Воевода, москвичей татарскими набегами попрекать.

Князь Жигмонт по-иному мыслил. Он говорил: «Не будут славяне вместе держаться — всех нас немцы да турки перебьют!»

— Тебе о Князе лучше не вспоминать! — рявкнул Воевода. — Он тебе, по твоим же словам, жизнь спас, а ты его не сберег!

— Не сберег, в том мой грех! Но и в спину ему не бил, не предавал его в руки убийц! Сражался рядом, пока удар из меня сознание не вышиб. Спроси о том княжну, если мне не веришь!

Пойми, не о себе пекусь. Не хочу, чтобы на мое отечество чужой грех лег пятном кровавым, не хочу, чтобы чужеземец в сером плаще ликовал от того, что ему две славянские державы удалось поссорить!

— Что ж, молвишь ты складно, — усмехнулся, вновь обретя спокойствие, Кшиштоф, — да только слова для меня мало что значат. За свои полвека я наслушался разных говорунов. Да таких, что тебе за ними в красноречии не угнаться. Уж не взыщи, боярин, но у меня к тебе веры нет!

— Что же должен сделать, чтобы ты мне поверил? — устало вопросил Бутурлин.

— Тебе уже делать нечего, да и от тебя нынче ничего не зависит, — поморщился Воевода. — Мне бы того волка изловить, что погубил Князя, да допросить его с пристрастием!.. Вот если бы он под пыткой подтвердил твою невиновность, я бы отпустил тебя с миром и прилюдно извинился за свои подозрения. Но пока волк не пойман, на свободу я тебя отпустить не смогу.

— И как ты намерен со мной поступить? — поинтересовался Дмитрий.

— А как с тобой должно поступать? — пожал плечами Воевода. — Завтра же я отправлю в Краков гонца с известиями обо всем, что здесь случилось. А после — буду ждать ответа его Вельможного Величества.

Лишь Государь вправе решать, что мне делать дальше: отослать тебя в столицу или отпустить домой. Хотя на последнее не особо надейся. Король наверняка захочет лично тебя допросить. Он и решит твою судьбу! Дело, как ты сам разумеешь, нешуточное…

…Но, как бы там ни было, ты — вассал Великого Московского Князя, и негоже тебе делить темницу с беглым холопом. Так что, тебя ждут горница, чистая постель и бадья горячей воды. Об ужине я уже распорядился.

— Газду я не брошу! — упрямо сверкнул глазами Дмитрий. — Он ради меня рисковал жизнью. Куда он, туда и я!

— Ну что ты за человек, — раздраженно фыркнул Воевода, — то сердишься за то, что тебя в темницу упекли, то сам за решетку рвешься! Ладно, черт с тобой, да простят меня святые угодники! Я велю принести вам в башню теплые одеяла и снедь. И молись Богу, чтобы все сказанное тобой оказалось правдой!

_______________________________

— Ну, и что тебе сказал Воевода? — полюбопытствовал Газда у Бутурлина по возвращению его в темницу.

— Он мне не поверил, — ответил Дмитрий, устало откинувшись на пожухлую солому.

— И что теперь с нами будет? Повесят нас или как?

— Еще не знаю. Воеводе нужно дождаться вестей из Кракова. Пока же он распорядился принести нам одеяла и еду. Выходит, что в ближайшее время плаха нам не грозит…

— Так-то оно так, — согласился Газда — да только я слыхивал, что в Европе узникам перед смертью приносят обильный ужин…

— Вот и радуйся, что мы не в Европе! — грустно усмехнулся в ответ Бутурлин.

Глава 18

Эвелину душили слезы. Все время, что она простояла в костеле у Гроба Жигмонта, молясь за упокой его души, девушке не верилось, что отец навсегда ушел из ее жизни. Ей казалось, Господь вот-вот сотворит чудо, вдохнет в хладные останки жизнь, и Князь встанет из гроба, полный сил, деятельный и громогласный.