Концертмейстер - Замшев Максим. Страница 85

Появились просветления. Он иногда мог забегать домой. Правда, без ночевки, но все же. Хотя иногда он подумывал прекратить эти отлучки. Какое-то издевательство! Приходишь к себе в квартиру, а остаться нельзя. Лучше уж в казарме торчать!

А еще в клубе Военно-медицинской академии по выходным устраивались танцы. Солдаты и курсанты посещали их бесплатно, а девушки платили полтора рубля за вход. Вероятно, курсанты-медики считались перспективными женихами.

Арсений не представлял себя участником этих танцевальных сборищ. Хотя многие солдаты оркестра охотно посещали клуб в субботу и воскресенье и потом взахлеб обменивались россказнями о своих мнимых подвигах на поприще ухаживания за девчонками. Арсений ненавидел эти разговоры. Избегал их. Вся эта бравада, все эти скабрезности свидетельствовали о том, что его товарищи теряют что-то самое ценное, чернят себя сами, загаживают свой мир и мир вокруг. Но надо было терпеть. Он довольно быстро понял, что восставать против коллектива в солдатском общежитии смерти подобно. Затравят. Тем более что методы травли человек осваивает куда быстрее любой другой науки. Причем травли не только человека человеком, но всякого слабого более сильным.

Оркестр, где служил Арсений, размещался в одной из академических казарм, рядом с курсантской и офицерской столовой. Летом 1976 года количество крыс на этой территории резко возросло. Бог знает, с чем это было связано, но, когда одна крыса укусила за ухо спящего солдата, да еще старослужащего, тварям объявили войну. Несчастному укушенному флейтисту Луняшкину делали уколы от бешенства, а остальные сооружали крысоловки и клялись отомстить.

Вошедший во вкус старший прапорщик Усов поставил задачу каждый вечер сдавать крысиные хвосты. Кто больше. За десять хвостов сулилось одно внеплановое увольнение. Арсений единственный, кто отказался участвовать в этой охоте. Он навсегда запомнил, в какой раж вошли его сослуживцы, как горели их глаза, с какой жестокостью они забивали беззащитных уже на тот момент животных, с какой гордостью несли прапору хвосты.

Большие звери против маленьких.

Но прошло совсем немного времени, и Арсений с ужасом для себя обнаружил, что и в нем прячется жестокость, о существовании которой он не подозревал. Дело было так…

В одно из своих увольнений Арсений в сравнительно неплохом настроении, сам себе нравившийся в парадной форме, решил дойти до продовольственного магазина на улице Лебедева. Ему страшно захотелось обычных молочных сосисок, и он надеялся, что в гастрономе он их найдет, а дома с отцом они сварят в большом количестве и наедятся до отвала. Погода радовала, и солдат оркестра ВМА Храповицкий пошел по длинному пути, сначала по Маркса, потом по Клинической, а миновав ее, собирался выйти на Лебедева. Можно было пройти через КПП и прямиком попасть к штабу. А там до продмага рукой подать. Но на пути слишком много военных. Замучаешься честь отдавать.

На повороте с Клинической на Лебедева на специальных стендах висели свежие номера газет. В то время таких стендов в СССР насчитывалось миллионы. Власть следила за тем, чтобы как можно больше народу знакомилось с прессой. Газетной торговле это не мешало. Во-первых, не было никакого рынка, а во-вторых, газеты стоили сущие копейки, и руководители изданий никак не зависели от объемов продаж. Главное, чтоб читали, чтоб внимали правильной информации. Если государство постановило выпускать ту или иную газету или журнал, их выходу в свет ничто, кроме самого государства, не воспротивится.

Арсений остановился около стенда с газетой «Советская культура». Его заинтересовала статья о новых выходках эмигранта Солженицына. После того давнего допроса во Владимирском КГБ ему бы избегать этой темы, но она, напротив, занимала его все больше. Только он начал читать, как к нему сбоку подошел какой-то мужик. Арсений насторожился. Незнакомец никак не походил на постоянного читателя «Советской культуры». Белая кепка надвинута на узкий лоб, кожа на лице морщинистая, рот с запахом, впалый, как бывает у беззубых, ноги чуть широко расставлены. От пиджака коричневого цвета, со значком ГТО на лацкане воняет потом, глаза бегающие, пустые и злые. Мужик несильно тронул Арсения за рукав. Тот вопросительно повернулся всем корпусом.

— Привет! — тон спокойный и даже дружелюбный.

— Здравствуйте. — Арсений сам не понял, зачем ответил. Надо было сразу повернуться и уйти.

— Как дела? — Мужик ухмыльнулся, обнажив очень белые, но какие-то будто стесанные зубы.

— Нормально. Вам что-то нужно от меня? — от мужика веяло чем-то, что заставляло пасовать перед ним, не позволяло сразу нахамить, отделаться от него.

— Форма у тебя красивая. Нигде не жмет? — мужик хихикнул.

— Не жмет. — Арсения начало мутить от разнообразных и пренеприятных запахов, исходивших от его незваного собеседника.

— У тебя член какой длины? Можешь показать на руке? — он протянул ему свою руку.

Арсений резко сделал шаг назад.

— Ну не стесняйся, — просил извращенец. — Такой? — Он показал что-то руками. — Или больше? Мне кажется, больше…

— Отойди от меня! — заорал Арсений.

На его крик обернулась пара прохожих, но, увидев, что ни драки, никакого другого происшествия не наблюдается, они пошли дальше.

— Ну что ты шумишь? Я могу заплатить тебе за то, что ты… (Здесь эта мразь произнесла нечто абсолютно непотребное.)

Арсений развернулся и быстро пошел прочь. Сердце колотилось так сильно, что через несколько минут ему пришлось притормозить. Он осторожно обернулся. Мужик шаркающей походкой плелся в противоположную сторону.

Арсения захлестнула ярость: надо догнать его, избить его, вышибить ему все зубы, разукрасить рожу, чтобы захлебнулся кровью, раскроить череп в месиво, до мозгов. Он представил это сколь мог явственно, и еще раз, и еще раз.

И потом еще долго представлял, пока не ощутил, что хватит.

Начал бормотать: «Если я встречу его еще раз, то я его… А что я его? Что? Убью? Духу не хватит. Изобью? А ты бил кого-нибудь когда-нибудь?» Этот диалог с самим собой мучил его едва ли не больше, чем сам факт недавней встречи с этой сволочью. Вспомнилось, какое жуткое впечатление на него произвело избиение мужика в вагоне, которое он застал, возвращаясь из Репина. А теперь он сам туда же…

Никаких сосисок он в тот вечер не купил. Отец был несказанно рад, что сын зашел домой, непривычно много расспрашивал Арсения, но тот никак не мог сосредоточиться и слова отца пропускал мимо ушей…

«Откуда такие гады берутся? — недоумевал он. — Почему их не сажают в тюрьму? Не изолируют от общества?»

Уходя, он попросил у отца денег. На обратном пути в казарму он купил две бутылки «Пшеничной» и распил их со старослужащими. Когда он залпом влил в себя целый стакан, «деды» одновременно зачмокали губами:

— Специалист. А мы и не догадывались, что Храпа такой питок!

Ему крайне не нравилось, что к нему прилепляется погонялово Храпа, но бучу он не поднимал. «Дедам» все можно! И это не поломаешь никакими бунтами.

На лето танцы в клубе прекращались. Курсанты разъезжались на каникулы. Военный оркестр начинал готовиться к новому ноябрьскому параду. Сверхсрочники и старослужащие постоянно ставили в вину призвавшимся осенью, что они не застали весну года «с пятеркой», то есть весну 1975 года. В эти годы проводился, помимо осеннего ноябрьского парада, еще и весенний майский, ко Дню Победы. Это настоящая вешалка. Весь год одни строевые.

Все время до парада оркестр жил в режиме мобилизации. После подъема с особым тщанием готовились к утреннему построению. Подполковник Бубнов в те месяцы, когда шла подготовка к очередной годовщине Великой Октябрьской революции, приезжал в оркестр рано и лично проверял, как выглядят его солдаты: блестят ли их сапоги, отутюжены ли их брюки, начищены ли бляхи, достаточно ли молодцевато они выполняют команду «смирно!». Такая его бдительность была связана не столько с его собственной любовью к уставу и порядку, сколько с вполне оправданными опасениями и желанием предотвратить неприятности и нервотрепку. Дело в том, что начальник строевого отдела академии подполковник Гайкин, назначенный на эту должность совсем недавно, демонстрировал недюжинное служебное рвение, без конца вызывая к себе командиров и грозя им разными проверками и инспекциями. Он вполне мог появиться в оркестре без предупреждения и устроить разнос по поводу внешнего вида солдат, порядка в казарме и прочего. Злые языки приписывали Гайкину почти патологическую любовь к отутюженным брюкам. По слухам, он получал противоестественное удовольствие, когда проводил ладонью по стрелке и ощущал, что она едва ли не режет кожу. Бубнов, конечно, со своим авторитетом мог и послать Гайкина куда подальше, но не хотел проблем, которые, пользуясь своим служебным превосходством, неизбежно бы устроил ранний военный карьерист военному дирижеру, фронтовику, одному из самых авторитетных военных музыкантов в гарнизоне.