Концертмейстер - Замшев Максим. Страница 90

Все, что когда-то увлекало, с годами теряло остроту.

Никаких клятв он не давал и Вике, но жили они вместе, дружно, в странном согласии, и, кажется, эта их совместная лодка вполне осознанно движется в тихую заводь брака.

Пока не поехал по вызову из ЦК партии в Москву отец.

Пока не раздался утром в квартире на Лесном звонок из Бакулевского института.

И теперь все сдвинулось, нарушило все координаты, и бог его знает, что случится дальше.

* * *

Арсений спал беспокойно, ворочался, сопел, несколько раз во сне кричал: «Равняйсь, смирно!» Саблин после каждого вскрика осторожно, боясь разбудить, заглядывал к нему, но сын Светы лежал ровно, дышал глубоко, никаких угроз его здоровью внешне не наблюдалось.

«Что он кричит? Что у него в голове? А ведь в другой жизни могли бы подружиться. У парня такие мягкие, живые глаза. И нрав прямой и честный, кажется», — горевал Волдемар.

Светлана долго не засыпала, томилась между явью и сном, то выразительно смотрела на него, то отводила глаза и что-то тихо шептала, так тихо, что он далеко не все разбирал, но главное — понимал: она его по-прежнему любит. Любит больше всего на свете. Что произошло с ней, с ее семьей за эти годы? Виноват он перед ней? Или нет?

Мало-помалу у Волдемара созревал план.

Оставлять Свету здесь, такой беззащитной и такой несчастной, он не имеет права. Арсений буквально пылал от напряженного негодования. скорее всего, и младший сын настроен так же. Старший его просветил насчет них. Поэтому он и не ночует дома. И откуда Арсений в курсе всего? Хотя какая разница! В семье явно не все в порядке. Арсений тут как чужой. Все кипит, все болит. А ведь хорошие, похоже, ребята.

Не испорченные.

Но обстоятельства против него категорически. И сейчас он с ними общего языка не отыщет.

Оправдываться он не будет!

Не оправдывался никогда, ни в чем.

Любимая женщина сейчас важнее всего. Остальное потом. Как-нибудь.

Светлана все-таки уснула, веки ее покойно опустились на глаза, и лицо разгладилось и помолодело. Щеки еле заметно порозовели, болезненность ушла совсем. Если не знать всю подноготную, то можно подивиться тому, какое счастливое у женщины выражение лица во сне.

«Приступ миновал, — рассудил Саблин. — Часто ли они у нее? В чем их причина?»

Кардиология не была его основной специальностью, но он ей жгуче интересовался. Доктор в нем жил всегда.

«Наверняка она давно не обследовалась. Возможно, никогда. Что с ней? Стенокардия? Если нитроглицерин помог — видимо, да.

Где теперь ее муж? В доме давно его нет. У него глаз наметанный. Здесь живут только старик и школьник. И Светлана!

Он высвободил свою руку из ее руки. Она не проснулась.

В квартире спали все. Это был тот час, когда никто не просыпается. Привыкший к бессонным ночам, Саблин неожиданно возомнил себя тут хозяином и тихо, как тень, стал перемещаться по комнатам, испытывая от этого некоторое наслаждение.

C каждой минутой он укреплялся в своих намерениях.

Первый поезд метро в полшестого утра, первый автобус во Владимир — без двадцати семь.

Они все успеют. Лишь бы она выдержала. Приступ все же серьезный.

Вчера, прибыв в Москву из мест заключения, он первым делом позвонил из автомата своей квартирной хозяйке во Владимир. Хотел выяснить, не поможет ли она найти ему жилье. Вдруг сдает кто-то из знакомых или соседей? И каково было его удивление, когда он услышал в трубке, что его комната сейчас свободна: предыдущий жилец как раз днями съехал. Конечно, Ираида Павловна (так звали хозяйку) прекрасно была осведомлена, откуда он вернулся, но в ее голосе Волдемар не обнаружил тревоги или чересчур приторной вежливости, верной спутницы предательства. Плата прежняя, заезжать может хоть сейчас. Все вполне обыденно.

Светлану надо как можно раньше увезти туда. Прежде вдвоем в этой «однушке» им было совсем не тесно. И сейчас не будет. Главное — вырвать ее из того губительного водоворота, куда ее сегодня затянуло, вернее, куда она затянула себя сама, впустив его к себе в дом.

Ей будет сложно перенести все это. Но другого выхода нет. Надо разбудить ее тихо-тихо. Чтоб никто им не помешал.

Если она откажется? Он ее убедит.

Захотелось покурить. Он выскользнул на лестницу, оставив дверь приоткрытой так, чтобы она не закрылась. Спустился туда, где они сегодня дымили со Светой и Аглаей. Достал сигареты, спички. Потом заволновался. Поднялся снова к квартире. Помялся, как будто на что-то решаясь. После некоторого замешательства снял с ноги тапочек, выданный ему по приходу, и поставил его на порог так, чтобы дверь не захлопнулась от внезапного сквозняка.

Вернулся к окну. Закурил. Под ним слепыми окнами скучала ночная Москва. В небе слабо отражались плоды скупых людских хлопот, стремящихся преодолеть полную темноту. По двору — и Волдемар это видел — плелся запоздалый прохожий. Судя по походке, не вполне трезвый. В руках у него мерзли цветы в целлофановой упаковке. Шел к кому-то подарить букет или от кого-то, кто его не принял? Он так отвык от простых подробностей жизни, от людей, существующих вне расклада «зэк — вертухай», что наблюдал за самым обыденным, самым банальным и пошлым, вроде этого припозднившегося хмельного франта, с жадным интересом.

Когда он впервые прочитал Солженицына, в его отношении к литературе поменялось все. Он до сих пор мог восстановить в чувственной памяти то, как пахли страницы «Нового мира» с «Матрёниным двором». Тогда это так идеально ложилось на его еще не изжитый юношеский максимализм, на его формирующиеся представления о правде. Дальше с Солженицыным все было сложнее, не так светло, но он ни секунды не сомневался, что книги этого писателя — величайшее достижение человечества и запрещать их — чудовищная дикость. Его не сразу арестовали. Экзекуция была долгой. Сначала выгнали из больницы. Ожидали, что он замечется и выдаст тех, кто помогал ему. Счастье, что Светлана регулярно присылала ему деньги. Иначе он бы умер с голоду. Долгое время он не верил, что его сейчас, в 70-е годы, посадят в тюрьму просто за любовь к писателю, за попытки донести его творчество до тех, кто по причинам цензуры не имел возможности с ним ознакомиться. Ведь власти когда-то разрешали его печатать. Он так и выдал им на одном из допросов: я считал и считаю, что советские люди должны иметь возможность знакомиться со всем, что написал Солженицын, поскольку это великий писатель. Следователь посмотрел на него с невыразимой брезгливой тоской и сожалением. На следующий день принес ему заметку из газеты «Владимирский рабочий», где его коллективно обличали коллеги по работе в больнице, особенно напирая на то, как Саблину удалось умело замаскироваться под обычного советского врача. Весь облик гэбиста тогда, как показалось Саблину, доносил ему одну навязчивую мысль: вот они, твои советские люди. Ты их хотел просветить и исправить?

У сигареты вырос длинный отросток пепла.

Никто не вернет ему лет, что он провел в заключении. Никто не вернет ему те искренность и задор, с которыми он искал правду, никого не боясь. Но он еще не старик. Может много сделать. И первое его дело — вытащить отсюда Светлану.

* * *

Александр Лапшин переехал в композиторский дом на Студенческой улице в 1972 году. К тому году Витенька уже превратился из ребенка в подростка. На земле они остались втроем: он, Татьяна и сын. Остальные родственники ушли в мир иной. Ушли тихо, с осознанием полного исполнения земного удела. Много лет назад врач в подмосковной поликлинике предупреждал его, что лечение морфием обязательно будет иметь последствия. Через много лет. И вот это время наступает…

Сегодня воскресенье. Он опять всю ночь не спал. До рассвета еще далеко. Сейчас — самые темные дни. Скорее всего, Новый год он не встретит. Не потому, что плохо себя чувствует. Он давно плохо себя чувствует.

Силы уходят. И он почти точно знает, сколько их осталось…