Государь поневоле (СИ) - Осин Александр Васильевич. Страница 29

— Пётр, действительно, князь правильно мыслит, — подключился к разговору Никита Моисеевич. — Полежи недельку, скажись больным, да попросись из города.

— А выпустят меня стрельцы?

Ответил Голицын:

— Я говорил с князем Хованским, но он ждёт решения спора о книгах в следующий четверг, тогда обещается сказать о своем отношении к переезду. Таратуй он и есть Таратуй. Жду, что обманет. Знает он — князь Василий Васильевич тоже толкает Софью выселить царицу за город, и только из-за этого соглашаться не хочет. Поэтому и надо сказаться тебе, государь, нездоровым. Надо весы на сторону переезда склонить.

Я сомневался, не хотелось ещё неделю валяться в духоте, когда только-только режим смягчили и разрешили на улице гулять.

— А не разоблачат? Докторишку какого пришлют и все откроется?

— Не волнуйся, государь. Данила фон Гаден, лучший из здешних докторов, очень мне благодарен, что от стрельцов его спрятал. Он всё подтвердит, как я скажу.

— Ну, хорошо, уговорили. Заболею с завтрашнего дня. А что у нас с проектом школы? Никита ты матушке указ мой показывал?

— Показывал, Пётр, показывал. Только она сомневалась, действительно ли ты его удумал. Мне что-то не сильно доверяет. Пришлось через Патриарха заходы делать.

— А ты что, с Патриархом в дружбе? Олег Александрович, вы ведь всегда были атеистом? — я не удержался и обратился к нему по прошлому имени.

Майор не удержался — оглянулся по сторонам, вышел и проверил, не подслушивает ли кто в сенях. Когда вернулся и показал мне на свой рот — дескать, надо фильтровать базар.

— Я, Дима, — опять жест Бориса, теперь уже Учителю — вам об этом никогда не говорил и не утверждал. Мои знания вере не помеха. А здесь я по любому вынужден быть крепче в вере самих церковников. Иначе быстро на костёр загремлю. Владыка ценит мою начитанность и поддержку в споре с латинским уклоном. Сам он системных знаний не густо имеет, только политическое чутьё и хорошую память. Я ему много из книг греческих переводил, да рассказывал о старых соборах. А когда смог пару аргументов подкинуть в споре о "пресуществлении", частью из знаний будущих веков и богословских диспутов, частью из собственных логических заключений, то и патриарх меня стал во всех сложных спорах поддерживать и от нападок ревнителей веры прикрывать.

— А что были наезды, Никита? — Вскинулся Голицын — Ты мне не говорил.

— Да, это ещё до твоего вселения было. Я как из Крыма прибыл, то полгода сидел в имении в Донашево. Было время повозиться со стеклом, да перегонкой нефти. А чтобы керосин осветительный получить, его чистить надо. Тут без кислот и щёлочи не обойтись. Гидроочистка пока дело неподъёмное, даже если водород и катализаторы добудем, то, как давление и температуру выдерживать, никто не скажет. Плюс я ещё пытался смастерить термометр, да барометр. А это ртуть и сопутствующая химия. Вот и донос кто-то и написал в Москву, что занимаюсь алхимией и чернокнижием. Хорошо тот владыке попался, ведь я таки уже числился царским наставником. Сам Иоаким меня и "пытал", да потом ещё и царь Фёдор подключился. Только с их помощью удалось доказать, что ничего я плохого не замышлял и на царское здоровье не колдовал, а аппарат мой не более дьявольский, чем самогонный. Правда, пришлось пообещать новую лампу сделать для царя. Вот такую же, — он показал на горевшую керосинку. — Потом ещё много с Иоакимом беседовал. Он оказывается не настолько консерватор, сколько властолюбец. С полонофилами воюет запретами только от того, что сам переспорить их аргументов не может.

— То есть, если ему всё правильно обосновать, да ещё и поддержку дать, то он больше противиться естественным наукам не будет?

— Будет, Пётр, будет. Но уже не так рьяно. Со своей ламповой мастерской и стекольного завода я щедро доходами с ним делюсь. Он и мастеров своих мне посылает в помощь.

— Нда… Никита Моисеевич, вот и не верь теперь янкам, что бабло побеждает зло. Неужели православная церковь такая продаж…

— Господь с тобой, государь! — Поспешил меня перебить Никита. — Церковь наша святая! Но деньги всё-таки зело помогают правильному толкованию её постулатов и догм. — Улыбнулся он — Договориться, объяснить всегда можно.

Тем временем за окном совсем стемнело. В комнату несмело заглянул Матвеев.

— Государь, матушка-царица, спрашивает, будешь ли ты к вечерне?

— Оставь Андрей, нездоровиться мне. Сюда пришли кого-нибудь службу справить.

Когда спальник скрылся в сенях, а поторопился вернуть разговор к вопросу обучения.

— Ладно, Никита, то, что ты на хорошем счету у Иоакима, то нам всем поможет. Но, что всё-таки с указом? Ужас как не хочется его терять. Это мой первый царский указ!

— Не волнуйся, государь, не потеряется. Я при случае поговорю с Натальей Кирилловной ещё раз. Полагаю, что она утвердит его и позволит через думу провести.

— А без матушки никак не обойдемся?

— Что ты, Пётр Алексеевич, мал ты ещё, сам царствовать. Да и у Ивана Алексеевича его утвердить надобно.

В двери показался церковный служка, предваряя вход батюшки и начала службы. Я с сожалением поднялся. Опять не дали договорить, обсудить, как дальше прогресс двигать будем. Все обрывается на половине. Даже показалось, что Майор с Учителем специально уводят обсуждение в сторону.

Глава 20

Неделю я изображал из себя больного. Не ходил в церковь. Зарядку и обливание пришлось прекратить. А ведь я уже успел привыкнуть к своему ритуалу. Матушка заволновалась. Наслала лекарей. Но главным таки был фон Гаден. Он своим авторитетом продавил название болезни как хандра и сказал, что проистекает она от чрезмерного для ребёнка стояния в церкви. Прописал покой и умиротворяющие беседы. Жаль, что свежий воздух не прописал. В результате я за семь дней вставал с постели только поесть, да оправиться. Со мной почти всегда сидел кто-то из ближних бояр. Дважды в день, перед обедней и перед сном приходила царица. В четверг приводили сестру. Она мне очень лукаво подмигнула, видно успели ей сказать мой реальный диагноз. Лидка понюхала "микстуру", что мне выписал доктор, лизнула капельку и тихонько сказала: "Не советую! Наркошей станешь!". То-то это лекарство так хорошо снимало боль от совместного с носителем потрошения моей памяти. Я-то хлопал её, не ограничиваясь — лишь бы боль снять. Пётр, когда ему перевёл смысл Лидкиной реплики, возжелал сейчас же потребовать объяснений у Бориса, да матушке пожаловаться. Пришлось спасать от дыбы и князя и доктора — рассказывать, что это обычное лекарство для этого времени и Данила вовсе не мыслил на здоровье государя. Да, у царя уже сейчас наклонности все вопросы решать через казнь. Мои попытки привить ему сдержанность пока не сильно удачны.

Разрешили играть в шахматы. Уровень Матвеева и остальных, кто вроде как умел играть, был низковат для меня. Хорошо, что Учитель часто был у меня в спальне. Говорить о планах из-за присутствия посторонних было невозможно, но, по крайней мере, можно в шахматы поиграть всласть. Правда, ему я чаще проигрывал. Тем радостнее были для царя редкие удачные партии. Попробовал было играть сам с собой. А чё? Должна ведь шизофрения какую-то пользу приносить. Не получилось. Как-то в игре не удавалось думать с царём раздельно. То он подсмотрит мои решения, то я его. В общем одна головная боль. А её вызвать можно было другими способами. Например, внутричерепным обучением ребенка. Однако это стало больше похоже на поэтапное раскрытие информации. С каждым этим раскрытием Пётр стал больше понимать меня, мои поступки. Немного показал ему семью. Хоть и больно было для меня вспоминать это, но зато царь познакомился с утерянным мной миром. Понял, что такое летать на самолёте и водить машину. Конечно, потом пару ночей у меня была конкретная ломка — так хотелось сесть за руль.

Заставил Матвеева разлиновать бумагу под клетки и обучил его морскому бою. Зотов, увидев это, только крякнул и сказал ну-ну. В морской бой мы резались знатно. Конечно, не сразу Матвеев понял систему полей и правила игры. Раза два мне очень сильно хотелось снести его непонимающую голову. Но когда он уловил смысл — мы стали переводить бумагу пачками. Пришлось даже подьячего из дворцового приказа зарядить линовать нам листы предварительно. А то, что было использовано Пётр (я на тот момент уже устранялся) и Андрей использовали для складывания бомбочек. В результате в кабинете и немного в передней по всем лавкам валялось это "оружие".