Юстиниан - Лэйдлоу Росс. Страница 40

С внезапным чувством отвращения к самой себе Феодора подумала, что переступает некую нравственную черту и уже не думает о дочери Теодориха, а прикидывает пользу, которую можно извлечь из её смерти. Стальной характер брал верх над мягкостью души, Феодора приняла решение. Интересы её супруга превыше всего. Она старалась не думать, что этим поступком может погубить свою бессмертную душу, это могло остановить Юстиниана — но не её. Интерес Феодоры к религии был в большей степени прагматичным, академическим. Уйдя в свои покои, она принялась сочинять письмо Теодату...

Интересно, использование имени Сократа — это всего лишь литературный приём или способ выражения собственных мыслей Платона? Теодат задумался, сжимая стило с пальцами. Одетый в римскую тогу, он сидел в своих покоях, украшенных бюстами греческих философов и римских поэтов. Королевский дворец в Равенне был тем местом, где король остготов ныне трудился над трактатом, который, как он надеялся, позволит и его считать серьёзным учёным и литератором. Опус о различиях между «Диалогами» Платона, написанных в разные периоды его жизни, будет озаглавлен «Крит против Горгия»... или, быть может, «Во избежание Разрыва»? Теодат надеялся, что после опубликования этого труда секретарь совета Кассиодор будет впечатлён успехами своего августейшего господина — и авторитет Теодата в глазах его римских подданных возрастёт. Впрочем, бесполезно ожидать, что этот труд прочтут готы; даже те немногие, кто умел читать, вряд ли слышали имя Платона.

Его раздумья прервал силентиарий — гот, не римлянин, так повелось ещё при Теодорихе, — бесшумно возникший в дверях и негромко произнёсший:

— Посол из Константинополя!

— А, это ты, Пётр Патриций! — король встал и дружески приветствовал человека в дорожном плаще, выступившего из-за спины силентиария. — Так быстро вернулся? И, вероятно, привёз мне известия от императора?

— Не только. От императрицы — тоже, ваше величество! — Пётр с поклоном достал из сумки оба послания.

Читая первое письмо, Теодат побледнел, но затем, после прочтения второго письма, лицо его прояснилось.

— Передай Юстиниану Августу, что с королевой Амаласунтой всё в порядке! — сказал он послу. — Она вовсе не под домашним арестом, она находится в... одном из моих поместий в Умбрии и ни в чём не знает отказа. Впрочем, здоровье её сильно пошатнулось из-за смерти любимого сына.

Когда Пётр ушёл, Теодат принялся расхаживать по кабинету, и тевтонские черты его лица стали ещё резче, пока он обдумывал свои дальнейшие действия. Послание Юстиниана однозначно говорило: Амаласунта должна вернуться в Равенну как королева, иначе войска Империи войдут в Италию, чтобы вернуть дочь Теодориха на престол. Однако письмо

Феодоры говорило ровно об обратном: от Амаласунты следовало немедленно избавиться, и Теодату не стоит волноваться за реакцию императора.

Король знал о влиянии Феодоры на Юстиниана — как знал и то, что отказать ей он не может. Если она наложит вето на Италийскую экспедицию — значит, она вряд ли состоится. Теодат был почти уверен в том, что может безнаказанно расправиться с Амаласунтой и остаться единственным королём Италии.

Но что же заставило Феодору послать ему это письмо? Теодат полагал, что причина кроется в ревности. Предположим, Амаласунта приехала бы в Константинополь, чтобы лично просить Юстиниана о помощи. Она моложе Феодоры и, возможно, даже красивее её. Таким образом, для Феодоры она — соперница, а потому императрица хочет от неё избавиться.

После нескольких часов размышлений Теодат принял решение. Пробормотав афоризм Эпикура — «Поэтому смерть для нас — ничто», — король послал за двумя своими верными телохранителями. Два бойца из племени гепидов, славившихся своей жестокостью, а также тупостью, получили секретный приказ и кошель солидов. Вскоре зловещая парочка выехала из дворца и направилась на юг, а затем на восток, по виа Эмилиа и виа Кассия — дорогам, ведущим в Лакус Волсиниенсис...

На хорошо охраняемой вилле, расположенной на острове Мартана, куда поместил дочь Теодориха её консорт, Амаласунта готовилась принять ванну. В тишине весеннего утра [81] она неторопливо шла от дома в сторону бань — и остановилась, чтобы полюбоваться пейзажем. На противоположной стороне озера белоснежный пляж резко контрастировал с тёмно-зелёной хвоей сосен и кипарисов. Утки с резкими криками опустились на гладь воды, переливающуюся в лучах утреннего солнца. Это зрелище, как и всегда, вселяло в душу Амаласунты покой и уверенность, которых ей так не хватало с тех пор, как в декабре прошлого года её привезли сюда под стражей.

Ритуал купания был одним из немногих удовольствий в её нынешнем положении — желанный перерыв в бесконечной скуке, смешанной с тревогой, заполнявшей все её дни и ночи. Сперва она раздевалась в аподитериуме — раздевалке, затем с наслаждением погружалась в бассейн. После этого она шла в парную, где обильный пот вымывал всю грязь из пор, а затем по очереди переходила в лакониум, калдарий и тепидарий — помещения, где воздух становился всё прохладнее. Наконец, начисто отмывшись при помощи скребка-стригила, она отдыхала, завернувшись в мягкое полотенце, лёжа в фригидарии и испытывая почти неземное блаженство.

Сидя на деревянной скамье в парной, Амаласунта внезапно почувствовала первый укол беспокойства. Жар был сильнее, чем обычно: кожа женщины покраснела, пот лился ручьём. Вероятно, рабы переусердствовали, подкидывая в печь дрова... надо позвать управляющего... Амаласунта больше не могла оставаться в парной, жар стал невыносимым. Вскочив, она попыталась открыть дверь, чтобы перейти в лакониум, но дверь заклинило. Амаласунту охватила паника, она толкнула дверь сильнее, но та не поддавалась. Женщина кричала, звала на помощь рабов, билась в дверь — всё было напрасно. Между тем жар становился всё сильнее, пар обжигал, словно кипяток, на коже вздувались пузыри; дочь Теодориха закричала в предсмертной агонии, чувствуя, как закипает кровь у неё в жилах...

Когда известие о смерти королевы готов достигло Константинополя, Юстиниан испытал одновременно возмущение и облегчение. Наконец-то он получил долгожданный казус белли — повод к войне! Пётр Патриций, получивший известия о смерти Амаласунты перед тем, как отплыть из Равенны в Византию, уверил императора, что это событие вызвало возмущение не только среди римлян, но и среди готов, и против Теодата готовы взбунтоваться даже его соплеменники. С дочерью великого Теодориха так обходиться не следовало.

Заручившись поддержкой населения Италии — по крайней мере, римской его части, — Юстиниан приказал Мундусу, командовавшему войсками в Иллирии, вторгнуться в Далмацию, а Велизарию — отплыть на Сицилию. Начинался второй этап Великого Плана — война с готами...

Лишь много позже, на холодную голову, Юстиниан не на шутку встревожился. Ведь он ясно дал понять Теодату, что любая жестокость по отношению к Амаласунте недопустима, однако король готов предпочёл проигнорировать это предупреждение. Юстиниан, по обыкновению, рассказал о своей беседе с Каппадокийцем Феодоре — в том числе и о предложении послать Теодату ещё одно письмо. А не могла ли Феодора послать такое письмо, чтобы помочь своему мужу? Если это так, то это говорит о большой и бескорыстной любви, а также о железной воле и безжалостности, о чём Юстиниан до сих пор не подозревал. И ещё одно... Доверяясь Феодоре, не рассчитывал ли он в глубине души, что она возьмёт на себя воплощение плана Каппадокийца?

Раздираемый чувствами вины и страха, император провёл эту ночь на коленях в своей наполовину построенной церкви — молясь о спасении души своей жены...

ВОСЕМНАДЦАТЬ