Огненная кровь. Том 2 (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 24

— Я не знаю, как это делать, Иррис, вернее, знаю только в теории, — прошептал, глядя на её бледное лицо, — я никогда сам такого не делал. Так что может и не получится. Но я очень надеюсь, что получится, и мы оба останемся живы. А если нет, то тогда мы умрём вместе. В любом случае это лучше, чем жить, зная, что я не смог тебя спасти.

Он закрыл глаза, опустил щиты и открылся.

Боль.

Яд был ледяным ужом. Нет, он, казалось, состоял из клубка змей, из мотков жгута, а в нём тысячи мельчайших острых кристаллов, каждый из которых, впиваясь, причинял боль. И сливаясь вместе, эти тысячи кусочков боли делали её невыносимой. Альберт ощущал яд пальцами, сжимал его, не давая жгутам расползаться, разворачиваться и растекаться по венам, вбирая в себя густую черноту и растворяя её в своей крови.

Он соврал ей.

Чтобы остаться в живых, он должен забирать яд понемногу, достаточно долго, медленно уничтожая его, чтобы не убить при этом себя. Но у него не было столько времени. И самое большее, что он может сделать сейчас, не навредив себе — забрать половину яда, но и оставшейся половины хватит, чтобы убить её. А значит, выбора у него нет.

Но он и не собирался выбирать.

Что же, похоже, ему не удастся посмотреть Ашуман…

Мир отступил, ушёл куда-то, растворившись, и вдруг стало тихо, так тихо, как бывает только под водой, на глубине. Даже боль вдруг отступила, осталось только странное ощущение умиротворённости, как будто он, наконец, сделал всё правильно.

И сидеть вот так с ней вдвоём, прижимая её ладонь к своей груди, было так волшебно, хотя он понимал, что цена этого краткого мгновенья счастья – его жизнь.

Когда всё закончилось, когда вышел весь яд до капли, звуки вернулись. Альберт услышал, как бегают по коридорам слуги, как Цинта тихо молится за дверью, а в распахнутое окно доносится пение цикад.

Пальцы свело от напряжения, в висках стучала кровь, а на лбу выступила испарина. И он всё ещё не мог поверить, как…

…но у него получилось!

А ведь не должно было. Где-то в глубине души он был уверен, что не получится. Только сил не осталось даже на радость.

Руки у Иррис потеплели, и дышала она ровно — спала. Лишь подрагивали во сне ресницы, а на губах замерла едва заметная улыбка. Альберт коснулся её лица пальцами.

Почему всё так? Почему он, совсем, как вор, должен красть эти прикосновения тогда, когда никто не видит…

Накатила слабость.

— Я оставлю тебе маленький подарок, Иррис, — прошептал едва слышно, — надеюсь, ты будешь вспоминать обо мне хоть иногда…

И такого он тоже никогда не делал, но почему-то был уверен, что получится.

Вообще-то этому учат жениха и невесту, перед свадьбой. И, наверное, это было неправильно и эгоистично, оставлять чужой невесте такой подарок, но ему отчаянно хотелось, чтобы она помнила о нём. А это было единственное, что пришло Альберту в голову в такой момент.

Взять свои желания, свои мечты и чувства, то, что он думал о ней, чего хотел, и поделиться, чтобы она тоже это ощутила…

…какой он видел её, какой она для него была, каким он хотел для неё быть…

Он представил, что это цветок. Не цветок — бутон, в котором спрятана вся буря его чувств, с того самого дня, как он впервые встретил её на озере. Его страсть и тоска по ней. Его желание и любовь.

Бутон вспыхнул живым огнём, засиял, скользнул от его сердца по руке в её руку и оттуда к её сердцу.

И если она захочет вспомнить его… если вспомнит — цветок распустится, и тогда она почувствует то, что чувствовал он, и, может быть, ей будет даже приятно знать, что кто-то любил её так сильно.

— Армана! — позвал Альберт хрипло, руки становились холодными, а сердце, напротив, забилось часто.

Служанка выбежала из-за двери, а за ней следом Цинта с серым лицом.

— Ночью у неё может быть лихорадка, но это не страшно, к утру всё пройдёт, — сказал он тихо, — сделай ей воды с лимоном — ей нужно больше пить. Цинта? Пошли, пока я ещё на ногах.

— Она… будет жить? – прошептала Армана, глядя на него широко распахнутыми глазами.

— Будет.

Он едва дошёл, опираясь на Цинту и хватаясь рукой за стену, на кровать почти упал и сразу же провалился в непроницаемую бездну.

***

— Иррис! Девочка моя, — Себастьян поцеловал её руку. — Ты жива!

Было жарко несмотря на раннее утро. В распахнутые настежь окна лился яркий солнечный свет, и не ощущалось ни ветерка, ни малейшего дуновения.

Будет гроза…

Это первое, что подумала Иррис. Гроза уже зарождалась где-то над морем и, вбирая в себя его тёплую влагу, росла и ширилась, и было видно, что горизонт стал размытым, посерел, и небо заволакивала дымка.

Иррис слабо улыбнулась Себастьяну. Боль ушла совсем. И внутри было тепло и… странно.

Она плохо помнила, что произошло. Обрывки разговоров, беготню вокруг и боль… А потом всё прекратилось, и она провалилась в глубокий сон без сновидений.

— Что случилось? — спросила тихо.

Себастьян рассказал ей обо всём. О смертельном яде в бутылке вина, о том, как её спас Альберт, о том, что Милена сидит взаперти под охраной в своей комнате, пока Гасьярд выясняет, что произошло, и том, что Драгояр напал на него, защищая сестру.

— Мы больше не будем ждать, Иррис. Я решил — мы поженимся сразу же после совета, в этот же день. Альберт прав, я не смог тебя защитить, прости меня, — Себастьян снова поцеловал её пальцы, — но теперь тебя будут охранять неустанно. Пробовать всю еду, проверять все подарки. Никто из посторонних не войдёт и не выйдет. И ты не будешь гулять одна, пока всё это не закончится. Или, если хочешь, я тебя увезу отсюда? Ты ведь хотела уехать, я могу спрятать тебя там, где никто не найдёт. Отменим все эти обеды и мероприятия…

Она раньше не видела Себастьяна таким. Взволнованным. И почти счастливым. Готовым поступиться делами прайда ради неё. Это было так неожиданно, что она спросила:

— Это было… очень опасно?

— Опасно? — воскликнул он. — Это было смертельно, Иррис! От этого яда нет противоядия, и если бы не Альберт… Не знаю, как ему это удалось! А я так испугался, что потеряю тебя. Я бы никогда себе этого не простил. Скажи, ты хочешь чего-нибудь?

— Пожалуй, привести себя в порядок, — она попыталась улыбнуться ему в ответ.

— Хорошо, я тебя оставлю. Приду позже, — он наклонился и поцеловал её в щёку, трепетно и нежно. — Если что-то нужно — только скажи!

Иррис приняла ванну. О вчерашнем напоминала только небольшая слабость, а ещё странное ощущение внутри — какого-то необычного тепла.

Армана укладывала её волосы, попутно рассказывая о произошедшем в лицах и красках. О том, как Альберт кричал на неё, как выставил за дверь Таиссу, едва не придушив, как Драгояр подрался с Себастьяном и воткнул нож в руку Тибора, когда тот принялся их растаскивать, а Истефану сломали нос. Что Милена теперь сидит под замком, пока не закончат разбираться, и уже перебила всю посуду в комнате, швыряя её с досады в дверь, и даже драгоценные вазы, и фарфоровые статуэтки, которыми очень дорожила. И что никто ещё не видел её в такой ярости, а джарт Гасьярд даже наложил на двери магическую печать, чтобы она её не выломала.

А Иррис думала об Альберте, и ей было стыдно. Нестерпимо стыдно за вчерашнее, за тот разговор в оранжерее, за то, что она сделала ему больно, ведь не смотря на обиду, он, не задумываясь, пришёл ей на помощь.

— Жаль только, что джарт Альберт умрёт, — вздохнула Армана, закалывая последний локон, — но если бы он уплыл в Ашуман, а Цинта сказал, что он вчера собирался, то никто бы вас не спас, миледи. А мне он даже нравится и…

— Что? Что ты сказала? — Иррис поймала Арману за руку. — Что значит «умрёт»?

Глаза служанки забегали, и она рада была бы вернуть слова назад, да было уже поздно.

— Мне велели вас не волновать…

Иррис вскочила и схватила служанку за плечи:

— Говори! Что это значит? Почему?

Армана вздохнула и выложила всё, что знала, что видела, и что рассказал ей Цинта.