Союзник (СИ) - Таволга Соня. Страница 27

Гренэлис — прохиндей, это же слепому очевидно. Терпеть не могу таких вот милых, услужливых обаяшек. Сразу чудится подвох. В этот раз подвох не чудится, и не надо считать меня истеричкой и параноиком.

Живет один, среди пустых просторов, даже слуги у него приходящие из того поместья, где мы побывали. Приедут, сделают дела по дому, и уезжают.

Ладно, хорошо, я не против. Человек любит уединение, что с того? Нежелание иметь соседей — не преступление. Может быть, я устала, скорблю по Мири, переволновалась, но… Не-не.

Место здесь мудреное. Здесь — гадость со звездами, луной, ходячими куклами, бесследно пропадающими людьми, нездоровым сном Альтеи, ее беспричинным плохим самочувствием, телепортом этим несчастным. Может быть, эти вещи друг с другом не связаны, и я зря поставила Гренэлиса в один ряд с ними. Может быть, зря. Но скорее — нет. Я не доверяю ему, и все тут. Готова поставить свои прекрасные волосы на то, что он что-то скрывает. И что он себя еще покажет.

Леди пришла в полный порядок — бодра, весела, здорова, и выглядела отлично. В общем, настала пора откланяться, покинуть гостеприимную обитель, но она не торопилась. Она смотрела на Гренэлиса горящими глазами, как на диковину, о чем-то своем думала, с нами почти не разговаривала. Краем глаза я захватила отвратительную сцену. Наш елайский чурбан, высокоранговый чинный умница уверил ее, что хочет обсудить нечто важное, и позвал пройтись. В ответ она небрежно махнула рукой, сообщив, что на балконе ее ждет господин Гренэлис, и ушла. Было бы естественно, если бы она столь невежливо отмахнулась от меня, но послать к хренам собачьим Шеила… Нет, это противоестественный эпизод.

Кстати, огрызок наш дубовый, мороженый молчун, ренегат и клятвопреступник, но в собственных глазах все еще образцовый и достойный отличник с адекватной самооценкой тоже замутился. Трепался о чем-то с Птенчиком втихаря, и выглядел даже более суровым и деловым, чем ранее. Мне требовалось прижать его к стенке, чтобы со мной тоже потрепался. А то больно он любитель помалкивать, да единолично действовать. Наемники в поместье поведали, что он ночью в хозяйском доме что-то вынюхивал, и у меня вопрос — вынюхал что-то, или нет. Когда существуешь в коллективе, делись, скотина, не отмалчивайся. Советуйся, обсуждай, слушай других. Много, ох много мнит о себе эта северная балка. А я до выверта костей ненавижу, когда меня игнорируют.

У меня уже была история, когда люди темнили, мутили, помалкивали, и со мной не считались. И не какие-нибудь люди, а мои родители. В отличие от Тилады, где офицерское и солдатское сословия всегда либо в армии, либо в безопасниках, либо в презренных дезертирах, в Ниратане никто не заставит офицера разучивать боевые заклинания, если он хочет заниматься изготовлением ювелирных украшений или фермерством. Мои родители-офицеры занимались именно фермерством — выращиванием лорендии. Нежного ароматного цветочка, пыльца которого так бьет по мозгам, что запрещена в одиннадцати из двенадцати стран континента. Дурман-пыльца, наш самый популярный наркотик.

Мы жили уединенно, почти как Гренэлис — только я, родители, и сестра. И наши Младшие. Мы все работали на плантации, затем сушили и обрабатывали собранные цветки. Отец показал нам с сестрой, как правильно обращаться с растениями, чтобы не нанюхаться пыльцы. Он сказал, что вдыхать ее — вредно для здоровья. Что из этих растений делают лекарства, но употреблять их надо особым образом, а вдыхать пыльцу — нельзя. Мы верили, потому что вокруг нас не было улиц — кладезя знаний. Отец время от времени упаковывал готовую продукцию, и уезжал с фермы, но никогда не брал нас с собой.

Мне было тринадцать, а сестре пятнадцать, когда она вдруг пропала. Проходили дни, а от нее не было вестей. Родители очень нервничали, все время о чем-то шептались, а меня прогоняли, стоило мне начать задавать вопросы. Мама плакала, и ругала папу, будто он был виноват в пропаже Мэйры. А однажды ночью, когда я вышла из своей спальни, чтобы посетить сортир, что-то ударило меня в темноте. Я отключилась, а, придя в себя, увидела Мэйру. Мы сидели вдвоем в каком-то тесном мрачном помещении с каменными стенами; сестра была очень бледной и заплаканной, она выглядела больной. Я даже не сразу заметила ее руки, точнее, их отсутствие. Эти люди, которые держали ее взаперти, они отрубили ей обе руки по локоть.

Мэйра не разговаривала со мной, только смотрела глазами, полными ужаса и боли. Она ждала, что то же самое сделают со мной.

Оказалось, что наши родители были знакомы с похитителями — их свел общий промысел. И на почве конкуренции у них произошел конфликт. А мы, я и Мэйра, даже не знали, почему и за что оказались в темном закутке с земляным полом.

Родители договорились с похитителями. Не знаю, какие ставились условия, но они были выполнены. Нас отпустили, мы вернулись домой. А через месяц Мэйра покончила с собой, прыгнув в колодец с тяжелым молотом на шее. Вряд ли она смогла бы привязать молот без рук, значит, ей помогла ее Младшая.

На следующий день после похорон Мэйры я собрала вещи, и тихо, под покровом сумерек, ушла из дома. Пешком, в неизвестном направлении. Я понятия не имела, куда и зачем иду, знала только, что не смогу жить в одном доме с теми, кто так подло врал мне, кто погубил мою сестру, и чуть не погубил меня. Мири рыдала, когда мы уходили. Она считала, что две малолетние девчонки не проживут в степи и недели. Прошло не так уж много времени, прежде чем она взглянула на меня другими глазами и осознала ошибку.

Родители почти не занимались моим обучением как офицера, но кое-что я все-таки могла. И очень хотела учиться дальше. Мой первый наставник, десятник городской стражи, с которым я случайно познакомилась на рынке, сказал, что я сражаюсь, как остервенелая сука. Что с таким рвением я далеко пойду. Я и есть остервенелая сука; уже тогда, в тринадцать, была ею. И я действительно далеко пошла. Уже через год после побега из дома я попала в ученицы к капитану службы безопасности дворца — к шикарной женщине, моему кумиру до гробовой доски. Теперь она уже немолода, но я не перестала любоваться ею, и считать ее образцом для подражания. Чумазая девчонка с фермы теперь выполняет особые поручения канцлера, и это — ее заслуга.

Всем любопытствующим я говорила, что родители мертвы, но вообще-то они живы. Выращивание лорендии они сменили на выращивание овощей, и стали существовать небогато. Я с ними больше не встречалась, только чуть понаблюдала издали. Они мне чужие. Я зла на них не за преступный промысел — я сама вовсе не праведница. И даже не то, что за их делишки расплатилась Мэйра. Я зла за то, что вся их дрянь совершалась за моей спиной; за то, что они не считали меня разумным существом, заслуживающим правды. Они заставили меня участвовать в том, о чем я не имела понятия. Я ненавижу, когда меня втягивают во что-то без моего ведома, не предоставляя выбора. А именно этим теперь взялась заниматься Альтея.

Господин Кладу-на-ваше-мнение встретился мне неподалеку от конюшни. Вернее, я увидела его в окно своей комнаты, и подошла. Он сидел в тени уродливой корявой яблони, и читал книгу на незнакомом языке.

— Это елайский? — спросила я, указав подбородком на книгу.

Он кивнул.

— «Теория и практика зачарования». Интересно, хотя и абсолютно бесполезно для человека без…

— Шеил, что мы здесь делаем? — резко спросила я, перебив его. — Почему не уезжаем?

Он отложил книгу и встал. К его рукаву прилип яблоневый листик.

— Ты не взаперти, Ксавьера, — сказал он. — У тебя есть лошадь, хозяин наверняка предоставит провизию. Ты можешь ехать.

Он снял листик, и принялся рассматривать его, будто тот стоил внимания.

— Я не знаю, какие дела здесь у Альтеи, но они вряд ли касаются тебя, Найриса и госпожи Вейте, — продолжил он. — Вы вполне можете уехать. Мы — я и Велмер — тиладские безопасники. Мы служим нашей будущей королеве, и в любом случае останемся с ней. А ты вполне свободна.