Давай никому не скажем (СИ) - Лель Агата. Страница 94

Не спрашивая, взяла мой бокал и щедро плеснула добавки.

Выдохнув, без настроения чокнулась с ней фужерами. Господи, поскорее бы уже этот вечер закончился!

Я любила свою подругу, но радоваться что-то никак не получалось. Хотелось одного — лечь в кровать, накрыться одеялом с головой и, думая о Яне, торопить стрелки часов, подгоняя наступление утра.

Танцевальная композиция Иванушек Интернешнл сменилась мелодичной «Странные танцы» группы Технология. На танцпол, придерживая друг друга чуть ниже талии, сразу же начали стекаться хмельные парочки. Плотно прижавшись телами, задвигались в такт музыки.

Свет прожекторов бил в глаза, повышая и так донельзя раскалённый градус нервозности.

— Мадам, вы танцуете? — протянул руку смазливый рыжеволосый юнец.

— Нет, — грубо отрезала я, и схватилась за бокал.

Инна состроила «страшные» глаза, укоряя, и тут же расплылась в улыбке:

— А я вот танцую! — схватив недоумевающего парня за локоть, утащила того на танцпол.

В этом вся Инна. Даже стало немного жаль её бедного Влада: встречаться с женщиной-ураганом не так-то просто.

Начало одиннадцатого. Я ужасно устала. Последние две недели я только и делала, что лежала пластом, и сейчас, с непривычки, голова буквально раскалывалась. Решила, что как только Инна вернётся, поставлю перед фактом, что возвращаюсь домой.

Дань вежливости я уже отдала — на этом всё.

— Ой, а кто это тут у нас? Уж не Яна ли Альбертовна? — на пустующее место Инны бесцеремонно плюхнулась поддатая Полина Минаева, и, судя по заплетающемуся языку, выпила она более чем прилично.

Вот кого мне хотелось сейчас видеть меньше всего — так это её. Когда-то она встречалась с Яном, и даже думать было противно о том, как далеко успели зайти их отношения.

— Да ты пей, не стесняйся, — кивнула она на бутылку. — Ты ж теперь не наша училка, можно забыть о правилах приличия.

Её развязный тон вызвал обоснованное недоумение.

— Не перегибай палку. Я хоть теперь и не ваша «училка», но и не подружка. Всё-таки я старше, и я педагог.

— Пха-ха, вот умора, — рассмеялась Минаева, без спроса плеснув в бокал Инны остатки вина. — Ты сама себя слышишь? Сидит, важная такая, речи напыщенные толкает, строит из себя правильную. А сама сначала со старым женатиком трахалась, а потом на юнца переметнулась. Нормальная такая монашка!

Щёки вспыхнули, по телу разлилась волна ярости.

Откуда она узнала? Кто ей сказал?

— Ты не имеешь никакого права обсуждать и осуждать мою личную жизнь. Тебя она никак не касается!

— Ещё как касается! Ты парня у меня отбила! Ян должен был быть со мной, но тут припёрлась ты, покрутила своей задницей, и он сразу на задние лапки сел и хвостиком завилял.

— Я больше не намерена слушать этот бред, — поднялась из-за стола и, проталкивая танцующих, поспешила к гардеробу.

Слёзы душили, сковав горло тугим спазмом. Да как она смеет оскорблять его! Меня! Кто дал ей право решать, кому с кем можно быть, а кому нет?

Маленькая, склочная, мстительная девчонка!

Нашарив номерок, протянула сонной гардеробщице.

Прочь отсюда, сейчас же! Инна всё поймёт.

— И куда это ты собралась? Убегаешь? Правда глаза колет? — нарисовалась следом пошатывающаяся Минаева. Короткое платье едва прикрывало бёдра, практически не скрывая ажурную резинку чулок.

— Пошла вон отсюда! — грубо бросила через плечо, забыв о всяческой вежливости.

— Из-за тебя Ян уехал! Всё только из-за тебя! — зло вскинулась она. — Я не знаю, что там между вами произошло, но я это непременно выясню, уж поверь.

— Делай что хочешь, — открыла дверь кафе и вышла в морозную ночь.

Снег сыпал целый день, покрыв засохшую грязь пушистым белым покрывалом.

Куда идти — ни остановки поблизости, ни захудалого такси.

— Ты думаешь, он любил тебя когда-нибудь? — выбежала Полина следом, трясясь от холода в тонком трикотажном платье. — Да плевать ему на тебя всегда было, понятно? И никогда ты ему не была нужна! Поспорил он на тебя, идиотка.

Остановилась как выкопанная, хватая ртом воздух. Сердце рухнуло с горы и, набирая скорость, покатилось в бездну.

— Да-да, с Горшковым поспорил, что оприходует тебя до дня своего рождения.

Как в замедленной съёмке оторвала подошву от земли, сделала шаг, другой, третий…

Закрой уши, не слушай — уходи, убегай.

— Не веришь? Иди сама у Горшка спроси, он там, в кафе. Он мне всё-всё рассказал как Ян забился с пацанами, что любыми путями ты у него в койке окажешься, как планомерно тебя окучивал, свидания на набережной устраивал. Горшок, может, и оставил бы это при себе, но Ян ему сильно насолил — по морде при всех двинул, вот Стас и припомнил ему всё хорошее. Даже выспрашивать ничего не пришлось — сам выложил всё подчистую. Так что не радуйся своей победе, дурочка, он тобой просто цинично воспользовался в своих целях!

Эхо брошенных ею слов гудело в проводах, оседало на капоты уснувших машин, путалось в ветвях облысевшых деревьев.

Я шла не разбирая ног, и смысл её фраз отравленными пулями проникал в подкорку, забивался под кожу, оставляя глубокие кровоточащие раны, которые теперь уже точно никогда не затянутся.

Поспорил. Он просто на меня поспорил.

Наша близость произошла в день его девятнадцатилетия. Он выиграл.

Но зачем тогда был нужен весь этот цирк с побегом? Для чего? Доиграть красиво свою роль влюблённого, а потом неожиданно испариться? Как он и сделал, уехав в Москву.

Он всё спланировал заранее, а я лишь помогла ему, бросив первая.

Как сомнамбула чеканила шаг, не оборачиваясь и не смотря по сторонам.

Забрела в какой-то двор, села на засыпанную искрящимся снегом скамейку. В окнах пятиэтажки уютно горел свет. Мелкие снежинки кружились в жёлтом ореоле уличных фонарей, мягко оседая на поникшие плечи.

Тишина. Такая же, как в моей душе. Там пусто. Нет боли, нет слёз, нет эмоций.

Достала из сумки два билета и положила на заснеженную лавочку. Сгорбившись, покинула двор.

Теперь уже точно всё кончено.

Конец первой книги.