Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри. Страница 41

— Слышь, добрый молодец, ты жив ли? — дрожащим голосом окликнул корчмарь.

— Вроде целехонек… — Пересвет встряхнулся, убеждаясь, что руки-ноги на месте. Левое запястье, куда впилась призрачная ленточка, малость жгло. Как если бы впившаяся оса оставила свое зудящее болью жало под кожей. — Крыса обнаглевшая наскочила, что ли… Посвети-ка, почтенный.

Внушительный мужичина с рогатиной оттеснил хозяина и первым грузно прошагал к месту побоища, в круг расшвырянной соломы на изрытом глубокими отпечатками конских подков земляном полу. Злобно похрюкивал Буркей, готовый в любой миг сызнова топтать и рвать. Скачущее пятно тусклого фонаря выхватило из сумрака жертву конской ярости.

Поселянин тоскливо и безнадежно выругался. Корчмарь мелко закрестился. Изумленно вытаращившийся Пересвет икнул:

— Что за неведома зверушка с местного болота?

Даже в темноте озлобленное дитя Арысь-поле не промахнулось, метко размозжив голову неведомой твари. Распластанная тушка размером была с некрупного пса, покрыта короткой серой шерстью в бурых и черных пятнах. Оскаленной вытянутой мордой и лысым кожистым хвостом она впрямь смахивала на крысу. Однако ж ни у единой в мире крысы не сыщется восьми долгих лап с кривыми зазубренными когтями, торчащих из боков на манер паучьих.

Пересвет торопливо вытянул левую руку. Царапина. Неглубокая, с выступившими бисеринками крови. Никакая то была не обетная ленточка, но подлая тварюка тщилась тайком отворить спящему жилу. Благослови Ками-сама запасливость и предусмотрительность Ёширо, наверняка сунувшего во вьюки дорожный короб с чистыми тряпицами и целебными настоями. Промыть поскорее да перетянуть, надеясь, что крючья-когти напавшей мерзости не сочились ядом.

— Сызнова напасть объявилась, — причитал корчмарь, пока царевич возился с раной на запястье, а грозный мужичина опасливо подцеплял рогатиной дохлую крысу с обвисшими паучьими ходулями и упихивал в дерюжный мешок. — Откуда только берутся, впрямь из поганой трясины вылазят, что ли? Минувшей осенью парни с девками вилами забили десяток таких — каких в курятнике накрыли, каких в подклетях с припасами. Лесную нежить наперечет вроде знаем, но эдаких гадов отродясь не видывали. Охотники к Хозяину Леса на поклон ходили, спрашивали, что за гадость несусветная в пущах расплодилась? Хозяин обещал разузнать. С той поры они к нам больше носа не казали… думали, Хозяин навел порядок, истребил зловредное племя под корень… и вот на тебе! Пришла беда, откуда не ждали! Прежде пауколапые крысюки людей страшились. Гусей да кур таскали, дырявили мешки с запасенным к весне зерном. Одну заразу потоптали, а что, если завтра сотня нахлынет? Будем сход скликать, всем миром думать, как спастись от эдакой напасти… По ближним селам весточки разошлем, чтоб ушами впустую не хлопали… Ты злобы на нас не держи, добрый молодец. Кто ж знал, что так обернётся. Может, пособить чем — коньку там доброго овса поднести? А то хочешь, ступай досыпать в избе. Местечко сыщется.

На чертеже земном Синь-озеро смахивало на огромную лошадиную голову. Полуночнее, где надлежало быть загривку и ушам, на множество вёрст тянулись изрезанные глубокими, запутанными ущельями скалистые берега. Там начинались земли варяжские, края суровые. На полуденной части длинные, плоские волны облизывали пустынные берега с россыпями валунов. Летом тут наверняка плескалось лиловое буйство цветущего вереска, сосняка и разлапистого, низкорослого ельника. Сейчас, на исходе зимы и пред рождением весны, Пересвет видел только смерзшийся в комки песок, бугристую полосу нерастаявшего льда вдоль водного уреза да гнущиеся к земле деревья.

Синь-озеро было невероятно огромным, больше напоминая море-океан. Бескрайний серо-сизый простор, недавно освободившийся из ледяных оков, ровно дышал покоем, свежестью и холодом. Дальний окоем тонул в сизом тумане, и, сколько Пересвет не вглядывался, не щурил глаза, так не высмотрел ни единого признака противоположного берега. Море, впрямь пресное море разлилось посередь лесов, отмечая северную границу Тридевятого царства. Где-то на восходном берегу, красовался и процветал богатый Новиград, но на излучине, куда домчал царевича резвый конь, не было ни единой живой души. Не сыскалось даже примет людского житья-бытья — ни тебе обрывков рыбацких сетей или брошенной продырявленной лодки, ни покосившейся убогой хижины, ни дороги, ни тропы. Только уходящая в обе стороны бесконечная полоса песка, свист ветра, плеск волн да высящийся шагах в трехстах от берега малый островок.

Выпущенный на свободу Буркей при виде огромного зеркала воды малость сдурел. С ржанием и топотом носился туда-сюда по берегу, вздымая облака холодных брызг и вспугивая взлетавших с пронзительными криками белокрылых чаек. Пересвет бочком пристроился на замшелом валуне, глазея на остров. Указанные бабой-Ягой приметы сходились. Вон, можно различить остатки былых укреплений — вьется вдоль берега стена с осыпающимися прорехами и выбоинами, вздымается наполовину разрушенная главная башня. Там некогда красовались главные ворота с пузатым надвратным укреплением, по-фряжски барбикеном. Диво, створки вроде уцелели, чернеют в арочном проеме. Сыскалось на берегу и выложенное дробленым камнем начало дороги к замку на острове, три добрых шага в ширину. Дорожка убегала в серую холодную воду и исчезала там.

Вволю набегавшийся жеребец встал неподалеку от царевича, подергивая ушами и тоже разглядывая разрушенный замок. В кучках гниющих водорослей Буркей отыскал дохлую чайку и прибрал тушку для легкого перекуса. Рыжий усердно работал челюстями, из пасти у него свисало измаранное кровью крыло с торчащими перьями. Пересвет скорбно вздохнул. Что ж, его предупреждали, в чьей компании он рискнул отправиться в дорогу.

Зазябнув сидеть, царевич прошелся по излучине. Кряхтя, страдальчески прихрамывая и порой по-стариковски прихватываясь рукой за внезапно заломившую спину. Тяжко все-таки ремесло гонца и требует немалой сноровки.

Кое-как собрав хворосту, Пересвет запалил огонь и расседлал управившегося с чайкой жеребца. Вытащил припасы, но кусок в горло не лез. Взгляд упорно тянулся к скалистому островку, где прижилось несколько тонких березок, выискивая на Буяне малейшие признаки человечьего обиталища. Тщетно. Ни струйки дыма, ни мелькнувшей фигуры, ни петушьего гласа или звона железа, ничего. Островок безмятежно грелся на весеннем солнышке. Конечно, это еще ни о чем не говорило. Могущественной волшебнице нет никакой нужды топить печь или держать домашнюю скотину. Может, она вообще днями отдыхает, а ночами творит чародейство и летает по небу на огненных змеях.

По всему выходило, надо набраться терпения и ждать. Вот Пересвет и ждал, обмирая сердцем и изнывая от нетерпения. Как нарочно, день тянулся и тянулся. Солнце, как заклятое, даже не думало шелохнуться с места.

К вечеру от воды пополз пронизывающий холодок. Огненная дорожка наискось перечеркнула Синь-озеро, дрожа и разбиваясь на тысячи сверкающих золотом осколков. Небо окрасилось золотистой желтизной осенней листвы и ярью надраенной меди. Поверх растянулось трепещущее полотнище бледно-зеленого шелка, перетекающего в насыщенную, густейшую лазурь и сапфировую голубизну, усыпанную едва проклюнувшимися всходами льдистых звездочек. Это было так завораживающе, так пронзительно красиво, что Пересвет едва не забыл следить за восходом месяца, любуясь на переливы света в высоте и думая, пришлось бы Ёжику по душе такое зрелище. В книжице «Мимолетности» были вирши об изнуряющем хлопотами дне и влюбленной паре, благословляющей приход ночи, что восстает в сумрачной красе. Может, Гай когда-то тоже сидел на берегу озера Гарда, а над ним в полнеба истекал медом и киноварью закат?

Весенний вечер до обидного короток. Буйство красок угасло, безжалостно вытесненное накатывающей с восходной стороны чернотой. Спохватившись, Пересвет сунул в костер заранее приготовленный и обмотанный ветошью смолистый сук. С искрящим факелом в одной руке и придерживая другой болтающийся на бедре меч, царевич потрусил к началу каменной дорожки. Поразмыслив, Буркей вприпрыжку поскакал за человеком.