Страдания князя Штерненгоха (Гротеск-романетто) - Клима Владислав. Страница 21

— Не думай, Штерненгошик, что это тебе император так долго отдавал честь; не тебе, а искусству, которым мы только что наслаждались. Добро пожаловать! Ты пришел поздно, но все же пришел. Хотя я часто на тебя сердился, ты все же не много потерял от Моей Милости. В доказательство этого погляди, что мое нежное внимание приготовило для тебя!

Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал, и увидел котел объемом по крайней мере в десять гектолитров, заполненный бобами, капустой, морковью и т. п., погруженными в жидкость бледновато-зеленого цвета. Рядом стояла ванна, наполненная водой, подле нее чурбан, поленья, топор, бутылки и коробки, полные сигар.

— Heil dir im Siegeskranz, [16] величайший герой германский, Арминий II! — продолжал монарх. Все содержимое котла принадлежит тебе, и мы твердо уверены, что еще сегодня ты его слопаешь! Император просит тебя, и Августа, как надлежит послушной супруге, присоединяется к Его просьбе, хотя и ревнует, так как она не особенно тебя жалует, — в купальном костюме, который будет тебе предоставлен, войти в ванну и воспроизвести для нас все оригинальные подвиги, которые ты в тот на веки памятный январский день совершил в своем саду!

Делать нечего. Я надел купальный костюм, влез в воду, слава Богу, на этот раз теплую, и в присутствии обоих Величеств, принцесс, принцев, сановников, под звуки последующих строф песни императора, жрал из котла, одновременно колол дрова и вопил «гип-гип, ура!», разбивая бутылки со спиртным и разрывая коробки с сигарами…

Но сегодня у меня нет времени распространяться о том, что происходило во время пира; может быть, позже.

Я очутился в спальне императора. И тут он, до того чрезмерно веселый, вдруг страшно нахмурился и свалился на кушетку, а я, коленопреклоненный, обнял его колени. Он энергично оттолкнул меня, и, схватившись за голову, бешено стал раскачивать ее, как будто хотел оторвать ее от туловища и отбросить, точно никчемный хлам. Затем стал размахивать руками, будто отгоняя комаров от своего чела. Потом вскочил, открыл объятия по направлению на восток, затем на юг, после этого на север и, заорав, снова опустился на кушетку, непрерывно смотря — как и раньше — на себя в зеркало и сказал:

— Прочь, тени, кружащие вокруг чела императора! Исчезните, черные заботы, под тяжестью которых меня покидают даже мои бесконечные силы! Ох! Тяжелые тучи наступают со всех сторон на державу, Богом отданную мне во владение! Как я раньше не раз предчувствовал в своем пророческом экстазе и как сейчас фактически знаю на основании позитивных информаций, китайские боксеры задумали добыть, поработить уничтожить Мое наследство. Ежедневно я узнаю, что они организуются и вооружаются — против кого это может быть, кроме меня? О, может случиться, что еще в течение текущего года нахлынут на нивы моей державы новые орды Чингисхана; они не могут простить мне Вальдерзее, которого двенадцать лет назад я послал на них в связи с ниспосланным мне Богом предчувствием [17]. И у них есть союзник — а именно буры, обиженные, что я не дал аудиенцию Крюгеру [18]. Они уже заключили союз для нападения на нас, и сопротивления против нас, — а потом к ним присоединятся и богемцы. А хуже всего то, что всех их возглавит Бисмарк! Ха! Отвратный изменник Родины!

Четыре Б! Это оминозно! Сможет ли противостоять этому мой храбрый народ? О Вильгельм Великий, ты не подозревал, что не золотую, а терновую корону ты возлагаешь на несчастную голову своего осиротевшего внука!

Он замолк. А я подумал: Тупицей, стебанутым мешком по башке, ты был всегда, а теперь, как кажется, ты ко всему еще полностью сдурел. Что касается китайских боксеров, то ведь мне сказал брат генерал, что опасаться их не следует, так как у них нет никакого оружия, и пусть в боксе они сущие молодцы, куда им со своими кулаками сравнивать тягаться с нашими Толстыми Бертами. Вот буры, к ним придется относиться иначе. На примере Джона Буля они показали, что кое-что умеют; они безусловно самые опасные враги нашей империи. Но богемцы? Ну, здесь достаточно было бы стрелять в них из пушки не гранатами, а ихними отвратительными сливовыми кнедликами, они тут же стали бы их собирать, голодранцы прожорливые, обожрались бы ими, подрались бы из-за них и тогда их легко бы было побить и переловить как пьяных кур. А что же можно сказать насчет этого Бисмарка? Неужто немецкий император не знает, что этот мужик уже много лет назад помер? Или у него навязчивая идея — он всегда трусил перед ним — что старец восстанет из гроба, как Барбаросса из Кюффхейзерской горы? И, не сдержавшись, я заметил:

— Я полагаю совещательно, Ваше Величество, что Бисмарка уже давно нет в живых [19].

Он строго нахмурился:

— Dixi! [20] — вскричал он. — Кто отважится пикнуть, когда император утверждает? Помни, что бы я ни сказал, это мудро уж только потому, что именно я это сказал, даже если в ином смысле это глупо. Что знаю, то знаю. Немецкие князья, сволочные изменники родины, в сговоре с которыми он хотел когда-то посадить меня в сумасшедший дом, укрыли его где-то, живого, чтобы в подходящий момент вытащить его против меня. Но quos ego! [21] — вскричал он и, сильно напрягшись, швырнул в угол свое вольтеровское кресло. — Вы будете разбиты, как это кресло! — продолжал он орать, хотя кресло осталось целехоньким. — Вы слабы по сравнению со мной, все вы карлики! Бог и в дальнейшем защитит меня от вашей злобы, Бог, который был моим щитом, когда известная злоумышленница Сельма Шнапке швырнула топор в мою бронированную коляску!

Он поднял руки к небу, потом громко высморкался. И продолжал говорить:

— К делу! Необходимо защититься от катастрофы раньше, чем она на нас нагрянет. Одно средство у меня есть: необходимо основать Лигу против Bebebebe-Gefahr [22]. Это название сотворил я и сразу проявил инициативу в создании этой Лиги. Весьма многие мои ленники уже внесли в это дело большие суммы. А ты, Гельмутик, как всегда, возглавишь их. Твое имущество составляет приблизительно восемьсот миллионов марок, не отпирайся, ты признал, правда, лишь триста миллионов, чтобы обмануть государственную казну, — не дрожи: я, хозяин этой страны, — хотя моей обязанностью перед всеми другими и является следить за соблюдением законов, я согласен закрыть глаза — будем снисходительны друг к другу, также как и отец наш небесный снисходителен к нам. Короче, если ты подаришь двадцать миллионов для достижения этой священной цели, думаю, что это будет ничтожная сумма. Подумай, что произошло бы со всем твоим имуществом, если бы Чаучичау во главе своей орды захватил Бранденбургскую марку! Tua res, Romane, agitur! [23]

«Ну и свинья ты! — подумал я. Сорок пять миллионов ты уже выколотил из меня за то, что — принимая во внимание моральные устои, не закончу фразу, — а теперь сверх этого еще двадцать миллионов!.. До чего я этак дойду? Пусть уж правители высасывают рабочий сброд, это правое дело, все равно, что отнимать у коровы молоко, но нас, аристократов?.. С самого начала я знал, к чему приведет вся эта болтовня. Эта проклятая гогенцоллерновская наследственная жадность! Фриц был еще хуже. Фрицик, с маленькой Пруссией ты победил всю Европу, однако этот, с позволения сказать, твой потомок с громадной Германией, подчинился бы, если бы дошло до дела, и одной Дании. Фрицик, ну зачем ты наплодил детей? Разве может тот, кто поднялся на вершину Монблана, подняться еще выше? Потомки великих мужей почти все были совершенные свиньи… Фриц, все то, что пришло после тебя, — сплошное дерьмо. Бисмарк, хоть он и не происходит из племени Гогенцоллернов, а всего лишь их мистический хвост — это самое большое несчастье германского народа…»