Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич. Страница 164

Ветер теплый, конец весны, лист еще зеленый.

Загадывал Григорий — дожить бы, пока деревья листьями покроются — а тут и война кончилась. Теперь бы до Львова доехать, не попавши в засаду Армии Крайовой. Поляки русских и при царе не жаловали, а уж нынче-то… На кой черт пошли воевать в Польшу, Григорий не понимал вовсе, но, с другой стороны, в Совнаркоме, небось, не дураки сидят. Видать, разведка накопала что-то такое, чего нельзя было урегулировать обычным способом. Завод по производству фосгена Григорий сам видел, привел туда эшелон тротила, сносить проклятую химию. Саперы, правда, ворчали, что-де при должной перенастройке ректификационных колонн можно удобрение выпускать, и не по-хозяйски ломать завод, за который положили полторы дивизии пехоты и бригаду танков. Но саперы всегда ворчат…

— Отцы, табачком не угостите?

Со стороны запасных путей, от платформ с горелыми грудами железа, в которых с трудом узнавались танки, подошли чумазые хлопцы в черных комбинезонах и узнаваемых шлемах с тремя полосами на голове, словно бы енот когтями погладил, а те царапины разрослись в толстые валики.

— Не курящие мы, извиняйте.

— Да без обид, — старший танкист, стоящий несколько впереди ватаги, вздохнул и сплюнул на гравий. — Видали, ночью воздушный бой шел?

— Сбитый прямо на пути упал, до утра горел, оттого и мы опоздали, — проворчал Александр, думая: вынимать учебник, или времени не хватит вникнуть в упражнение.

— Как тут вообще?

— Если бы не камарады, жопа нам. Хорошо хоть, у Гансов с польским вопросом кристальная, так сказать, политическая ясность. Приезжал чин из Берлина, прямо так и сказал: «Ни единый немец не должен пошевелить и рукой ради спасения от большевизма Польши, этого смертельного врага Германии, этого творения и союзника Франции, этого разрушителя немецкой культуры. Если бы черт побрал Польшу, нам бы следовало ему помочь!»

— И как, помогли?

— Танковый корпус и две дивизии прислали. Командиры все молодые, резкие, в штабе не заседают. Есть у них один, мы его Гена-крокодил теперь зовем.

Танкисты заржали:

— Было дело под Циттау!

— Угощайтесь, хлопцы, раз такое. Расскажите.

Танкисты взяли культурно по кусочку хлеба да по ломтику плавленого сырка — их-то семеро, и объедать паровозников совесть не велит.

— В общем, поляки выходили из окружения конным строем. И тут на опушке штаб немецкого корпуса. Штаб, чтобы вы знали, несколько контейнеров и пять-шесть бронемашин. Поляки грамотно в лесу выждали, все же знают, что у немцев орднунг. Война войной, а обед по расписанию!

— Вот, кстати, что меня и удивляет, — кивнул Григорий. — У нас как? Раз война, то сумбур. Или воды нету, или угля, или запчастей. Мол, что поделаешь, война-неразбериха. У немцев наоборот, посмей только чего недодать. Поезда секунда в секунду по расписанию: как же иначе? Ведь война!

— Вот, паны подождали, пока с кухни миски понесут, повскакали в седла и так, прямо с пиками, налетели на броневики. Говорят, зрелище было — хоть кино снимай. Но немцев там положили немало, штаб разнесли, генералов из германского штаба поубивали. Браухича, фон Бока, еще каких-то. А командир корпуса, Гейнц Гудериан, в тот час на передовую уезжал, и не застали его поляки в штабе. Вернулся с танковой ротой и всех конников на ноль помножил. С тех пор у него партийная кличка «Крокодил Гена», потому что у той роты тактический знак на броне — крокодил.

— Отцы, за угощение благодарствуем. Будете у нас, на Вилюе, не обижайте. Пельменей наварим на весь ваш наркомат.

— Вилюй не ближний свет. Уж лучше вы к нам. Вас повезем?

— Не, царицу полей, чтоб ее…

Танкист махнул рукой в сторону подползающего маневрового локомотивчика, за которым болталась колбаса из шести-семи теплушек. Сквозь лязг и свистки поезда прорывалась, на удивление, красивая гармошка и некрасивый, не попадающий в тон, голос:

Танкист аж перекосился, сплюнул:

— Ополчение сраное, долбаные в голову соколы жеваного Свердлова! Вот немецкий панцергренадер — это зер гут, с ним хоть на черта иди. Наша кадровая пехота бывает и так и сяк, но хотя бы в атаке не отстает. А эти залегают, и хоть стреляй, сволочей. Сколько наших пожгли, когда мы голые на позиции врываемся! Покрутимся, и назад: окопы взятые занимать некому, что дальше?

— Дальше как обычно, — выпрямился самый здоровый:

— Пехота за танками не пошла — пехота пошла по бабам, а воюют нехай те, кому надо… Пошли-ка, хлопцы. Хвалятся, суки, что у них тушенка есть — пускай делятся. И трусы-часы мы их сейчас научим снимать. Чтобы не позорили Рабоче-Крестьянскую!

Танкисты расхватали ломики из ремонтного комплекта и побежали к теплушкам, откуда скоро донеслись жуткие вопли.

— Что, суки, за танками не встаете? Х*й за окоп цепляется? Стальные геройские яйца тяжело вынести на бруствер? Баб вам, соколы Свердлова? Сейчас мы вам тушенки в трусы-то напихаем! Еще и часы на манду привесим, чтобы ночью косить могли!

— Горячая дружба между родами войск, — философски заметил некий персонаж в штатском, внезапно появившийся из-за штабеля шпал. — Здравствуйте, товарищи.

— Здравствуйте!

Тут, наконец-то, подбежал и Константин с бачком чистой, не испорченной умягчителем, воды.

— Сейчас на под поставлю, чай будет, суп сделаю.

— На четверых делайте, — строго велел штатский, показывая сразу всем красную книжечку со знакомым щитом и мечом. — Пассажир вам до Киева.

Григорий посмотрел номер красной книжечки, вынул из нагрудного кармана блокнот с таблицей, провел пальцами:

— Ага, совпадает. Есть принять пассажира. Только у нас в паровозе места нет.

— На тендере посплю, не сахарный, — из-за спины штатского выступил пассажир… Григорий и Александр переглянулись, помотали головами, глаза протерли. Но красная книжечка требовательно качнулась у самого лица, блеснула золотыми буквами в ярком солнце, и не стали паровозники ничего спрашивать. Мало ли, кто там на кого похож.

— И готовьтесь выезжать. Погода ясная, налет может быть.

— Товарищ… Скажите, правда, что вчера Дюжину разбили?

— Неправда. Потери большие, врать не стану. Но ни один бомбардировщик не прорвался. И хваленую «Нормандию» так разнесли, что до сих пор куски «раскрашенных» собираем по всей южной Польше. Газеты читайте, там все будет.

— Читаем, да больно уж Геббельс врать горазд. Не понять, что истина, что пропаганда.

— В этот раз только правда. Фотографии сбитых. Несколько асов с парашютами выпрыгнули. Одного чехи посадили-таки на «чертов трон», остальных мы успели вытянуть, сейчас показания дают.

— Че-то мне неохота спрашивать, что за «чертов трон».

— Правильно решение, товарищи, архиверное, — улыбнулся пассажир, пошевелив левой рукой, как не своей. Но на тендер залез не хуже бывалого и лопату взял крепко, с пониманием.

Засвистел маневровый, подбежали сцепщики:

— Эй, сорок второй! Под колонку вставай, воду заливай! Принимайте угля, хоть мелкого, но до*уя!

Паровозники поднялись. Товарищ в штатском убрал книжечку, вынул большой пистолет и пошел в сторону теплушек, где уже вовсю бушевала драка. К танкистам подбежало подкрепление, злющее от потерь и безделья. Человек двадцать бронеходчиков заперли куда большее число пехотинцев прямо в теплушках, и теперь выдергивали поштучно, раскладывали на шпалах, лупили по заднице ремнями с пряжками. Кто из комендатуры пытался отбить захваченных, тех танкисты без жалости глушили досками. Ломики все же приберегали на крайний случай, понимали, что так и убить легко.

Второй взвод комендатуры спешно передергивал затворы, готовясь палить поверх голов. Зенитчики, не смея отойти от постов, свистели и орали за своими мешками с песком:

— Слева заходи! Слева! Дави его, б**дь!