Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич. Страница 166

— Да что за е*аный гусь! И здесь чертов Корабельщик! Три года, как подох, а все не отпустит! — Кондратьев убрал свой маузер, а пассажир своего нагана не убрал, держа с упором локтя в корпус, чтобы бесполезно было выбивать ногой:

— Итак, товарищ Григорий, вас мне рекомендовали как настоящего коммуниста.

Машинист угрюмо кивнул, принимая обрез.

— Нет сомнения, что и вы, товарищ Кондратьев, тоже настоящий коммунист. Отчего же у двух коммунистов два разных мнения по столь простому вопросу?

Тут чекисты на перроне разглядели лицо пассажира в бликах топки, в белом луче принесенного с собой аккумуляторного фонаря, и растерялись до того, что даже опустили автоматы.

Машинист опустил обрез тоже. Щелкнул пустым затвором и закричал:

— Костя! Сука, ты же разрядил их! Вот почему он сразу в тендер полез! Ты Славку выдал, казацкая сволочь!

— Я казак, — отозвался Константин, не поднимая глаз. — Бывший. Мне в чека сказали: давай результат, давай раскрытие. Или пойдешь уран копать под Желтые Воды. А я толком и не жил еще. У тебя с Машкой хотя бы детей двое, а мне Ирка второй год хвостом крутит!

— Это кто же такие порядки завел? — пассажир сам чуть не выпустил оружия, но тут Кондратьев некстати пошевелился:

— Товарищи, тесно тут у вас. У меня уже штаны горят.

Машинист не слушал:

— Костя! Как ты мог! Мы сколько лет вместе! Мы же «черные», на своих не доносим.

Кондратьев помотал головой, тщетно пытаясь отодвинуть задницу от горячих створок топочной дверцы, покривилися:

— Что за детство, товарищ. Какие-то «черные», «зеленые», «синие»! Мушкетеры кардинала и гвардейцы короля прямо. В ЛитБел мы работали, там красноармейцы прямо так и говорят: «Мы воины товарища Уборевича». Им Республика оружие доверила, а они что? Эсеры вон игрались в это, у них в партии каких только не водилось течений. Левые, правые, средние, боевые, деловые… А чем кончилось? Кончилось взрывом! Хватит, насюсюкались! Или ты советский, или нет. Или с нами, или против нас.

— Товарищ Кондратьев, но вы так идете на нарушение всех процессуальных норм.

— С чего это, товарищ…

— Товарищ Като.

— Товарищ Като, мы действуем в строгом соответствии с Уголовным Кодексом. Здесь явная подделка документов. К тому же, отец его из чуждой прослойки!

— Конституция выше уголовного кодекса. Сын за отца не ответчик. Иначе нам половину страны придется отправить на Вилюй.

— Так уже, — хохотнул внизу перед будкой чекист. — Что-то вы, товарищ Като, на удивление неосведомлены для владельца такого важного мандата.

— Вынуждая Константина к доносу, вы нарушили все процессуальные нормы, — пассажир чуть заметно двинул рукой, блеснул в багровом наган.

— Разве вам непонятно, куда такие действия ведут страну? И что вы будете отвечать за нарушение социалистической законности? Кто, наконец, работать в стране будет, когда вы всех пересажаете и разгоните? Что за троцкизм, снова трудовые армии? Мало мы с восстанием ижевских рабочих в девятнадцатом году нае*ались? Их полки с пением «Интернационала» под красным знаменем за Колчака воевали! Снова того же хотите?

Кондратьев распрямился; белый луч фонаря с перрона поделил его лицо на две части, словно бы вырезав из ночи пол-человека. Чекист позабыл о дымящихся уже на заднице штанах:

— Да плевать! Зато я кончил этих контриков не меньше тысячи! Наигрались в доброту, хватит. Взрыв-то не игрушечный. Половину Кремля обвалило. Людей, к параду собранных, тысяч десять убитых только. Судите сами, товарищ Като, нельзя с бывшими по-доброму. Только наган в затылок, иначе нам конец и делу нашему конец!

— Товарищ Григорий, вы этого мнения не разделяете?

Машинист пошевелился — очень коротким движением, чтобы не задеть регулятор и не сдвинуть рычаги пароразборной колонки, и красными драгоценными камнями вспыхнули на щеках его капли пота.

— Я считаю, это путь в никуда. Мы должны выносить решение, как лучше для будущего. А за прошлое мстить неправильно. На Сашку… Вячеслава… Есть что-то конкретное? Он убил кого, украл что? Мало ли, бывший! У нас у всех отцы из царизма, и матери тоже, и что теперь? Их тоже всех казним?

— Товарищ Константин, а сами вы что скажете? По каким-то причинам вы же обратились в органы. Может быть, вы поймали Вячеслава Александровича Малышева на чем-то незаконном?

Константин, все это время напрасно вжимающийся в стенку тендера, стоящий уже одной ногой на сцепке, в пыльной тени, хрипнул и расстегнул воротник тужурки, сжал в ладони крестик — почему-то наощупь холоднее льда. Прохрипел:

— Я уже не верю ни во что. Говорили сперва: царь плохой, Ленин хороший. Теперь, оказывается, комиссия нашла, что Ленин у немцев золото брал, что его в страну завезли в пломбированном вагоне. Теперь уже Ленин плохой, а хороший Свердлов…

— Яшка, sheni dedas sheveci! — пассажир аж перекосился, но Константин продолжил, не споткнувшись:

— … А вот зуб даю, завтра окажется, что Свердлов устроил тот взрыв и Ленину лично голову отрезал. И Геббельс теперь уже брехать станет, что хороший тот, кто сейчас наверху. А все, перед ним бывшие, такая мразь, что непонятно, как же их земля носит. Нет правды! Нет правды, сволочь! Стреляй, предатель я! Только я одного предал, и то под угрозой, а вы нас всех для своего брюха! Мы в революцию поверили, думали: вот правда! А правды нет!

Прежде, чем кто-то успел дернуться, Костя швырнул Сашку прямо на чекиста, тот же навалился на топку окончательно и заорал от боли, тщетно пытаясь подняться из-под упавших сверху паровозников.

Костя выпрыгнул из будки, ногами в грудь повалив следующего чекиста на треногу с фонарем, и рванул в красный глаз выходного семафора, бухая по доскам перрона. Третий чекист, не утративший ориентацию, полоснул из автомата навскидку по ногам, но Константин бежал с низкого старта, пригнувшись, а ствол автомата подбросило отдачей, так что все пули пошли в тело.

Из будки вывалились Кондратьев с дымящимися на заду штанами, Григорий с обрезом, зажатым в кулаке на манер молотка, Сашка-Вячеслав, лихорадочно пихающий патроны во второй обрез; наконец, медленно спустился пассажир, все так же держащий наизготовку наган.

— К сожалению, товарищ Константин ясности не внес, — пассажир большим пальцем оттянул курок нагана, левой же рукой забрал у Сашки-Вячеслава обрез:

— Прекратите эту григорьевщину. Нам только и остается перестреляться, на радость белополякам. Если два коммуниста не могут договориться между собой и вынуждены прибегать к оружию, то один из них враг!

Подняли заново фонарь. Чекист ощупал у лежащего пульс и убедился, что Константин мертв. Перевернул тело на спину и аккуратным движением закрыл мертвецу глаза. С этим движением ладони — мягким, словно бы малярной кистью — время на мгновение остановилось.

Шумел ветер. Из теплушек несло крики возмущенной остановкой пехоты, кислый дух портянок. С трех сторон колыхалась влажная ночь, тихо-тихо шипел невидимый паровоз, тихо-тихо шелестел невидимый лес. Далеко впереди красное солнышко закрытого выходного семафора. От него сюда — узкая дощатая платформа полустанка, да в белом луче фонаря темной кляксой убитый Константин.

— Не наш оказался Костя, не «черный».

— Потому что меня сдал?

— И потому тоже, — Григорий вздохнул. — А еще потому, что рванул на красный семафор. Знаки судьбы везде есть, просто их понимать надо.

Взглядом пассажир заставил выпрямиться чекиста Кондратьева и опустить обрез машиниста Григория:

— У меня нет ни времени, ни возможности разбираться, кто из вас двоих действительно враг. Минута вам на согласование.

— Товарищ Като! Для решения мне обязательно нужно знать… — чекист покривился, не отнимая руки от горелого места. — Вы на самом деле… Сталин?

Машинист прибавил:

— Вы не умерли, получается? И тут Геббельс наврал, что вас похоронили в мемориале?

А Сашка-Вячеслав прищурился:

— Интересно, про кого еще так наврали.

Чекисты опустили стволы. Кондратьев обессилено привалился горелой задницей к холодному высокому колесу паровоза. Видя это, наконец-то убрал наган и пассажир. Ответил медленно, подбирая слова: