Волгари в боях за Сталинград - Тажуризин Анвер Тажуризович. Страница 23
«Только бы в гранаты не угодило», — молниеносно пронеслось в голове, и он упал на ящик, прикрыв его грудью. В тот же миг Езушин почувствовал острую боль в спине, под левой лопаткой. Напрягая все силы, он донес ящик до места и тут же потерял сознание…
Очнулся Николай Иванович в машинном отделении, где ему сделали перевязку. К этому времени выгрузка была закончена. Надо было возвращаться на базу. И снова Езушин поднялся в рубку головного катера, чтобы проложить путь кораблям.
Н. П. Заславский [11]
БОЕВЫЕ БУДНИ ЗАВОДСКОГО КОЛЛЕКТИВА
Знойный июль 1942 года. Над Волгой все чаще появляются вражеские самолеты, но на Сталинградском судоремонтном заводе не прекращается ремонт пароходов и барж. Дня не проходит, чтобы наша «скорая помощь» не лечила поврежденные суда.
— Воздух!
По этому сигналу люди нехотя останавливали станки, на полпути бросали начатое дело и, проклиная все на свете, лезли в эти «чертовы щели».
Вот и сейчас: не успели пустить станки, а тут опять «воздух!»
Василий Кузьмич Грачев, бригадир котельщиков, согнувшись, пытается просунуть в щель свою кряжистую фигуру и чертыхается.
— Ты, Кузьмич, родителей не тронь, а лезь порезвей, — подшучивая, торопит его Семенов.
От страшного грохота заходил настил укрытия. Кто-то пробежал мимо блиндажа, крикнул:
— Разбили третий паром!
Все кинулись к берегу. В затоне уже стояла мертвая тишина. Будто ничто и не нарушило здесь покоя — паром стоял, мирно приткнувшись к дровяному плоту. Оттуда донесся глухой стон. С бревна на бревно пробрались через плот на паром.
Огромный пролом в деревянной палубе. Его рваные края оскалились острыми зубцами. На носу парома первым я увидел модельщика Глазунова. Смуглое лицо его стало бледно-зеленым. Изо рта пузырилась розовая пена.
Вспомнил: модельщика послали помочь плотникам.
Неподалеку стонал плотник Паничкин.
Глазунова и Паничкина перенесли в блиндаж.
— Пробито легкое, — шепнул мне фельдшер Васин, — надежд никаких. А Паничкина — немедленно в госпиталь!
Глазунов умер в ту же ночь. Паничкин прожил еще четыре дня. От этой же бомбежки погибли еще двое рабочих.
Глазунова хоронили, скорбно склонив обнаженные головы. Речей не было. На обратном пути, словно по уговору, все шли плотными рядами. Шли по своим улицам, мимо своих домов прямо на завод. И все, не сговариваясь, собрались в небольшом зале парткома. Молчаливые, суровые люди заполнили зал до отказа. Сидеть уже было негде — стояли в проходах.
— Ильич, надо людям что-нибудь сказать, — шепнул парторгу слесарь Жирнов.
Чекушкин снял военную повидавшую виды фуражку, повертел ее в руках и взглянул в мою сторону. Но слова застряли у меня в горле. Страшна гибель первого товарища, если ты еще не обстрелян и суровая правда войны тебе еще в новинку.
Чекушкин понял меня. Он пришел к нам на завод после трудного года: воевал на самых горячих участках фронта, был изранен вражескими осколками и кое-как заштопан фронтовыми хирургами. Ему бы еще долечиваться надо — незажившие шрамы на лице причиняли острую боль.
— Товарищи, — заговорил он глухо, — жаль Глазунова — молодого коммуниста, отца пятерых детишек. Кровь народная уже больше года льется, но на нашей заводской земле — это первая кровь. Это всегда тяжело бывает. Но я знаю, каждый из нас готов отдать жизнь за Родину. Коммунисты были и будут впереди.
Первым заговорил плотник Ушанов.
— Беспартийные будут вплотную с коммунистами, — заверил он в конце своей короткой речи.
Другие давали советы:
— Надо перестраиваться по-фронтовому, оружие каждому дать!
— Оружие — это не все. Маскироваться надо!
— Как ни маскируйся, а баржу под воду не спрячешь.
— Почему под воду? Накидай сотню кустов на палубу — черта с два он сверху разглядит.
Встал еще раз Ушанов:
— Давай нам, Ильич, по коммунисту на каждую бригаду, чтобы бдительность наладить, — попросил он Чекушкина.
— Ты, Афанасий, коммунист душой. Пора тебе в партию вступать, — ответил парторг.
— Я бы с превеликим желанием, да грамоты мало.
— Сейчас коммунист не грамотой проверяется. Другой грамотей, а душой — заяц.
— Не скажи.
— А чего — «не скажи». Раз чувствуешь, что до конца не отступишься, — вступай.
— Нам отступаться некуда, это ты знаешь.
Все соглашались с парторгом. Ушанов все еще стоял в нерешительности…
— Товарищи, сегодня за день шесть заявлений в партию подано, — заявил Чекушкин.
— Вот еще, седьмое!
Из крайнего угла, неловко пробиралась к столу могучая фигура котельщика Жаркова.
— Вот видишь, Афанасий, — сказал парторг Ушанову, — Жарков не грамотней тебя, а вот правильное решение принял.
…Далеко за полночь. Мы с членами парткома сидим в опустевшем зале. Думаем, что сделать, чтобы советы рабочих лучше использовать. Принятое решение сводилось к главному: надо скорее перестроить работу завода по-фронтовому, готовиться, если потребуется, к тому, чтобы перебазировать завод.
Алексей Ильич Чекушкин, бывший парторг ЦК ВКП(б) на Сталинградском судоремонтном заводе. Снимок сделан в 1941 году.
Ранним августовским утром в одном из цехов меня нашел молодой офицер.
— Разрешите обратиться: лейтенант Горобец, комиссар эвакороты, — представился он.
Из рассказа комиссара я понял, что занимается его рота нелегким делом: из пекла боя она вытаскивает подбитые танки и доставляет их для ремонта на судоверфь. Случилась беда — в двух километрах от совхоза, что вот уже три раза переходит из рук в руки, с плотины в глубокий пруд «уронили», как сказал лейтенант, два танка.
— Два дня бьемся — и никак! А вы, говорят, пароходы из воды вытаскиваете. Кроме вас, помочь некому, — заявил лейтенант.
На место выехал начальник судоподъема Шарипов, бригадиры Иван Осадчий и Семен Чеплаков. С ними послали коммуниста Ситняковского.
На третьи сутки бригада вернулась. Лица почернели, осунулись, но глаза блестят.
— Готовились долго, а выдернули сразу, — доложил Иван Осадчий.
— А мы думали, вы прижились там, харч-то у танкистов добрый, — шутит Георгий Семенов.
Бригадир кипятится:
— А ты попробуй побыстрее, когда «мессера» голову поднять не дают!
— В следующий раз попробую, — соглашается Семенов. На том и помирились. Осадчий молча выкладывает на стол гостинцы танкистов — полмешка консервов и добрый десяток пачек украинского «цукора». Настроение заметно повышается.
Манаф Махмутович Шарипов, начальник судоподъемного цеха Сталинградского судоремонтного завода. Награжден медалью «За боевые заслуги».
В нашем затоне собрались уже тысячи сталинградцев, перевезенные на левый берег речниками после варварской бомбардировки города.
Ночью на завод приехал Везломцев, заместитель начальника пароходства. Богатырского сложения, потомственный волгарь, он заметно волнуется. И в далекие дни национализации флота, и в суровый год кронштадтского мятежа, когда в числе пяти тысяч коммунистов он ушел для укрепления Балтфлота, его никогда не покидали думы о родной Волге. И вот в один день на ее берегу все взрыто, взорвано, изуродовано. Он старался быть спокойным. Приглушенно гудит его басок.
— Сейчас начнем массовую переправу людей. Народ забился в подвалы, не знает, как перебраться за Волгу. Мне и Сергею Андреевичу Кучкину нарком поручил наладить переправу; вам — усилить ремонт, переоборудовать некоторые суда в канонерские. И еще задание: к утру приготовить блиндаж для командного пункта пароходства. Связисты придут устанавливать рацию.